Стою у окна, гляжу на дорогу. Сердце колотится – знаю, что он сейчас подъедет. Вчера звонил поздно вечером, голос дрожал, просил поговорить. Я молчала, слушала его оправдания, потом просто положила трубку. Не кричала, не спорила – нажала отбой и выдохнула. Первый раз за семь месяцев так легко выдохнула.
Чемодан стоит у ворот. Собирала его ночью, когда не спалось. Рубашки, брюки, носки – всё, что осталось от него в доме. Когда уходил к той, своей, даже вещи толком не взял. Ушёл налегке, будто на минутку вышел, а не на всю жизнь.
Тот день помню до мелочей. Август, жара дикая. Готовила ужин, накрывала на стол, ждала его. А он пришёл, встал на пороге и говорит: «Нам надо поговорить». Внутри всё упало. Я ведь чувствовала, что назревает что-то. Недели три он был какой-то не такой – телефон прятал, задерживался, на выходные уезжал якобы по делам. А потом взял и сказал: «Я встретил женщину. Она меня понимает. Хочу попробовать с ней».
Попробовать. Как будто не тридцать лет брака, а новое блюдо в кафе.
Я не плакала тогда. Не кричала даже. Стояла посреди кухни и смотрела на него. Он взгляд отводил, ёрзал, говорил про возраст, про то, что мы выросли друг из друга, что ему нужна страсть. Слушала и думала: боже, это правда он? Тот самый Виктор, с которым мы детей растили, дом строили, через всё прошли?
Ушёл в тот же вечер. Схватил документы, ключи от машины – и хлопнул дверью. Я осталась. Села за стол, посмотрела на этот накрытый ужин и разревелась. Так рыдала, что дышать не могла, за стол держалась, чтобы на пол не свалиться. Пятьдесят шесть мне было, и впервые в жизни я поняла, что никому не нужна.
Дети узнали через пару дней. Дочка примчалась из своего города, обняла крепко: «Мама, мы с тобой». Сын позвонил, голос ледяной: «Как он мог так?» Оба в ярости были, хотели с отцом поговорить. Но я просила не лезть. Зачем? Разве можно вернуть того, кто сам не хочет?
Первый месяц я как во сне была. Вставала утром, завтрак готовила – на двоих по привычке, хотя сидела одна. Убиралась, телевизор включала, не понимая, что там показывают. Подругам звонила, но говорить не могла – голос садился, слёзы душили. Жалели меня все. А мне от жалости этой хуже становилось – чувствовала себя выброшенной.
А потом что-то щёлкнуло. Не сразу, потихоньку. Проснулась однажды утром и подумала: чего я жду? Что он вернётся, и всё как раньше? Или буду так сидеть и жалеть себя до конца дней? Хватит.
Записалась на курсы. Психология, саморазвитие – всё то, на что раньше времени не было. Читать начала книги, которые годами откладывала. С подругами чаще виделась, в театры ходила. Дети поддерживали, звонили постоянно, на выходные приезжали. Мы так близко не были никогда. Поняла я тогда, что всю жизнь не своей жизнью жила. Была женой Виктора, матерью его детей, хозяйкой его дома. А кто я сама? Не знала.
Теперь знаю. Я – Людмила. Пятьдесят семь. Люблю по вечерам читать, на веранде кофе пить, старые пластинки слушать. Решения сама принимаю, временем своим распоряжаюсь. Не завишу от того, придёт он или нет, в каком настроении будет. Свободна я.
И вот теперь едет сюда. Звонил вчера, про ошибку говорил, что всё у него рухнуло. Оказалось, любовница его не такая бескорыстная была. Ей красивая жизнь нужна была, подарки дорогие, поездки. А когда у Виктора дела пошатнулись – партнёр кинул, деньги пропали – выставила его. Просто так. Без разговоров. Остался ни с чем: без неё, без денег, без бизнеса.
Теперь ко мне едет. Думает, приму с распростёртыми объятиями? Всё прощу, потому что тридцать лет вместе прожили?
Машину вижу на дороге. Сердце сжимается, но не от радости – от напряжения. Паркуется у ворот, выходит. Усталый какой-то, постаревший. Седой весь, морщины глубокие. Одет небрежно, рубашка мятая. Не тот Виктор, что уходил – уверенный, довольный собой. Сломанный человек.
Выхожу на крыльцо. Беру чемодан, иду к воротам. Он меня видит, останавливается. На лице – надежда, смешанная с виной.
– Людмила, – говорит негромко. – Поговорить надо.
– Не надо, – отвечаю спокойно. – Вот твои вещи. Забирай.
Чемодан перед ним ставлю.
Смотрит на меня, не врубается. Рот открывает, закрывает. Потом шаг делает.
– Люда, погоди. Я понимаю, злишься ты. Но давай поговорим хоть. Ошибся я, понял всё. Семь месяцев этих – адом были. Она… не та оказалась. Ты мне нужна. Семья наша нужна.
– Семья наша? – переспрашиваю. – Ты о ней вспомнил, когда идти некуда стало?
– Нет-нет, – торопится. – Я думал о вас. Каждый день. Просто глупый был, увлёкся…
– Ты бросил меня, – перебиваю. – Разрушил всё. Унизил.
Молчит. Глаза опускает.
– Знаю, – шепчет. – Знаю. Но, Люда, мы столько лет вместе. Неужели это ничего не стоит?
– Стоит, – киваю. – Много стоит. Поэтому и простить не могу.
Голову поднимает, смотрит непонимающе.
– Как так? Мы же… заново можем начать.
– Нет, Витя, – говорю твёрдо. – Не можем. Ушёл ты не потому, что нам плохо было. Захотелось тебе чего-то свежего, молодого. Выбрал её. Это твой выбор был. Теперь вернулся, потому что не получилось, потому что она тебя выгнала. Но это не значит, что любишь ты меня. Значит просто, что идти некуда.
– Ты не понимаешь, – начинает, но я руку поднимаю.
– Всё понимаю. Семь месяцев без тебя прожила. Плакала, страдала, думала – не выживу. Выжила. Изменилась. Другой стала. Научилась сама жить, без тебя. И знаешь что? Нравится мне это.
Смотрит на меня, будто в первый раз видит.
– Ты… правда другая, – говорит медленно.
– Да, – соглашаюсь. – Больше не та, что дома ждала, ужин готовила, твои настроения терпела. Не завишу от тебя. И это освобождает.
Ещё шаг делает, руку протягивает.
– Люда, прошу. Дай шанс. Исправлюсь. Другим буду…
– Не надо, – останавливаю. – Обещаний не надо. Ты уже обещал мне верность тридцать лет назад. Обещал рядом быть в горе и в радости. Нарушил всё. Почему верить тебе теперь?
Молчит. Рука повисает, опускается.
– Не знаю, – признаётся тихо. – Правда не знаю. Но прошу… выслушай хоть. Дай объяснить.
Смотрю на него. Этот человек мужем моим был. Вместе мы столько прошли – детей родили, болели, радовались, горевали. Дом этот строили, деревья сажали, мечтали. Теперь стоит передо мной чужой, потерянный.
Хочется пожалеть. Впустить в дом, чаю налить, выслушать. Но понимаю – если это сделаю, всё вернётся на круги своя. Снова стану слабой, зависимой, готовой прощать ради семьи. А семьи нет уже. Он разрушил, когда ушёл.
– Ладно, – говорю. – Объясняй. Только честно. Без оправданий.
Кивает, облегчённо выдыхает. Думает, смягчилась я.
– Дураком был, – начинает. – Увлёкся. Казалось мне, что со мной что-то не так, что жизнь мимо идёт. Она молодая, красивая, смотрела на меня, будто я герой. А дома… обыденно всё. Завтрак, работа, ужин, сон. Каждый день одно и то же. Захотелось чего-то другого.
– Другого, – повторяю. – То есть я скучной стала.
– Нет-нет, – торопится. – Не ты. Жизнь. Всё вокруг. Мне казалось, что последний шанс упускаю быть счастливым. Поэтому ушёл к ней. Думал, по-другому будет.
– И как? – спрашиваю. – По-другому было?
Глаза опускает.
– Сначала – да. Ярко. Эмоционально. Потом понял – иллюзия всё. Не любила она меня. Деньги нужны были, статус, красивая жизнь. Когда дела плохо пошли, просто выгнала. Без разговоров. Сказала, на нищету не подписывалась.
– И ты обо мне вспомнил, – говорю.
– Не забывал о тебе, – возражает. – Думал постоянно. Понимал, что ошибся. Но признать не мог. Стыдно было. Потом, когда всё рухнуло, понял – надо домой возвращаться. К тебе. К семье нашей.
– К семье, – повторяю. – Витя, говоришь так, будто всё на месте, ничего не изменилось. Но всё изменилось. Ушёл ты. Её выбрал. Теперь, когда она отказалась от тебя, хочешь ко мне вернуться. Но я не запасной вариант. Не буду ждать, пока ты с чувствами разберёшься.
– Но люблю я тебя, – говорит, отчаяние в голосе. – Понял, что люблю. Всё время любил, просто не осознавал.
– Любовь – это не слова, – отвечаю. – Это поступки. Выбор. Каждый день. Ты выбрал не меня. Её выбрал. Теперь, когда она отказалась, пытаешься вернуться. Но это не любовь, Витя. Это страх одиночества. Желание комфорт вернуть. Но я больше не та, что твой комфорт обеспечивать будет.
Стоит передо мной растерянный, плечи опущены. Вижу – правда не понимает. Не понимает, что изменилось. Что я больше не жду его.
– Дети… – начинает. – Дети хотят, чтобы мы вместе были.
– Нет, – говорю твёрдо. – Дети хотят, чтоб я счастливой была. И я счастлива. Без тебя.
Правда это. Действительно счастлива. Первый раз за долгие годы чувствую себя живой, свободной, нужной самой себе.
Смотрит долго, молча. Потом кивает.
– Понял, – тихо говорит. – Не простишь ты меня.
– Прощу, – отвечаю. – Но не приму обратно. Прощение – это не возврат в прошлое. Это освобождение от обиды. Прощаю тебя, Витя. За то, что ушёл, за то, что ранил, за то, что семью разрушил. Но быть с тобой снова не хочу. Хочу дальше жить. Одна.
Молчит. Потом наклоняется, чемодан берёт.
– Понял всё, – повторяет. – Прости.
– Простила уже, – говорю.
Поворачивается, к машине идёт. Стою, смотрю ему вслед. Сердце болит, но не так, как раньше. Другая боль – боль прощания, закрытия главы. Не боль утраты. Боль освобождения.
Садится в машину, мотор заводит. Иду в дом, дверь закрываю. На кухню прохожу, чайник ставлю. Достаю конверт, который заранее приготовила. Там документы на развод. Подписала вчера вечером, после его звонка. Осталось только передать.
Выхожу на крыльцо. Машина всё ещё у ворот стоит. Сидит за рулём, голова опущена. Подхожу, в окно стучу. Стекло опускает, смотрит с надеждой.
– Возьми, – говорю, конверт протягиваю. – Документы там. Подпиши и отправь мне.
Берёт, открывает, смотрит. Лицо белеет.
– Развод? – шепчет.
– Да, – киваю. – Нам обоим надо заново начать. Порознь.
Смотрит на меня, в глазах боль, непонимание, обида.
– Но мы… столько лет вместе.
– Именно поэтому, – говорю. – Не хочу эту связь хранить. Она ничего не значит больше. Мы оба новой жизни заслуживаем. Ты – своей, я – своей.
Кивает медленно, будто не верит.
– Хорошо, – говорит. – Если решила ты так.
– Решила, – подтверждаю.
Машину заводит, уезжает. Стою, смотрю, как за поворотом скрывается. Потом иду в дом. Дверь закрываю. На диван сажусь. Тишина. Покой.
Свободна я.
Телефон звонит. Дочка.
– Мам, как ты? Он приезжал?
– Приезжал, – отвечаю. – Всё хорошо. Документы на развод отдала.
– Уверена ты? – осторожно спрашивает.
– Абсолютно, – говорю. – Правильный выбор сделала.
– Горжусь тобой, мама, – тепло говорит. – Молодец ты.
– Спасибо, солнышко, – улыбаюсь. – Я тоже так думаю.
Трубку кладу. В окно смотрю. На улице весна. Деревья цветут, птицы поют. Жизнь продолжается. Моя жизнь. И прекрасна она.
