— Не съеду я. И не надейся, — сказал он, глядя прямо в глаза. — Квартира общая, прописка есть, всё по закону.
— Ты издеваешься? — голос у Алины сорвался. — Мы только что развелись, Вадим! Ты слышал, что сказал судья? Всё окончено!
— Брак — да. А жильё — нет, — он усмехнулся, поправляя воротник новой куртки. — Я в этой квартире зарегистрирован. Имею право жить.
Алина стояла в коридоре МФЦ, прижимая к груди папку с документами, в которых наконец стояла подпись, подтверждающая конец десятилетнего брака. В голове стоял гул. Она ждала облегчения, но вместо этого почувствовала, как внутри всё провалилось.
— Вадим, неужели ты не понимаешь? Квартира — моя. Она досталась мне от бабушки. Ты к ней не имеешь никакого отношения.
— Мы же семья были, — лениво протянул он. — Десять лет, между прочим. Так что не надо мне тут… юридические выкрутасы, ага?
Сказал — и ушёл, не оборачиваясь. Алина осталась стоять в гулком коридоре, чувствуя, как в груди что-то хрустит. Она думала, что худшее уже позади. А оказалось — всё только начинается.
Вечером он появился, как ни в чём не бывало.
Открыл дверь своим ключом, сбросил обувь и громко сказал:
— Есть чего пожрать?
Алина стояла на кухне, спиной к нему.
— Ты не должен быть здесь, — произнесла она. — Уходи.
— Ошибаешься, — он открыл холодильник, достал бутылку кефира и налил себе в стакан. — Я здесь живу. По прописке. Не нравится — в суд подай.
Она с трудом удержалась, чтобы не закричать. Всё это было слишком абсурдно. Он жил у неё десять лет, всё это время она платила за квартиру, за еду, за его идеи, которые проваливались одна за другой. А теперь этот человек, ленивый, вечно недовольный, стоял у её холодильника и нагло пил её кефир, объясняя, что «имеет право».
Через пару дней она услышала его разговор по телефону. Голос был вкрадчивый, уверенный, с мягкими, почти материнскими интонациями.
— Вадим, ты должен отстаивать свои права. Она тебя использовала. Ты вложил в неё годы, понимаешь? Время, силы. А теперь пусть заплатит.
Тон Тамары Павловны Алина узнала бы из тысячи. Холодная, расчётливая женщина с натянутой улыбкой и глазами, в которых не было ни тени тепла. Та, что всегда звонила «просто узнать, как вы». Та, что советовала сыну «не позволять собой помыкать».
— Мама, я разберусь, — пробормотал Вадим. — Не переживай.
— Разберись, сынок. И не будь мягким. Эта квартира — твоя гарантия на будущее.
Алина опустилась на табурет в коридоре.
Гарантия. Будущее.
А её настоящее?
На работе она старалась не показывать, что у неё происходит дома. С коллегами шутила, улыбалась, проверяла журналы успеваемости, ставила подписи. Но под глазами — тёмные круги, а в зеркале всё чаще — чужое, измождённое лицо.
Подруга Света, заметив перемены, не выдержала:
— Алин, я не понимаю, ты чего ждёшь? Выселяй его к чёрту!
— Я была у юриста. Говорит, не всё так просто. Прописка, общая история, нет другого жилья. Если суд решит, что ему некуда идти, может оставить право пользования.
— Он у тебя как блоха на собаке, — вспыхнула Света. — А мать его? У неё же трёшка в центре!
— Говорит, что она уже переполнена. Там племянница прописана с ребёнком.
— М-да. Племянница… Сценарий они, видимо, отрепетировали заранее.
Алина кивнула. Всё было продумано. И чем дальше, тем сильнее она чувствовала, что эта история — не просто каприз Вадима, а чужая холодная стратегия.
Однажды вечером, возвращаясь домой, Алина столкнулась с Тамарой Павловной у подъезда. Та вышла из дорогого такси, в светлом пальто и с неизменной сумочкой из плотной кожи.
— Алиночка, — сказала она с ласковой интонацией, будто разговаривала с подростком. — Ну зачем вы всё усложняете? Вадим ведь не чужой человек. Зачем эти суды, скандалы? Развестись развелись — это ваше дело. Но зачем отнимать у него крышу над головой?
— Потому что это моя крыша, — ответила Алина, не повышая голоса.
— Девочка, не нужно злиться. Вадим — человек мягкий, но справедливый. Он не просит многого. Отдай ему квартиру, начни жизнь заново. Ты молодая, у тебя всё впереди.
— Вы серьёзно сейчас? — Алина с трудом сдерживала дрожь. — Это моя собственность. Он ничего в неё не вложил.
Тамара Павловна вздохнула, будто ей было искренне жаль эту «упрямую глупышку».
— Плохо, когда женщина не умеет вовремя уступить. Потом пожалеешь, Алиночка. Мы подключим юристов, и всё решится по закону. Только без нервов уже не обойдётся.
Сказала — и ушла. От неё пахло дорогими духами и холодным равнодушием.
Через неделю Алина подписала доверенность на адвоката. Семёнов, пожилой мужчина с уставшими глазами, аккуратно пролистал её бумаги и сказал:
— Будет непросто. Но шансы есть. Главное — терпение.
Суды затянулись. Заседание за заседанием, ложь за ложью. Вадим врал без тени смущения, уверенно глядя судье в глаза. Его адвокат — молодой самоуверенный парень — разыгрывал перед залом спектакль про бедного мужа, которого выгнали на улицу. Тамара Павловна сидела в первом ряду, как на премьере, и следила за каждым словом.
Алина старалась держаться, но после каждого заседания возвращалась домой выжатая. Вадим становился всё наглее. Приходил поздно, хлопал дверями, приводил друзей, устраивал ночные посиделки на кухне.
Однажды она обнаружила, что её дверь в комнату взломана.
— Заело замок, — бросил он с дивана. — Не мог попасть, пришлось вскрыть.
Тогда она впервые всерьёз подумала: а стоит ли вообще за всё это бороться?
Ночь. Тишина.
Чайник остывает, часы тикают.
Алина сидит на кухне и смотрит в окно. Слёзы текут сами по себе, но уже без рыданий — просто течёт усталость.
Утром она позвонила Семёнову.
— Аркадий Петрович, я больше не могу. Пусть всё забирает. Квартира ему нужнее.
Он молчал несколько секунд. Потом спокойно сказал:
— Не торопитесь. Дайте мне пару дней. Может, я кое-что найду.
И Алина согласилась. Не из надежды — просто потому что уже не знала, что делать дальше.
Через два дня адвокат позвонил.
— Приезжайте. Разговор важный.
В его кабинете пахло пылью, бумагой и чаем. Он улыбнулся уголками губ.
— Помните, как мать Вадима упоминала про племянницу? Так вот — племянница живёт уже три года в другом городе. А прописана всё там же. Формально. Для отчёта. Но главное не это. У Тамары Павловны есть ещё одна квартира. Маленькая, старая, но вполне пригодная для жизни. И сдаётся она без уплаты налогов.
Алина замерла.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Если это всплывёт в суде, им будет непросто. И я думаю, мы можем заставить их совершить ошибку.
— Какую?
— Надо, чтобы они сами признались. У вас будет диктофон. Сделайте вид, что сдались. Скажите, что уступаете, что готовы отдать квартиру, но просите месяц на сборы. Они заговорятся. Главное — спокойно, убедительно.
Алина слушала, чувствуя, как где-то в глубине души снова шевелится искра. Маленькая, но живая.
Вечером она встретила Вадима в коридоре.
— Вадим, — сказала тихо. — Я больше не могу. Ты победил. Квартира твоя. Я не хочу больше судиться.
Он опешил.
— Серьёзно?
— Да. Только дай мне месяц. Я найду себе комнату и съеду.
Улыбка расползлась по его лицу.
— Вот это разговор! — он даже засмеялся. — Могла бы раньше признать очевидное.
Он тут же достал телефон:
— Мам! Всё! Она сдалась! Квартира наша! Да-да, месяц ей дал… Нет, не ко мне я поеду, чего ты… Конечно, я тут останусь. А та, на Заречной, пусть сдаётся дальше, деньги-то не лишние!
Алина стояла у дверей кухни, не двигаясь. В кармане диктофон мигал маленьким красным огоньком.
Алина проснулась рано — впервые за долгое время без чувства тяжести в груди. Осень в городе уже вступила в свои права: серые дома под мелким дождём, пар изо рта, и этот знакомый запах мокрых листьев и бензина, который въедался в одежду. Она смотрела на улицу из окна кухни, обхватив кружку с кофе. В квартире стояла подозрительная тишина.
Вадим, похоже, ещё спал. Вчера он долго ходил по квартире, звонил кому-то, громко смеялся, щёлкал пультом телевизора. Словно нарочно демонстрировал своё «владение территорией». Алина не вмешивалась. Она просто ждала.
Через день должен был быть суд. Последний.
Семёнов встретил её в коридоре здания суда. У него под мышкой торчала та самая папка — потертая, с выпирающими уголками бумаг. Он выглядел спокойным, даже слегка усталым, как врач, который уже видел слишком много похожих историй.
— Ну что, готовы? — спросил он, пристально глядя на неё.
— Готова, — ответила Алина. — Запись у меня. Всё чётко слышно: и он, и мать, и про квартиру на Заречной.
— Хорошо. Только не вмешивайтесь. Говорю я. Если начнут давить — молчите.
Она кивнула. В голове стучало: только бы всё прошло, только бы это наконец закончилось.
В зале суда пахло бумагой и старой мебелью. Вадим пришёл в сером костюме, который ему явно не шёл: плечи топорщились, воротник перекошен. Но держался уверенно, самодовольно. Тамара Павловна — безупречна, как всегда: светлая блузка, жемчужные серьги, сумочка — под цвет туфель. Она села, чуть откинувшись, скрестила руки и глянула на Алину, как на что-то неприятное, но не опасное.
— Суд приступает к рассмотрению дела…
Алина почти не слышала формальности. Она смотрела на Вадима — и вспоминала, каким он был когда-то. Мягкий, обаятельный, смешной. С ним было легко. Он умел красиво говорить, мечтать. Только делать ничего не умел. Всё казалось временным, несерьёзным — работа, долги, обещания. И она, глупая, думала, что это всё пройдёт.
Когда Семёнов встал, зал притих.
— Ваша честь, — начал он спокойно. — Мы готовы рассмотреть вариант мирового соглашения.
Вадим довольно хмыкнул, глянув на мать. Тамара Павловна еле заметно улыбнулась. Всё шло по их сценарию.
— Мы согласны на прекращение иска при одном условии, — продолжил Семёнов. — Ответчик добровольно снимается с регистрационного учёта и выезжает из квартиры в течение трёх дней.
Адвокат Вадима поднял брови.
— Это шутка?
— Нет. — Семёнов достал флешку. — У нас есть аудиозапись, подтверждающая, что у ответчика есть альтернативное жильё — квартира на улице Заречной, которую его мать сдаёт без уплаты налогов. На записи также фигурируют прямые слова ответчика и его матери о намерении оставить за собой спорную квартиру и продолжать сдачу той, второй, ради «дополнительного дохода».
В зале стало тихо. Очень тихо.
Тамара Павловна побледнела, губы дрогнули. Вадим дернулся, будто получил удар.
— Это… неправда, — пролепетал он.
— Всё можно проверить, — спокойно ответил Семёнов. — Запись приложена к материалам. Мы также готовы направить запрос в налоговую инспекцию.
Адвокат Вадима резко поднялся.
— Мы просим перерыв!
Судья кивнула.
— Перерыв десять минут.
В коридоре Тамара Павловна шипела на сына, как рассерженная кошка:
— Дурак! Болтать меньше надо! Я же говорила — не обсуждай ничего по телефону!
— Мам, я не знал, что она записывает! Откуда мне было знать?!
— Оттуда, что ты всегда всё портишь! Всегда! — прошипела она и резко отвернулась.
Алина стояла неподалёку, не вмешиваясь. Просто смотрела, как рушится их уверенность, их аккуратно выстроенная ложь.
Через десять минут они вернулись. И адвокат Вадима, не глядя на неё, сухо сказал:
— Мы принимаем условия истца.
Судья подняла бровь, записала что-то в бумаги и произнесла:
— Решение утверждается. Ответчик обязуется в течение трёх дней сняться с регистрационного учёта и покинуть жилое помещение.
Вечером Вадим собирал вещи.
Без лишних слов. Только посуда гремела, молния на сумке звенела — нервно, срывающимся движением.
— Вот довольна теперь? — сказал он, не глядя на неё. — Всё по-твоему.
— Я просто хочу, чтобы ты ушёл, — ответила Алина тихо.
Он усмехнулся.
— Уйду. Только не думай, что ты победила.
— Нет, Вадим, — она впервые посмотрела прямо в глаза, спокойно, без злобы. — Я просто закончила.
Он застегнул сумку, прошёл к двери. На секунду остановился.
— Ты же понимаешь, — сказал сдержанно, — без меня тебе будет пусто.
Она молча закрыла за ним дверь.
Первые часы после его ухода она ходила по квартире, как по чужому месту. Всё напоминало о нём — чашка на столе, кроссовки у двери, зубная щётка в ванной.
Она выбросила всё. Без истерики, без злости. Просто выбросила.
Потом долго стояла у окна. Дождь барабанил по стеклу, капли стекали по подоконнику. Снизу доносился запах мокрого асфальта и жареной картошки — соседка, как всегда, готовила ужин.
И вдруг — впервые за долгое время — она почувствовала тишину. Настоящую, живую. Не давящую, не пустую. Просто тишину, в которой не было чужих шагов, чужого голоса, чужих претензий.
Через неделю позвонила Света.
— Ну что, выдохнула?
— Пока не поняла, — честно ответила Алина.
— Главное — не жалей. Такие, как он, всегда найдут, к кому присосаться. А ты — свободна. Слышишь? Свободна.
Алина улыбнулась. Слово «свободна» звучало странно, непривычно. Но приятно.
— Спасибо тебе, Свет. Без тебя я бы не вытянула.
— Да ладно, ты сама всё сделала. Только теперь — живи. Не бойся ничего.
Она действительно начала жить.
Маленькими шагами. Купила новый плед. Перекрасила кухню — сама, без помощи. Переставила мебель, выкинула старые шторы. Квартира словно вздохнула вместе с ней.
На работе взялась за новый проект, проводила дополнительные занятия, помогала ученикам с олимпиадами. Коллеги заметили, что у неё глаза снова блестят.
Иногда вечерами она всё ещё ловила себя на мысли: а что, если бы он изменился? Но тут же отгоняла. Люди вроде Вадима не меняются. Они живут за счёт чужой силы, пока им это выгодно.
Однажды, уже в конце ноября, ей позвонил Семёнов.
— Алина Игоревна, — сказал он усталым, но тёплым голосом. — Хотел узнать, как вы.
— Хорошо. Спасибо вам. Без вас бы не справилась.
— Это вы не справились бы? — усмехнулся он. — Да вы сильнее, чем думаете.
Она улыбнулась. После звонка долго сидела с телефоном в руке. Потом вышла на балкон, вдохнула холодный воздух. Снег падал редкими хлопьями. Город мерцал огнями, как будто сам себе напоминал: всё проходит, всё можно пережить.
Прошло три месяца.
Алина проснулась в субботу без будильника. В квартире тихо, тепло. Солнце пробивалось через занавески. Она сделала себе кофе, поставила музыку.
И вдруг поняла — впервые за много лет ей некуда спешить, никто не ждёт от неё оправданий, никто не выносит мозг.
Она вышла на балкон, завернувшись в плед. Смотрела на двор, где дети лепили снеговика, и улыбалась.
Жизнь снова была её.
Не идеальная, не сказочная — просто её.
И это оказалось лучшим из возможных концов.
А где-то в другой квартире, может быть, Вадим опять рассказывал кому-то, как его «кинуло государство» и «жена выгнала ни за что». Но теперь Алине было всё равно. Её это больше не касалось.
