— Татьяна Викторовна? Простите… то есть… здравствуйте.
Голос в трубке был незнакомым, мужским, и настолько неуверенным, что Татьяна невольно прижала телефон плечом к уху, продолжая раскладывать постеры для новой рекламной акции. Был февраль, самый сонный и «глухой» месяц для парфюмерного бизнеса, и она готовила весеннее наступление.
— Я вас слушаю, — вежливо, но холодно ответила она.
— Вы меня не помните… Я Витька. Виктор Галкин. Мы со Стасом… ну… работали вместе.
Татьяна замерла. Имя «Витька» мгновенно вернуло ее в тот липкий, пыльный мир, который она так старательно вымывала из своей жизни последние полгода. Тот самый Витька, которого Стас вечно обвинял во всех смертных грехах, в «минусах» и «кидках».
— Что вам нужно, Виктор? — в голосе появился металл. — Если вы по поводу Станислава, то я с ним не общаюсь. Его номера в черном списке. Ваш сейчас отправится следом.
— Нет! Подождите! — в голосе Витьки зазвучало отчаяние. — Я не из-за него! То есть, из-за него, но… Тань, можно… можно Таня?
— Нельзя. Татьяна Викторовна.
— Да. Понял. — Он нервно кашлянул. — В общем. Он тебя опять топит. По-серьезному.
У Татьяны похолодели кончики пальцев.
— Что вы несете? Я с ним в разводе. Все разделено. Его мать платит свой кредит. Я к ним не имею никакого отношения.
— Вот и я так думал! — горько усмехнулся Витька. — А теперь, Тань… Татьяна Викторовна… Он на тебя в суд подал. На тебя. И Анжела Юрьевна ему помогает. Они… они нашли способ.
Татьяна молча опустилась на стул в подсобке. Запах сотен духов, смешанный с запахом картона и пыли, вдруг показался невыносимо удушливым.
— Какой способ?
— Квартира. Та, съемная. На Сходненской. Помнишь?
— Ну, помню.
— Он же там остался жить после твоего ухода. И… в общем, он ее ушатал. По-страшному. Там, говорят, полгода гулянки были. Хозяин… в общем, хозяин их выгнал и выставил счет. Двести тысяч залога удержал, и еще сверху пятьсот насчитал! За порчу имущества.
— Какое мне до этого дело? — выдавила Татьяна.
— А такое, — голос Витьки стал тише. — Договор-то… он был на двоих. На тебя и на него.
Татьяна закрыла глаза. Она вспомнила. Да, пять лет назад, когда они только съехались, хозяин, пожилой профессор, настоял на том, чтобы вписать в договор обоих. «Так надежнее, молодые люди. Вы же семья».
Семья. Какое мерзкое слово.
— Он… он хочет, чтобы я заплатила половину?
— Нет, — сказал Витька. — Он хочет, чтобы ты заплатила все. Они там с Анжелой Юрьевной бумагу состряпали. Что он, дескать, неплатежеспособный, дохода не имеет. А ты — у нас дама при деньгах, управляющая. Они требуют взыскать всю сумму солидарно. С тебя. И Анжела Юрьевна там как свидетель. Что ты, мол, все ценное из квартиры вывезла, пока он рыдал, а теперь от долгов бегаешь.
— Какое ценное… — прошептала Татьяна. — Свою одежду и фен?
— Повестка тебе придет со дня на день. Я… я в их конторе бумаги кое-какие забирал, ну, инструменты свои… И услышал, как она по телефону хвасталась. Эта… Юрьевна. «Мы, — говорит, — эту фифу парфюмерную по миру пустим! Будет знать, как от семьи отказываться!»
Татьяна молчала. В горле стоял ком.
— Зачем вы мне это говорите, Виктор? — спросила она наконец. — Вы же его друг.
— Не друг он мне, — зло отрезал Витька. — Не друг. Я… я тебе должен, Таня. Давно. Ты, может, и не помнишь, а я помню. Ты… Ладно, неважно. Просто… будь готова. У них там, кажется, и хозяин квартиры «заряженный». Все в сговоре.
Он повесил трубку.
Татьяна сидела в тишине подсобки, глядя на яркий постер с улыбающейся моделью. Хотелось выть. Она только-только встала на ноги. Только-только начала дышать. И вот, прошлое снова схватило ее за горло.
Вечером, в своей маленькой, но чистой и пахнущей ее духами студии, она позвонила Вере.
— Вера. Привет. Кажется, мне снова нужен твой адвокат.
Вера, выслушав историю, цокнула языком.
— Твою ж мать, Танька. Вот прилипалы.
— Вера, они могут?
— Могут, — вздохнула подруга. — К сожалению, могут. Статья 323 Гражданского кодекса. Солидарная ответственность. Если в договоре найма вы оба, и вы его официально не расторгли, не перезаключили… то для хозяина вы оба — должники. И он вправе требовать всю сумму с любого из вас. А с кого проще взять? С безработного Стасика или с управляющей «Золотого Лотоса»?
— Но я там не жила! Я съехала!
— Это надо доказывать! А они, ты говоришь, в сговоре. Хозяин, Стас, Анжела… Ох, Танька, это будет грязный бой. Они будут врать, что ты жила на два дома, что деньги пропивала…
— Да что ж это такое! — Татьяна ударила кулаком по столу. — Неужели нет на них управы? Я не хочу им платить! Ни копейки! Это его долг!
— Тогда готовься. Нам нужно доказать, что ты добровольно уведомила хозяина о выезде. Что ты там не проживала. Свидетели нужны…
— Какие свидетели? Я съехала в никуда! На новую квартиру!
— Это уже что-то. Договор на твою студию есть? С какого числа?
— Есть… С пятнадцатого октября. А Стас… он говорит, я съехала в декабре!
— Вот! — оживилась Вера. — Уже расхождение. Нам нужно… Тань, нам нужно что-то, что развалит их союз. Что-то, что покажет суду, что Стас, его мать и хозяин — мошенники.
Татьяна положила трубку. Чувство дежавю было невыносимым. Снова суды. Снова ложь. Снова этот кислый запах предательства.
Она налила себе чаю и подошла к окну. Руки дрожали. «Я не выдержу, — подумала она. — У меня нет сил. Они меня сожрут. Они… они…»
Она посмотрела на свой телефон. Пальцы сами набрали номер, который она знала с детства.
— Мамуль?
— Доченька! — голос на том конце, в Воронеже, был бодрым. — А я как раз пирожки поставила! С капустой!
— Мам… — у Татьяны дрогнул голос, и она заплакала. Тихо, горько, как в детстве, когда разбивала коленку. — Мам, они опять… Они от меня не отстанут…
Она рассказала все. Про новый суд, про сговор, про пятьсот тысяч.
Мать молчала, слушая. А потом сказала. Не тем бодрым голосом, а другим — жестким, который Татьяна слышала пару раз в жизни.
— Так. А ну, слезы вытерла.
— Мам, я не могу…
— Я сказала, вытерла! — прикрикнула мать. — Ты в кого такая, в размазню? В батьку? Нет, ты в меня! А я тебе вот что скажу. В девяносто третьем, когда твоего отца с завода выкинули, а у нас ни копейки, мне твой дядя, Царство ему Небесное, сказал: «Откажись от квартиры, Люда, все равно за коммуналку не заплатишь. Поедешь в деревню». А я что?
— Ты… ты пошла полы мыть в трех местах, — всхлипнула Татьяна.
— В четырех! — отрезала мать. — И квартиру отстояла. И тебя с братом на ноги поставила. А знаешь, почему? Потому что знала: опустишь руки — сожрут. Сожрут и косточек не оставят. Этот мир такой, дочка. Он слабых не любит.
— Но это нечестно, мам!
— А ты не ищи честности! Ты ищи силу! — голос матери гремел через тысячи километров. — Ты что думаешь, в жизни один раз отбился — и все, победа? Да нет! Они, эти… — она подыскала слово, — …упыри, они всегда будут лезть! Они чуют, где можно поживиться! Они как трутни! А ты должна быть пчелой! Жалить! Больно!
Татьяна перестала плакать. Внутри зарождалась знакомая, холодная злость.
— Ты меня слышишь, Таня? — смягчилась мать. — Нельзя опускать руки. Никогда. Бороться можно и нужно всегда! Пока ты борешься — ты жива. А сдашься — они тебя по частям растащат. И не заметят. Поняла?
— Поняла, мам, — твердо сказала Татьяна.
— Вот. А теперь иди, умойся. И составь план. Ты ж у меня умница. Ты у них в парфюмерии не заблудилась, а тут — два алкаша и бабка злобная. Справишься.
Татьяна повесила трубку. Она подошла к зеркалу. Из него на нее смотрела заплаканная женщина с красными глазами.
— Нет, — сказала она своему отражению. — Хватит.
Она умылась ледяной водой, сделала себе крепкий кофе. И позвонила Витьке.
— Виктор? Это Татьяна. Нам надо встретиться.
Они встретились в безликой «Шоколаднице» на полпути между их районами. Витька выглядел ужасно. Помятый, небритый, в старой рабочей куртке. Он нервно мял в руках бумажную салфетку.
— Спасибо, что пришли, — сказала Татьяна. Она была сама сдержанность. Бежевое пальто, идеальное каре, легкий, но дорогой аромат. Она была с «базой».
— Да что уж там, — он не поднимал глаз.
— Виктор. Зачем вы мне помогаете? Что значит «я вам должен»?
Витька вздохнул.
— Вы не помните. Года три назад. У меня… у меня жена сильно болела. Химия. Она волосы потеряла, плакала целыми днями. А у нее день рождения. А у меня… ну, у нас со Стасом тогда опять «объект» завис. Денег ноль. Я к Стасу… А он… «Отстань, — говорит, — у самого пусто». А я знаю, что не пусто! Он себе тогда колонки новые в «Ладу» купил…
Он замолчал, сглотнув.
— А я… я с ним в ваш магазин заезжал. Он что-то там вам отдать хотел. А я в машине ждал. Вы вышли. Я курил. Вы на меня посмотрели… А я, видно, совсем зеленый был. Вы спросили: «Что случилось, Виктор?» А я и брякнул. Про жену. Про день рождения. Про то, что она себя уродиной считает…
Татьяна нахмурилась, пытаясь вспомнить.
— А вы… — он поднял на нее глаза. В них стояли слезы. — Вы молча в магазин вернулись. И вынесли мне… коробочку. Маленькую. «Это, — говорите, — пробник, но он большой. Очень хороший аромат. Скажите жене, что она пахнет, как королева». И ушли.
Витька вытер нос.
— Моя Ирка… она… она плакала над этим флаконом. Она им потом полгода мазалась по капле. Она… она выкарабкалась. В ремиссии сейчас. Но она до сих… она говорит, что тот запах ее спас. Что она… ну… поняла, что еще женщина…
Татьяна молчала. Она не помнила. Для нее это был жест. Минутный порыв. Один из сотен пробников, которые она раздавала.
— А Стас… — продолжил Витька. — Он мне потом сказал: «Ты что, у моей бабы духи клянчил? Попрошайка».
— Я поняла, — тихо сказала Татьяна. — Виктор. Мне нужна ваша помощь.
— Я… я не могу в суде. Он меня…
— Мне не нужен суд. Мне нужна правда. Расскажите мне все. Про Стаса. Про Анжелу Юрьевну. Про хозяина квартиры.
И Витька начал говорить.
Он рассказал, что не было никакой «Зойки» и «вложений». Полтора миллиона ушли на погашение игорных долгов Стаса. Он подсел на ставки. Анжела Юрьевна знала. Она вытаскивала его, платила каким-то мутным людям. Кредит взяли, когда уже приперло. А «перфоратор» и «резина» — это было прикрытие для Татьяны.
Он рассказал, что хозяин квартиры, Олег, — никакой не профессор, а двоюродный брат Анжелы Юрьевны из Подольска. Квартира досталась ему от тетки. Схема была простая: они втроем — Стас, Анжела, Олег — решили «добить» Татьяну. Они специально довели квартиру до состояния свинарника, все сфотографировали, составили липовую смету у «знакомого» оценщика и подали в суд, будучи уверенными, что Татьяна испугается и заплатит.
— Он… Стас… он хвастался, — Витька смотрел в стол. — Говорил: «Эта дура парфюмерная еще мне за развод заплатит! За моральный ущерб!».
— Спасибо, Виктор, — Татьяна встала. — Вы мне очень помогли.
— Вы… вы что будете делать?
— Бороться, — сказала Татьяна. — Как учила мама.
День суда был серым и промозглым.
Стас и Анжела Юрьевна сидели на скамейке. Стас, похудевший, с желтым цветом лица, ерзал. Анжела Юрьевна, напротив, сидела как монумент, в своем лучшем черном платье, скрестив руки на груди. Рядом с ними — коренастый мужичок в дубленке. «Профессор» Олег.
Адвокат Татьяны, пожилой, очень спокойный мужчина по фамилии Громов (начальник Веры), перебирал бумаги.
Слушание началось.
Юрист Стаса (тот же кляузник, что и в прошлый раз) зачитал иск. «…причинен ущерб… солидарная ответственность… ответчица Татьяна…»
Потом вышел свидетель Олег. Он монотонно бубнил о том, какая прекрасная была квартира, и как «эти двое» ее уничтожили. «…обои содраны, паркет залит, сантехника разбита…»
— Скажите, свидетель, — встал Громов. — Вы давно знаете Станислава и Анжелу Юрьевну?
— Не, — буркнул Олег. — Видел их, когда квартиру сдавал.
— Правда? — Громов улыбнулся. — А вот у нас есть данные из социальных сетей. Очень интересная фотография. Вы, Анжела Юрьевна и Станислав. Десять лет назад. На юбилее вашей общей тетушки в Подольске. Вы очень похожи на племянника, Олег.
В зале повисла тишина. Олег побагровел. Анжела Юрьевна вцепилась в скамейку.
— Это… это фотомонтаж! — выкрикнула она.
— Суд приобщит, — кивнул Громов судье. — А теперь, свидетель… то есть, истец… скажите, а вы знаете, что ваш… арендатор… Станислав… проиграл в прошлом году полтора миллиона рублей на ставках?
Стас вскочил.
— Какое это имеет отношение!
— Сядьте, — рявкнул судья.
— А такое, — Громов повернулся к Стасу. — Что вы — недобросовестный должник. И вы, вступив в сговор с вашей матерью и вашим двоюродным братом, — он ткнул пальцем в Олега, — пытаетесь обманным путем взыскать с моей доверительницы несуществующий долг.
— Докажите! — визгливо крикнул юрист Стаса.
— Легко. — Громов положил на стол пачку бумаг. — Вот выписка из букмекерской конторы. Вот расписка о долге, которую Анжела Юрьевна писала неким… хм… «добрым людям». А вот… — он поднял глаза. — У нас есть еще один свидетель. Который подтвердит, что порча имущества в квартире была совершена Станиславом… намеренно. С целью последующего мошенничества.
Дверь в зал открылась.
Вошел Витька.
Стас сел. Медленно. Словно из него выпустили воздух. Лицо его стало белым, как бумага.
Анжела Юрьевна открыла рот и закрыла.
Витька прошел к трибуне. Он не смотрел на них. Он смотрел на судью.
— Вы… вы кто? — прошептал юрист Стаса.
— Я Галкин Виктор Павлович. Я был… партнером Станислава.
— Ваша Честь! — опомнился юрист. — Этот свидетель…
— Свидетель будет говорить, — отрезал судья, с интересом разглядывая нового персонажа.
И Витька рассказал.
Он рассказал про ставки. Про то, как Стас выносил из их общего «бизнеса» деньги. Про то, как они втроем — Стас, Анжела и Олег — сидели на той самой кухне и обсуждали, как «обуть Таньку».
— Он мне… Стас… он мне сказал, — Витька смотрел в стену. — «Надо, — говорит, — ванну разбить. Чтобы наверняка. И проводку спалить». Я… я отказался. Я ушел. А он, видно, сам сделал.
Анжела Юрьевна вдруг начала сползать со скамейки.
— Сердце! Мне… мне плохо!
— Воды! — крикнул Стас, кидаясь к ней.
Судья вздохнул и объявил перерыв.
В коридоре Анжела Юрьевна, мгновенно «выздоровев», шипела на Витьку:
— Предатель! Иуда! Я тебя…
— Замолчи, Юрьевна, — устало сказал Витька. — Хватит.
Стас подошел к Татьяне. В глазах стояли слезы. Настоящие.
— Тань… Танечка… прости. Это все она! — он кивнул на мать. — Она меня заставила! Я… я не хотел!
Татьяна смотрела на него. Как на насекомое.
— Стас. Ты — ничтожество.
Она повернулась к своему адвокату.
— Что теперь?
— А теперь, Татьяна Викторовна, — улыбнулся Громов, — мы будем подавать встречный иск. О мошенничестве. Группой лиц по предварительному сговору. И о возмещении морального вреда.
Стас и Анжела Юрьевна услышали это.
Через пять минут их юрист выскочил в коридор и предложил мировое соглашение. Полный отказ от всех претензий к Татьяне.
— Нет, — сказала Татьяна.
— Тань! — взвыл Стас.
— Нет, — повторила она, глядя ему в глаза. — Я хочу, чтобы это было в решении суда. Официально. Что вы — лжецы.
— Татьяна Викторовна, — вкрадчиво начал Громов, — это может занять…
— Я никуда не тороплюсь, — отрезала она. — Я буду бороться. До конца.
Суд они выиграли. В решении так и было написано: «…в иске отказать ввиду предоставления истцами заведомо ложных сведений…»
Олег получил штраф за лжесвидетельство.
Стас и Анжела Юрьевна… Татьяна не знала. Она вышла из зала суда и больше никогда о них не думала.
Она стояла на заснеженной улице. Снег падал большими, чистыми хлопьями.
К ней подошел Витька. Он все так же мял в руках шапку.
— Татьяна Викторовна…
— Спасибо, Виктор.
— Я… я не за спасибо. Я…
— Я знаю. — Она посмотрела на него. — Как ваша жена?
— Хорошо. Ира… она на работу вышла. В садик, нянечкой.
Татьяна кивнула. Достала из сумки визитку. Свою.
— Виктор. Я слышала, вы хороший мастер. В отличие от… некоторых.
— Да… — он покраснел. — Руки-то есть.
— У нас в сети двадцать магазинов. Везде что-то ломается, отваливается, перегорает. Нам нужен… «мастер на все руки». Официально. В штат. С «белой» зарплатой.
Витька смотрел на нее, ничего не понимая.
— Позвоните по этому номеру. Скажете, что от меня.
Он взял картонку.
— Я… Татьяна Викторовна… я…
— Идите, Виктор, — мягко сказала она. — Идите к жене.
Он кивнул и, неловко кланяясь, пошел прочь.
Татьяна вдохнула морозный воздух. Он пах озоном, снегом и… свободой.
Она вспомнила свою парфюмерную метафору. Верхние ноты. Сердце. База.
Она ошибалась. База — это не только ты сам. База — это еще и те следы, которые ты оставляешь в жизнях других людей. Маленький флакончик духов, вовремя сказанное слово, протянутая визитка.
Она улыбнулась и пошла к метро, и по ее щеке скатилась слеза. Но это были уже совсем другие слезы. Это была база.
