Алексей с гордостью взирал на творение своих рук. Небольшой, но аккуратный домик под ярко-синей крышей стоял на окраине деревни, утопая в зелени летнего сада.
Рядом, размахивая руками, что-то говорила его теща, Валентина Ивановна, а его жена, Катя, с улыбкой смотрела то на мать, то на мужа.
— Ну что, зятек, признаться, я не ожидала, — голос Валентины Ивановны был непривычно мягким, почти нежным. — Думала, деньги мои пропадут, а ты тут такой молодец! И крыша цела, и окошки симпатичные. Спасибо тебе, Алешенька, большое человеческое спасибо!
Она потрепала его по плечу, и Алексей расплылся в улыбке. Эти деньги, которые она назвала «скоплениями за всю жизнь», были на самом деле смехотворно малы для постройки даже такого скромного жилья.
Но Катя умоляла: «Маме одной в той развалюхе страшно, Леша, сделай хоть что-нибудь, она так мечтает о своем уголке. У тебя же золотые руки».
И он старался. Искал самые дешевые материалы, договаривался с водителями за бутылку, чтобы привезли бракованный, но еще годный кирпич, строил почти в одиночку, по вечерам и выходным, стиснув зубы от усталости.
— Пожалуйста, мама, — ответил он, смотря на сияющее лицо жены. — Главное, чтобы вам хорошо было.
— Лучше не придумаешь! — воскликнула Катя, обняв его. — Я же говорила, что ты сможешь. Мама, правда же он у нас молодец?
— Молодец, молодец, — кивала Валентина Ивановна, уже обживая взглядом свое новое владение. — Вот печку только, Алеша, ты уж доделай, как следует, чтобы зимой, как у людей, тепло было.
Алексей кивнул, но внутри что-то екнуло. С печью была отдельная история. Денег на хороший фундамент и качественный кирпич уже не оставалось.
Он сложил ее кое-как, из того, что было, надеясь на авось. Надеясь, что топиться она будет эпизодически, ведь Валентина Ивановна собиралась жить в деревне с весны по осень.
Лето пролетело в трудах и заботах. Валентина Ивановна переехала, завела огород и кудахтала от восторга перед зятем при каждом удобном случае.
Алексей выдохнул. Он сделал это: угодил двум самым важным женщинам в своей жизни.
Своей матери у мужчины не было. Женщины не стало много лет назад, и Алексей ее почти не помнил.
Первый звонок о недовольстве тещи прозвенел в октябре, когда ударили ночные заморозки.
— Алеша, тут у меня что-то с печкой, — голос тещи в трубке был озабоченным. — Дымом пахнет, не так топится…
Он приехал, поковырялся, подправил что-то, успокоил. Но тревога засела в его сердце.
— А вы разве в город не уедет на зиму?
— Нет, я тут останусь. Воздух чище и свежее, — парировала в ответ Валентина Ивановна.
Настоящая зима пришла внезапно, с метелями и тридцатиградусными морозами.
Телефон зазвонил снова, и на этот раз голос Валентины Ивановны был не озабоченным, а испуганным и злым.
— Алексей! Да что же это такое! В доме дубак собачий! Печь дымит, по углам окон иней! Я простужена вся! Немедленно что-то делай!
Он поехал, зная, что ничего уже не исправить. Дом, поставленный на скупой, неглубокий фундамент эконом-класса, повело.
В углах одной из комнат зияла щель, в которую входила ладонь. Пол скрипел и гулял под ногами.
От печи, и правда, несло дымом. Валентина Ивановна встретила его не благодарностью, а взглядом, полным ненависти. Она была одета в три кофты и старый платок.
— Дай-ка на тебя посмотреть! — начала она, не дав ему открыть рот. — Хозяин! Строитель! Деньги мои зажилил! На чем сэкономил? На старухе? Чтобы я тут замерзла, как собака?
— Мама, успокойтесь, — попытался он вставить, но теща его перебила, ее голос крепчал с каждым словом.
— Молчи! Не мама я тебе больше! Ты жулик! Я в этой западне холодной сдохну! Ты слышишь? Сдохну из-за тебя! — она кричала, тыча пальцем в щель в стене, в заиндевевшее окно.
Ее слова били по нему, как плети. Алексей видел ее искренний ужас перед холодом в этом кривом, промерзшем ящике, который он ей построил. И этот ужас перерождался в ярость, направленную на него.
— Я все деньги тебе отдала! Все! А ты что мне сделал? Сарай! Холодильник! Погреб! Я требую деньги назад! Верни мне мои деньги, жулик!
— Какие деньги? — опешил Алексей. — Они же все в материалы ушли. Я сам еще добавлял…
— Врешь! Все сэкономил, все в карман положил! Верни! Слышишь, Алексей? Верни мне мои деньги, или я на тебя в полицию напишу! Мошенник!
Тогда он уехал, оставив ее рыдать от бессилия и гнева. А вечером домой пришла Катя. Лицо ее было каменным.
— Ну, герой? — сказала она, с порога бросив сумку на пол. — Поздравляю!Мама звонила. Рыдала два часа. Говорит, ты ее в гроб решил свести!
— Кать, ты же сама знаешь, на какие деньги я строил дом! — взмолился Алексей. — Это же копейки! Я сделал все, что мог!
— Оказалось, что ты можешь плохо! — вспылила она. — Я тебя просила, я умоляла сделать хорошо для мамы! А ты что? Сваял ей лачугу, которая разваливается! Теперь она требует назад свои пятьсот тысяч. Где деньги, Алексей?
Мужчина посмотрел на жену и не узнал ее. Это была не та Катя, которая восхищалась им летом, которая целовала его и шептала «спасибо».
— Какие пятьсот тысяч? — голос его сорвался. — У меня их нет и никогда не было! Я в эту стройку даже свои деньги вбухал, ты же знаешь!
— Не знаю я ничего! — отрезала Катя. — Мама отдала тебе пятьсот тысяч. И она хочет их назад. Ты должен их найти. Занять, украсть, продать почку — мне все равно. Но через неделю эти деньги должны быть у мамы!
— Ты с ума сошла? — прошептал он. — Да и вообще, почему я должен? Я убил все лето на эту стройку, я…
— Ты обманул мою мать! — выкрикнула Катя, и в ее глазах заблестели слезы. — Ты обманул нас обеих! Или найдешь деньги, или… Или нам не о чем больше говорить.
Она развернулась и ушла в спальню, громко хлопнув дверью. Алексей остался один в центре гостиной, почувствовав, как почва уходит из-под ног.
Следующая неделя превратилась в ад. Катя не разговаривала с ним, перемещаясь по квартире, как призрак.
Валентина Ивановна звонила по десять раз на день, и ее голос в трубке стал скрипучим, проклинающим.
— Чтоб у тебя руки отсохли, мошенник! Чтоб ты сам в такой норе зимовал! Верни деньги! Прокляну тебя, слышишь? В церковь схожу, свечку поставлю за здравие твоих врагов!
Он перестал брать трубку и стал обзванивать знакомых, унижался, просил в долг, но суммы собирались смехотворные.
Полмиллиона были несбыточной фантазией. В конце недели Катя вошла на кухню, где он сидел, уставясь в пустую чашку.
— Ну? — спросила она коротко.
— Нет денег, Катя, — тихо сказал мужчина, не глядя на нее. — И не будет.
Она постояла молча минуту, а потом произнесла ровным, безжизненным голосом:
— Тогда я не могу жить с тобой дальше. Я подаю на развод.
Ее слова повисли в воздухе, тяжелые и окончательные, как приговор.
— Из-за денег? — он поднял на нее глаза, ища в них хоть каплю прежней нежности. — Из-за этих чертовых денег ты готова разрушить все?
— Не из-за денег, — покачала головой Катя. — Из-за того, что ты не смог. Из-за того, что ты пообещал и не сдержал. Из-за того, что моя мама замерзает в дыре, которую ты построил, а ты даже не можешь признать свою вину и вернуть то, что ей принадлежит. Я не могу доверять тому, кто так легко рушит жизнь моих самых близких людей.
Он посмотрел на жену и понял, что все кончено. Она уже мысленно все для себя решила.
Его вина была для нее неоспоримой аксиомой. Его попытки оправдаться — жалким враньем.
Тот летний день, ее сияющие глаза, благодарность тещи — все это испарилось, как пар от дыхания на морозе у дверей того самого дома.
Они молча разошлись по разным комнатам, и больше женщина не проронила ни слова.
Через несколько дней Катя собрала вещи и переехала в городскую квартиру матери.
Развод прошел быстро. Делить супругам было нечего, так как накопления в виде двухсот тысяч были потрачены на стройку дома Валентины Ивановны.
Алексей умолял жену одуматься и не рушить их брак, а летом постараться исправить ситуацию с домом.
— Я уже давала тебе шанс. Ты им не воспользовался, — сухо парировала в ответ Катя.
Больше Алексей не видел ни Валентину Ивановну, ни бывшую жену. Они навсегда пропали из его жизни.
Лишь один раз он получил от них «весточку», когда увидел, что теща выставила дом в деревне на продажу.
