— Продавай, — сказал Кирилл, даже не поднимая глаз от телефона. — Нечего тебе там делать.
Дарья стояла посреди гостиной с бумагами в руках. Нотариус только что ушёл. Пасека деда Ефима. Двадцать ульев, дом с печкой, восемь соток у леса.
— Там же пчёлы, — тихо сказала она. — Дед всю жизнь за ними ухаживал.
— Дед ушёл из жизни, если ты не заметила. А ты — библиотекарь. Какие пчёлы?
Он наконец посмотрел на неё — взглядом, каким смотрят на вещь, которая никак не хочет встать на место.
— Я могу попробовать, — она сама не поняла, откуда это вылезло.
Кирилл усмехнулся.
— Ты серьёзно? Ты там загнёшься от скуки за неделю. Продавай, пока я тебе покупателя найду.
— Не хочу.
Он встал. Подошёл вплотную. Дарья почувствовала запах его одеколона — резкий, дорогой, чужой.
— Послушай меня внимательно. Ты живёшь в моей квартире, ездишь на моей машине, ешь то, что я зарабатываю, — голос стал тише, но жёстче. — И единственное, что ты могла мне дать, ты дать не можешь. Так хоть это сделай нормально.
Он говорил про ребёнка. Про то, чего не было. Про диагнозы, которые она выучила наизусть.
Дарья молчала.
— Продавай, — повторил он и вернулся на диван.
Она посмотрела на журнальный столик. Там стояла фарфоровая чашка — единственное, что осталось от мамы. Белая, с синими васильками.
Кирилл протянул руку и смахнул её на пол.
Звук был негромкий. Почти нежный.
— Упс, — сказал он и улыбнулся.
В деревню Дарья приехала через три дня. Автобус тащился по разбитой дороге, пах соляркой и мокрой землёй. Она вышла у поворота с облезлой табличкой и пошла пешком — через поле, потом вдоль леса. Сумка резала плечо, ноги вязли в грязи.
Пасека встретила её тишиной и ровным гулом ульев. Дом оказался меньше, чем в памяти — покосившийся, с заколоченным окном. Но крыша целая.
Дарья зашла внутри, поставила сумки. Стол, скамья, печка. На стене — фотография деда с кем-то ещё. Мужчина лет сорока, широкоплечий, с тяжёлым взглядом.
Она вышла во двор, присела у ульев. Смотрела, как пчёлы снуют — деловито, без суеты. Ей вдруг стало легче.
— Вы чья? — голос был низкий, хриплый.
Дарья вскочила. Рядом стоял тот самый мужчина с фотографии. Только постарше. И с палкой в руке — не для опоры, а так, словно мог ударить.
— Я… внучка Ефима.
Он смотрел долго. Потом кивнул.
— Руслан. Смотрел тут за пасекой. Дед говорил, что ты приедешь.
— Он говорил?
— Перед тем как ушёл. Говорил.
Руслан хромал — левая нога волочилась, будто не слушалась.
— Я не умею, — сказала Дарья. — С пчёлами. Совсем.
— Научитесь, — бросил он. — Или продадите?
— Не знаю.
— Тогда не мешайте, — он развернулся и пошёл к сараю, даже не оглянувшись.
Кирилл позвонил вечером.
— Ну как там, в глуши? Уже готова вернуться?
— Нет.
— Слушай, давай без глупостей. У меня есть покупатель. Хорошая цена. Подпишешь бумаги — и домой.
— Я не хочу продавать.
Он замолчал. Потом рассмеялся — коротко, зло.
— Ты там совсем озверела? Думаешь, кто-то будет терпеть твои капризы?
— Не знаю, Кирилл, — Дарья вдруг почувствовала, как что-то внутри ломается. — Но здесь мне никто не говорит, что я пустышка.
Она сбросила вызов. Руки дрожали.
Через полчаса пришло сообщение. От незнакомого номера. Видео. На нём — Кирилл. Связанный. В каком-то подвале. Рядом мужик в маске.
«Твой муж задолжал. Продавай пасеку, или будет хуже».
Дарья смотрела на экран, и сердце колотилось в горле. Она попыталась перезвонить Кириллу — не брал. Написала — не ответил.
Покупательница приехала через два дня. Светлана. Высокая, уверенная, в белом пальто, которое сразу испачкалось о калитку.
— Вы Дарья? Мне сказали, вы готовы продать.
— Я… не знаю.
— Не тяните, — Светлана достала папку с бумагами, положила на стол. — Вам же нужны деньги? Вот договор. Подпишите здесь, здесь и здесь.
Дарья взяла ручку. Руки тряслись. Она думала о Кирилле, о том видео, о мужике в маске.
Светлана достала телефон — посмотреть время. Экран загорелся. И Дарья увидела.
Обои. Фотография. Кирилл. В пижаме. Обнимает Светлану за талию, целует в шею.
— Это… — Дарья не договорила.
Светлана быстро убрала телефон, но было поздно.
— Вы с ним вместе, — Дарья сказала это не как вопрос, а как приговор.
— Слушайте, вам какая разница? Подписывайте, — Светлана стукнула ладонью по столу.
— Он не в подвале. Никакие бандиты.
— Ну и что? — Светлана выпрямилась, и на лице её появилась усмешка. — Вы всё равно ничего не сможете с этим сделать. Он хочет денег. Я хочу эту землю. А вы? Вы просто мешаете.
— Убирайтесь, — Дарья встала. Взяла договор. Порвала.
— Вы пожалеете, — Светлана схватила сумку. — Очень пожалеете.
Она хлопнула дверью так, что задребезжало стекло.
Они приехали ночью. Дарья проснулась от стука в дверь — грубого, требовательного.
— Открывай! Давай документы!
Она выглянула в окно. Четверо. Крепкие мужики. Один с монтировкой.
Дарья попятилась от двери. Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выпрыгнет. Она схватила телефон — связи не было.
— Сейчас дверь вышибем. Лучше сама открой, — голос был спокойный, будничный.
Она слышала, как они переговариваются. Кто-то обошёл дом. Кто-то дёргал ставни.
— Не надо тут геройствовать. Муж твой должен. Хочешь, чтоб ему хуже стало?
Дарья прижалась спиной к печке. Документы лежали в сумке. Всё, что нужно — свидетельство, договор, печати.
И тут дверь треснула. Один удар. Второй.
Дарья закричала.
Руслан появился откуда-то сбоку — из темноты, от сарая. Палка в руках. Хромая нога волочилась, но он шёл быстро, почти бежал.
— Отойдите от дома, — сказал он тихо.
Мужики обернулись. Один рассмеялся.
— Ты чё, хромой? Иди отсюда, пока цел.
— Последний раз говорю. Отойдите.
— Да пошёл ты.
Первый двинулся на него. Руслан ударил палкой — резко, в солнечное сплетение. Мужик согнулся, захрипел. Второй полез с кулаками. Руслан уклонился, ударил по колену. Хруст. Вопль.
Но их было четверо.
Один схватил Руслана сзади, скрутил руки. Другой замахнулся монтировкой. Руслан попытался вырваться, но хромая нога подвела — он упал на колено.
И тогда он сделал то, чего не ожидал никто.
Рванулся к ульям и ударил ногой по крайнему. Тот накренился. Ещё удар. Улей упал, раскололся.
Гул стал оглушительным.
Пчёлы вылетели роем — чёрным, гудящим облаком ярости. Они набросились на всех. На мужиков. На Руслана.
Крики. Мат. Один побежал к машине, прикрывая лицо руками. Второй упал, катался по земле, вопил. Третий орал что-то про глаза.
Дарья выбежала из дома. Она видела Руслана — он стоял, не двигаясь, весь облепленный пчёлами. Лицо, руки, шея. Он не кричал. Только смотрел на неё.
— Беги в дом, — выдохнул он.
Один из мужиков, тот, что с монтировкой, вытащил из кармана пистолет. Рука тряслась, лицо распухло.
Выстрел.
Руслан упал.
Они уехали через минуту. Завелись, не оглядываясь, и рванули по дороге, всё ещё отмахиваясь от пчёл.
Дарья подползла к Руслану. Он лежал на боку, тяжело дышал. Кровь текла из ноги — той самой, хромой.
— Руслан, — она попыталась поднять его. — Вставай, прошу.
— Не могу, — он сжал зубы. — Не слушается.
— Я вызову помощь, сейчас, сейчас…
— Не будет связи до утра, — он закрыл глаза. — Перетяни чем-нибудь. Ремень. Верёвка.
Она сорвала с себя шарф, обмотала выше раны, затянула. Руки тряслись так, что узел не держался. Она попробовала ещё раз. Ещё.
— Почему ты вернулся? — спросила она, когда кровь немного остановилась.
— Не смог уйти, — он открыл глаза. — Дед просил. Если что — за тебя отвечать.
— Ты же не знал, что они приедут.
— Знал, — Руслан усмехнулся через боль. — Деревня маленькая. Светлану видели. Говорили, что мужики чужие по дороге ездят. Я просто… ждал у сарая. Каждую ночь ждал.
Дарья смотрела на него. На лицо, всё в пчелиных укусах. На руки, которые уже начали опухать. На ногу, из которой всё ещё сочилась кровь.
— Ты мог не лезть.
— Мог, — он отвернулся. — Но я уже один раз не полез. Друга потерял тогда. Больше не хочу.
Утром приехала полиция. Дарья дозвонилась, как только появилась связь. Руслана увезли на скорой. Мужиков нашли через два часа — они торчали в больнице в соседнем районе, все опухшие, один почти ослеп. Они сдали всех. И Кирилла, и Светлану.
Их взяли в городе в тот же день. Кирилл пытался свалить всё на Светлану. Та — на него. В итоге сели оба.
Дарья подала на развод через неделю.
Руслана выписали через месяц. Нога срослась плохо — ещё хуже, чем была. Но он не жаловался. Вернулся на пасеку. Дарья встретила его на крыльце с горячим супом и чистым бельём.
— Как нога? — спросила она.
— Хромаю, — он пожал плечами. — Зато живой.
Она сделала шаг ближе.
— Руслан, я хотела сказать…
— Не надо, — он покачал головой. — Я не за это.
— За что тогда?
Он посмотрел на неё долго. Потом на ульи. Потом снова на неё.
— За то, чтоб больше не сбегать.
Через неделю Дарья узнала про Петю. Мальчик жил в детдоме, Руслан каждый месяц ездил к нему — привозил мёд, книги, игрушки. Опекуном стать не мог — инвалидность, одиночество, отсутствие жилья.
— Почему ты мне не сказал? — спросила Дарья.
— А что говорить? Всё равно ничего не изменится, — Руслан чинил улей, не поднимая глаз.
— Изменится, — она присела рядом. — Если мы его заберём.
Он замер.
— Мы?
— У меня теперь дом. Пасека. Ты. Мне кажется, этого достаточно.
Руслан посмотрел на неё так, будто не верил, что такое вообще возможно.
— Ты серьёзно?
— Серьёзно.
Петю забрали в ноябре. Худенький, молчаливый мальчик восьми лет, который боялся пчёл и не умел улыбаться. Но он научился. За зиму.
А весной Дарья поняла, что беременна.
Врач сказала, что это невозможно. Дарья ответила, что, видимо, возможно.
Дочку назвали Ефимией — в честь деда.
Она родилась в июне, когда пасека гудела, и мёд тёк золотыми струями, и Петя уже научился снимать рамки, не боясь. Руслан держал девочку на руках так осторожно, будто боялся сломать, и Дарья видела, как у него дрожат пальцы.
— Она на тебя похожа, — сказал он тихо.
— На нас, — поправила Дарья.
Кирилл как-то написал из колонии. Просил денег на передачу. Дарья прочитала, удалила и больше не вспоминала.
Однажды вечером, когда Петя уже спал, а Ефимия сопела в люльке, Дарья и Руслан сидели на крыльце. Пчёлы гудели — ровно, успокаивающе.
— Ты когда-нибудь жалела? — спросил Руслан. — Что не продала тогда?
Дарья посмотрела на него. Потом на дом. На ульи. На поле, которое темнело в сумерках.
— Ни разу, — сказала она. — А ты? Что не ушёл?
Он взял её руку. Сжал.
— Ни разу.
Пчёлы гудели. И в этом гуле было что-то правильное. Что-то своё.
Через год на пасеку приехала Светлана. Вышла из чужой машины — постаревшая, в дешёвой куртке, без прежней уверенности. Дарья как раз разбирала рамки с мёдом. Петя помогал, таскал пустые ящики.
— Дарья, — позвала Светлана тихо.
Дарья обернулась. Не удивилась. Просто смотрела.
— Мне нужно поговорить, — Светлана сделала шаг ближе. — Я вышла недавно. Условно. Мне… негде жить. Я подумала, может, ты…
Она не договорила. Дарья поставила рамку на стол. Вытерла руки о фартук.
— Может, я тебе дам денег? — спросила она спокойно. — Или работу? Или пустую комнату?
Светлана кивнула, в глазах мелькнула надежда.
— Нет, — сказала Дарья. — Ничего этого я тебе не дам.
— Но я…
— Ты хотела отнять у меня всё. Дом. Землю. Последнее, что у меня было. И теперь ты пришла просить?
Светлана молчала. Потом опустила голову.
— Мне правда некуда идти.
— Знаешь, — Дарья шагнула ближе, и голос её стал тише, жёстче, — когда ты разбивала мою жизнь, ты об этом не думала. Когда ты приезжала сюда с поддельными бумагами, ты об этом не думала. Когда твои люди выбивали дверь ночью и стреляли в человека, который меня защищал, ты тоже не думала. Так что теперь не моя проблема, куда тебе идти.
Светлана стояла, не поднимая глаз.
— Уходи, — сказала Дарья. — И не возвращайся.
Светлана развернулась и пошла к дороге. Медленно. Сгорбившись. Дарья смотрела ей вслед и не чувствовала ни жалости, ни злости. Только облегчение.
Петя подошёл, взял её за руку.
— Кто это был? — спросил он.
— Никто, — ответила Дарья. — Совсем никто.
Вечером, когда Руслан вернулся с покоса, Дарья рассказала ему про Светлану. Он слушал молча, потом кивнул.
— Правильно сделала.
— Ты думаешь?
— Я знаю, — он обнял её. — Некоторым людям нужно дать второй шанс. А некоторым — только показать дверь.
Дарья прижалась к нему. Где-то в доме плакала Ефимия. Петя громко читал вслух какую-то книжку. Пчёлы гудели за окном.
И Дарья впервые за много лет подумала, что жизнь — это не то, что тебе дали. А то, что ты решила оставить. И за что решила бороться.
Она посмотрела на Руслана.
— Спасибо, — сказала она. — За то, что не ушёл.
— Спасибо, — ответил он. — За то, что не продала.
Они стояли так, обнявшись, пока за окном не стемнело совсем. А пчёлы всё гудели. И в этом гуле было всё, что нужно: дом, семья, земля. И право называть это своим.
