— Мариш, ты чего наделала? Куда помидоры дела?
Я обернулась от плиты. Игорь стоял у мусорного ведра с таким видом, будто я выбросила золотые слитки.
— Выбросила, — спокойно ответила я. — Они уже неделю как забродили. Вздулись. Есть нельзя.
— Как нельзя? — он покачал головой с укоризной. — Верхние можно было
убрать, остальные промыть хорошенько, и всё. Мы с мамой всегда так
делали, ничего страшного. Продукты выбрасывать — это преступление,
Марина. За них же деньги заплачены.
Он прошёл мимо меня к
раковине, достал из ведра банку и начал полоскать помидоры под краном. Я
стояла и смотрела на это, чувствуя, как внутри что-то сжимается.
Когда-то мне это казалось… не знаю, практичным что ли. Я даже гордилась, что у меня муж не транжира.
Помню
наше первое свидание. Игорь пришёл с букетом полевых цветов — ромашки,
васильки, какие-то жёлтенькие. Я ахнула от восторга.
— Гош, ты сам собирал? Это так романтично!
— Ну да, — он улыбнулся. — А зачем переплачивать за эти покупные? Они за
три дня завянут, а тут свежие, только с поля. Лучше на что-нибудь
полезное потратимся, на кино.
В кино, правда, мы не пошли. Игорь сказал, что в кинотеатрах душно и дорогой попкорн, лучше погуляем в парке. Я согласилась — мне правда нравились прогулки. Потом он повёл меня на аттракционы.
— Хочешь покататься на чём-нибудь? — спросил он.
— Давай на автодроме! — обрадовалась я.
— Неее, — он поморщился, — там трясёт сильно. Ты же хрупкая, вдруг плохо станет. Лучше на колесо, спокойно, красиво.
Я тогда растрогалась — какой заботливый! А сейчас понимаю: просто на колесе билет был вдвое дешевле.
— Марина! — голос Игоря вернул меня в реальность. — Ты чего застыла? Давай уже обедать накрывай.
Я кивнула и подошла к плите. Гречка, котлеты из «домашнего» фарша, салат из
капусты. Простая еда, никаких изысков. У нас в доме вообще изысков не
водилось.
Я начала раскладывать еду по тарелкам: две детские, две взрослые. Близнецам, Артёму и Кириллу, было по пять лет. Они сидели за
столом и болтали о чём-то своём.
— Стой, погоди, — Игорь перехватил мою руку с половником. — Что ты делаешь?
— Обед раскладываю, — я непонимающе посмотрела на него.
— Им целую котлету? — он взял нож и разрезал котлету в одной тарелке
пополам. — Они маленькие, им половины за глаза. Вторую положи
обратно, завтра съедим.
Я молча смотрела, как он забирает котлету из второй детской тарелки, потом подвигает к себе мою.
— И тебе много, — он разрезал мою котлету. — Мясо вообще вредно в таких
количествах, особенно жареное. Холестерин, понимаешь? И вообще, Мариш,
давай ты следующий раз на пару готовить будешь, а? И полезнее, и
сковородку потом драить не надо. А масло сколько уходит на жарку? Ты
видела, сколько оно сейчас стоит?
— Дети не любят на пару, — тихо сказала я.
— Привыкнут, — отрезал Игорь, положил обрезки моей котлеты обратно в сковороду и пошёл умываться.
Я стояла над тарелками с половинками котлет и чувствовала, как внутри всё
кипит. Пять с половиной лет я живу вот так. Пять с половиной лет
терплю. И только сейчас, глядя на жалкие половинки в детских тарелках, я
вдруг поняла: моё терпение не бесконечно.
К концу недели вернулась Тамара Петровна, свекровь. Я услышала, как открылась дверь, и поняла — началось.
— Маришенька, голубушка! — бодрый голос разнёсся по квартире. — Встречай, внучатам гостинцы привезла! Бабушка никогда с пустыми руками не
приходит!
Я только час назад вернулась с работы, не успела даже переодеться. Вздохнула, мысленно выругалась и пошла в прихожую.
Тамара Петровна протянула мне пакет с довольным видом.
— Держи, дорогая. Пусть мальчишки мои разбирают.
Я заглянула в пакет и онемела. Там лежали вещи для девочек. Розовые футболки, кофточки с единорогами.
— Тамара Петровна, это же для девочек, — осторожно сказала я. — А у нас пацаны.
— Ой, да ладно тебе! — она отмахнулась. — Подумаешь, розовое. Кирюша
любит лошадок, вот пусть носит эту с единорогом. Они же маленькие ещё,
им без разницы. Какая разница — розовое, синее, зелёное…
— Да, конечно, — я натянуто улыбнулась. — Спасибо большое. Мы потом тогда посмотрим.
Когда она ушла на кухню, я отложила пакет в сторону. Потом выброшу. Мало того что вещи девчачьи, так ещё и застиранные, не новые, что даже на дачу не оденешь.
Вечером, когда мы с Игорем легли спать, я не выдержала.
— Игорь, давай съедем отсюда. Ну пожалуйста. Мне правда тяжело с твоей мамой.
— Марин, опять? — он раздражённо повернулся ко мне. — Мы же обсуждали это сто раз. Съедем, когда накопим на квартиру.
— Давай уже сейчас возьмём ипотеку, — я села на кровати. — Мы же до пенсии будем копить!
— Ипотека — это кабала! Ты понимаешь, сколько там переплата? Мы отдадим банку в полтора раза больше! Это безумие. А с мамой удобно. Она готовит, убирается, соленья делает на зиму. Экономия сплошная.
— Игорь! — я почти закричала, но вовремя понизила голос, чтобы не разбудить детей. — У наших сыновей нет своей комнаты! Они спят в одной комнате с твоей матерью! Им пять лет почти, а что будет, когда им десять? Пятнадцать? Да мы с тобой даже уединиться нормально не можем, потому что на дверях нет замков! А их нельзя поставить, потому что твоя мама считает это неприемлемым!
— Успокойся, — он зевнул. — И выключи свет, кстати. Счета за электричество приходят неслабые.
Я легла на подушку и закрыла глаза. Всё. Хватит. Я больше так не могу.
Скандал случился на следующий вечер. Мальчики сидели в комнате и смотрели мультики на моём планшете. Я на кухне мыла посуду, когда услышала крик Артёма.
Выбежала — Игорь стоит с планшетом в руках, а дети плачут.
— Что случилось?
— Ничего особенного, — он спокойно положил планшет на полку повыше. —
Просто интернет у нас не безлимитный. Гигабайты кончаются, понимаешь? А
они тут мультики смотрят часами. Я им объяснил, что пока хватит.
— Игорь, — я подошла ближе, — они смотрели двадцать минут.
— Всё равно много. Трафик дорогой.
— Мама, — Кирилл потянул меня за рукав, — а мультики досмотреть?
Я посмотрела на сына, на его большие расстроенные глаза, потом на мужа,
который невозмутимо листал телефон, и что-то внутри меня щёлкнуло.
— Всё, — сказала я. — Хватит. Я так больше не могу.
Я пошла в спальню, достала из-под кровати чемодан и начала складывать вещи. Свои. Детские. Игорь вошёл минут через пять.
— Марин, ты чего?
— Я ухожу, — я не остановилась. — И забираю мальчиков. Мы едем к моей маме.
— Как это уходишь? — он растерялся. — А как же мы? Наша семья? Ты чего это истеришь? Я думал, у нас всё нормально. Ты вроде ни на что не жаловалась…
Я выпрямилась и посмотрела ему в глаза.
— Шесть лет, Игорь. Почти шесть лет я всё это терпела. Тебя и твою мать.
Мы покупаем шампунь в пятилитровых канистрах, бумагу берём
самую дешёвую, которая рассыпается в руках и трёт как наждачка. У детей вместо игрушек то, что осталось от тебя и твоего брата тридцать лет назад. Я хожу в сапогах, которым пять лет, потому что ты считаешь, что они ещё послужат. Мы не можем включить свет лишний раз. Я завариваю один пакетик чая три раза. ТРИ РАЗА, Игорь! Ты понимаешь, какой бред?
— Но это же разумно…
— Это не разумно! — я схватила чемодан. — Это больно! Мальчишки, идём!
Артём и Кирилл выбежали из комнаты с испуганными лицами. Я взяла их за руки и пошла к выходу.
— Марина! — Игорь кинулся за мной, но тут из своей комнаты вышла Тамара Петровна.
— Ой, сыночек, — она схватилась за сердце, — что-то мне нехорошо стало…
Не надо, Игорёк. Она одумается. Вернётся, никуда не денется. Да и кто
её возьмёт с двумя детьми на шее…
Игорь остановился, посмотрел на мать, потом на меня. И остался стоять.
Я посмотрела на это еще раз и захлопнула дверь и повела детей вниз, к выходу.
— Доча, ты чего делаешь? — голос мамы вернул меня в реальность.
Я вздрогнула и посмотрела на свои руки. Я машинально заваривала третью кружку чая одним и тем же пакетиком.
— Просто… привычка, — я быстро выбросила пакетик и взяла новый.
— Маришка, — мама погладила меня по руке, — как вы вообще там жили? Я
давно тебе говорила, что надо уходить. Это же не жизнь, а издевательство какое-то. Ненормально всё это…
Я кивнула и открыла холодильник. Замерла. Там лежал нормальный сыр. Не плавленый колбасный, а кусок настоящего. Колбаса. Йогурты в бутылочках. Фрукты.
— Мам, а конфеты надо спрятать от мальчиков, — сказала я. — А то они всё сразу съедят.
— Да пусть едят, — мама удивилась. — Я же для них и покупала.
— Лучше убери, — я покачала головой. — Они не привыкли, что сладкое можно просто так брать. Могут переесть.
Мама грустно посмотрела на меня и ничего не сказала.
Ночью я не могла уснуть. Кровать была слишком мягкая. Не скрипела. У Игоря
кровать была древняя, купленная ещё его родителями, и она скрипела при
каждом движении.
Я встала и пошла на кухню. Включила свет — и не вздрогнула. Никто не выскочит сейчас с криком «ты что, электричество жечь будешь?».
Я открыла холодильник и просто стояла, глядя на его содержимое. Молоко. Йогурты. У Игоря йогурты были под запретом, только кефир. Творог покупной, а не сделанный из прокисшего молока.
Я отрезала толстый ломоть хлеба.
Взяла колбасу — докторскую, не сосиски по акции. Отрезала кусок, не жалея.
Сверху положила сыр, щедро. Получился огромный, нескладный бутерброд, который еле влезал в рот.
Но, боже, как это было вкусно.
Никто не стоит над душой. Не контролирует толщину ломтика колбасы. Не
говорит, что сыр разрешён только утром. Я запила бутерброд йогуртом — прямо из бутылки, не переливая в стакан, чтобы посуду не мыть.
— Господи, — прошептала я, — какая же я была ду… Как же хорошо просто жить…
Как я могла почти шесть лет терпеть? Как я ходила в чужой одежде, которую
мне отдавала свекровь? Как не ела того, что хотела? Как копила на квартиру, которую мы бы купили к пенсии? Как позволяла резать котлеты моим детям пополам?
Слёзы катились по щекам, а я жевала свой огромный бутерброд и не могла остановиться.
Прошло три недели. Мальчики привыкли к бабушкиному дому. У них появилась своя комната, игрушки, которые покупала мама. Они смотрели мультики столько, сколько хотели. Ели конфеты. Носили новую одежду.
Я начала потихоньку приходить в себя. Перестала заваривать пакетики по три раза. Перестала вздрагивать от каждого включенного света. Покупала то, что хотела, а не то, что дешевле.
И вот в субботу утром раздался звонок в дверь.
Я открыла — на пороге стоял Игорь. Помятый, с синяками под глазами.
— Привет, — сказал он тихо.
— Что тебе нужно? — я не отошла от двери.
— Марин, вернись. Пожалуйста. Мы… мы с мамой будем не так строго. Ну, в смысле, не будем так экономить. Хотя расточительство — это всё равно плохо. Но мы… будем прислушиваться к тебе больше. И… я скучаю. Я люблю тебя. У нас же дети, семья…
Я молча смотрела на него. Раньше меня бы пробрала эта его беспомощность. Я бы сжалилась. Вернулась.
Но сейчас я только качала головой.
— Нет, Игорь. Нет. И ещё тысячу раз нет. Я не вернусь.
— Но почему? Я же сказал, что мы изменимся! Я тебя люблю!
— Да мне до одного места твоя любовь! Ты не можешь жить как нормальные люди — ты скряга! У моих детей теперь есть своя комната, — я почувствовала, как голос начинает дрожать. — Они смотрят мультики не по двадцать минут в день. Они едят не половинки котлет. Они могут взять конфету, когда захотят. Мы не стираем пакетики от чая. Я купила себе нормальные сапоги. И халат. Новый халат, Игорь, понимаешь? У меня впервые за шесть лет есть свой новый халат! Я его даже выбрала.
— Но это же деньги…
— Это МОИ деньги! — я почти кричала. — Я зарабатываю их! И я имею право
потратить их так, как считаю нужным! Я хочу нормальной жизни! Не выживания, а жизни! Всё! Документы о разводе тебе придут по почте! Деньги отложенные поделим пополам!
Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. По лицу текли слёзы. Я не знала, от чего плачу — от облегчения или от жалости к себе прежней.
Наверное, от того и другого.
Придётся работать больше. Придётся растить детей одной. Но это будет моя жизнь. Не его, не свекрови. Моя.
И мои мальчики будут есть целые котлеты. Смотреть мультики. Носить новую одежду.
Они будут жить. Просто жить.
А я научусь жить заново. Без оглядки на чужую жадность, без страха потратить лишнюю копейку, без вечного «это дорого».
Я имею право на нормальную жизнь.
И я её выбираю.
