Бумага хрустнула в пальцах Галины. Обычный белый конверт с прозрачным окошком, деловой и ничем не примечательный. Лежал в ящике, куда Галина скидывала всю почту — счета, рекламу и прочий спам. Разбирать за неделю накопившуюся груду макулатуры было скучно, почти медитативно. Вскрыла квитанцию за ЖКУ, отложила в стопку «оплатить». Выбросила яркий флаер нового супермаркета.
И вот этот конверт. «Агентство недвижимости “Ваш Ключ”». Отправитель — Валентина Степановна, ее свекровь.
Странно. Почту они никогда не путали.
Галина почти уже положила конверт в пачку «отдать Игорю», но что-то заставило ее задержаться. Может, скука. Может, тончайшая, как паутина, тревога, которую она сама себе не признавала. Провела пальцем по шву. Конверт был неровно, кое-как, заклеен. Будто его уже вскрывали и снова склеили дешевым клеем.
Она потянула за уголок, и бумага легко поддалась.
Внутри не было письма. Только одна единственная распечатанная страница. Лист А4, еще пахнущий краской из принтера.
Она развернула его.
И мир замер.
Сначала — фотография. Ее гостиная. Сделанная с порога, так, что виден и диван, и часть кухни-столовой, и даже книжная полка, которую она с таким трудом вешала. Фото было не постановочное, снято на телефон, кривоватое. Будто украдкой.
Сверху — логотип агентства и жирный заголовок: «Сдам 2-х комнатную квартиру в спальном районе».
Галина медленно, словно боясь обжечься, провела ладонью по бумаге. По своей гостиной. По своим обоям. Сердце начало отстукивать в висках тяжелые, глухие удары.
Она опустила взгляд ниже. Графа «Стоимость». Цифры были зачеркнуты красным маркером. А рядом, тем же красным, выведено размашистым, знакомым почерком ее свекрови:
«СЕМЕЙНАЯ СКИДКА. Обсудим.»
Ниже, мелким почерком, уже на полях, та же рука нацарапала несколько фраз. Галина поднесла лист ближе, глазам было больно разбирать эти слова, впившиеся в бумагу, будто когтями.
«Игорь, спроси у Гальки, когда она СЪЕЗЖАЕТ?»
«Ира с Сашкой готовы заехать в любое время.»
«Деньги будем делить. Выгодно всем.»
Последняя строчка стояла особняком, подчеркнутая дважды:
«Не упустим свой шанс.»
Свой шанс.
Галина сидела неподвижно. Кухня, залитая утренним солнцем, вдруг поплыла перед глазами, распалась на миллионы сверкающих осколков. Стол, заваленный бумагами. Чашка с недопитым чаем. Вид из окна на детскую площадку. Все это вдруг стало чужими, картонными декорациями. А она — куклой, которую собираются выбросить из своего кукольного домика.
«Съезжает…» — прошептали ее губы без звука.
Она не съезжала. Она жила. Она мыла эти полы, выбирала эти шторы, встречала здесь рассветы после ночных смен в больнице. Она и Игорь… Игорь.
Имя мужа ударило ее с новой силой. «Игорь, спроси у Гальки…»
Он знал.
Он ЗНАЛ.
Он молчал. Он завтракал с ней за этим столом, целовал на прощанье, обсуждал, что купить к ужину. И в это же время… знал. Был в сговоре. Участвовал в этом тихом, подлом плане по ее выселению.
Ком в горле рос с каждой секундой, горячий и колючий. Слезы подступали, предательски жгли веки. Но она сжала зубы, впилась ногтями в ладони. Нет. Ни за что. Не дам им этого удовольствия — не заплачу.
Она услышала скрип ключа в замке. Шаги в прихожей. Тяжелые, мужские.
— Галя, я дома! — крикнул Игорь. — Что на ужин? Голодный как волк.
Его голос был таким обычным. Таким… домашним. Таким же, как вчера, как позавчера. Таким же, каким был все эти восемь лет, что они вместе.
Галина не обернулась. Она сидела спиной к выходу из кухни, сжимая в руках тот самый листок. Бумага стала мокрой от ее потных пальцев.
Шаги приблизились. Он вошел на кухню, прошел к холодильнику. Она чувствовала его присутствие спиной, каждым нервом.
— Ты чего сидишь в темноте? — удивился он, щелкая выключателем.
Свет люстры молнией больно ударил по глазам. Галина медленно, очень медленно повернула голову.
Игорь стоял у холодильника, с банкой колы в руке. Улыбался. У него было немного уставшее, но спокойное лицо. Лицо человека, который пришел в свой дом. К своей жене.
Он встретил ее взгляд. И его улыбка сползла с лица, как маска.
— Галя? Что случилось? Ты как будто… привидение.
Она не сказала ни слова. Просто подняла руку с зажатым в ней листом. Рука дрожала, и бумага шелестела, как осенний лист.
Он нахмурился, сделал шаг к ней.
— Что это?
— Это, — ее голос прозвучал хрипло и чуждо, — почта от твоей мамы.
Она не спускала с него глаз, ловя каждое движение, каждую тень на его лице. Она ждала. Ждала паники. Ждала испуга. Хоть капли раскаяния.
Игорь взял листок, на мгновение опустил на него взгляд. И все стало ясно. Ясно по тому, как напряглись его плечи. По тому, как он резко, почти сердито, выдохнул.
— А, — произнес он. Всего одно слово. Глухое, пустое. — Где ты это нашла?
Не «извини». Не «я могу все объяснить». Не «это недоразумение».
«Где ты это нашла?»
— Так вот в чем дело? — спросила Галина, и ее голос наконец сорвался, в нем заплескалась боль, которую она уже не могла сдержать. — Вы… вы с мамой уже планируете, как сдадите МОЮ квартиру? Как меня отсюда… ВЫШВЫРНЕТЕ?
Игорь поморщился, будто от неприятного звука. Он отвел взгляд, поставил банку на стол с таким стуком, что она чуть не опрокинулась.
— Не драматизируй, Галя. Никто тебя не вышвыривает. Мама просто… она всегда ищет варианты. Ире тяжело. Съемное жилье — это дорого. А тут…
— А тут освободилась квартира? — перебила она, и в ее голосе зазвенела сталь. — Моя квартира? Которую мне родители подарили, потому что мы с тобой… потому что мы СЕМЬЯ? Они думали, что это наш общий дом! А вы… вы думаете, как ее «выгодно» поделить?
Она встала. Ноги были ватными, но она держалась.
— И ты… ты знал. И молчал. Сколько? Неделю? Месяц?
Игорь сжал губы. В его глазах мелькнуло знакомое раздражение. Он дернул головой, словно отмахиваясь от назойливой мухи.
— Я не знал, что она уже распечатала и все такое, — буркнул он, избегая прямого ответа. — Она просто в общих чертах говорила… что надо бы помочь Ире. А у тебя тут много места.
— У МЕНЯ? — Галина засмеялась, и этот смех прозвучал дико и горько. — То есть, это уже не «наша» квартира? Это «у Гальки»? Так, что ли?
— Ну ты поняла, о чем я! — вспылил он, наконец поднимая на нее взгляд. В его глазах горели уже не смущение, а злость. Злость пойманного за руку. — Не придирайся к словам! Речь о помощи семье! О родном человеке! А ты сразу — «вышвырнете», «сдача»… Какая сдача? Речь о временном проживании!
— Написано «СЪЕЗЖАЕТ», Игорь! — она ткнула пальцем в листок, который он все еще сжимал в руке. — Черным по белому! Твоя мама уже мой отъезд планирует! И ты… ты собирался «спросить» у меня? Когда? Перед тем, как вызвать грузчиков?
Он смотрел на нее, и его взгляд похолодел.
— А что ты хотела? — его голос стал тихим и ядовитым. — Родители подарили тебе целую квартиру. Ты одна здесь хозяйка. По закону. А мы с мамой и сестрой — так, сбоку припека. Так может, нам к тебе на поклон ходить? Мы что, должны у тебя милостыню просить?
Галина отшатнулась, будто он ударил ее по лицу.
— То есть… это про это? — прошептала она. — Про то, что квартира в моей собственности? Вы… вы мне это припоминаете?
В глазах потемнело. Она вспомнила лицо отца, когда он вручал ей документы: «Дочка, это ваш семейный тыл. Ваша крепость». Крепость, которую теперь штурмуют изнутри.
Игорь отвернулся и прошелся по кухне. Видно было, что он пытается взять себя в руки, найти нужные слова.
— Слушай, давай без истерик, — он снова говорил с ней тем снисходительным тоном, который она ненавидела. — Никто ничего без тебя решать не будет. Просто мама предложила вариант. Мы его обсудим, как взрослые люди.
— Обсудим? — Галина покачала головой. Горький ком в горле рассосался, уступив место странному, леденящему спокойствию. — Нет, Игорь. Ничего мы с тобой обсуждать не будем.
Она посмотрела на него — на этого человека, который восемь лет спал рядом с ней, делил радости и трудности. И не узнала его. Перед ней стоял чужой мужчина, представитель враждебного лагеря.
— Взрослые люди, — тихо повторила она, — не строят планы за спиной у своих жен. Взрослые люди не называют временным проживанием то, что на самом деле является захватом.
Она сделала шаг к выходу из кухни.
— Галя, куда ты? — его голос прозвучал сзади, уже с ноткой тревоги.
Она остановилась в дверном проеме, не оборачиваясь.
— Мне нужно побыть одной. Чтобы подумать.
— О чем тут думать? Давай поговорим!
— О том, — ее голос был без единой трещинки, холодный и ровный, — чей это дом. И кто в нем хозяйка.
И она вышла из кухни, оставив его одного с банкой колы, с распечаткой и с тем страшным знанием, что тихая, привычная жизнь, которую они вели, только что закончилась. Навсегда.
Три дня. Семьдесят два часа ледяной тишины. Галина спала в гостиной на стареньком раскладном диване, спица которого больно впивалась в бок. Но эта физическая боль была ничтожна по сравнению с той, что сидела глубоко внутри, словно осколок. Игорь пытался говорить — то угрожающе-тихо, то с показным раздражением. Она не отвечала. Ее мир сузился до работы, больничных коридоров, и этой квартиры, которая больше не чувствовалась домом.
Она вернулась в четверг поздно, смертельно уставшая после двойной смены. В прихожей, рядом с его ботинками, стояли незнакомые женские полусапожки. Детские ботиночки. Сердце екнуло и упало куда-то в пятки. Так быстро? Они даже не стали ждать ее формального согласия. Галина ожидала увидеть наглый триумф, готовность к борьбе за территорию.
В гостиной, на ее диване, сидела женщина — худая, с испуганными глазами, и обнимала маленькую девочку, которая прятала лицо в ее боку. Ирина. И ее дочь, Сашенька.
— Здравствуйте, Галя, — сдавленно прошептала Ирина.
Галина молча кивнула, сняла куртку. Руки дрожали. Сейчас будет сцена. Истерика. Выяснение отношений. Она чувствовала, как по спине бегут мурашки, а в висках стучит: «Вышвырнуть. Немедленно. Вышвырнуть их».
Она прошла на кухню, чтобы налить воды. Ирина робко последовала за ней.
— Галя, я… я знаю, что это ужасно. Нам некуда было деться, — начала она, глядя в пол.
— Ужасно — это планировать сдать чужую квартиру, пока в ней живет хозяйка, — ровно и без интонации сказала Галина, поворачиваясь к ней. Она ждала оправданий, наглой лжи.
Но Ирина не стала оправдываться. Она подняла на Галину взгляд, полный отчаяния, и прошептала так тихо, что было едва слышно:
— Она заставила. Мама. Сказала, что я неудачница, одна с ребенком, и что это мой единственный шанс «закрепиться». А ваш с Игорем брак все равно трещит по швам, раз ты такую ценность на себя одну переписала.
От этой фразы, произнесенной вслух, стало физически тошно. «Закрепиться». «Трещит по швам».
— И ты согласилась? — спросила Галина, и ее голос дрогнул.
— Я испугалась! — в глазах Ирины блеснули слезы. — Она давит… ты не представляешь как. Но я… я не могу так. Входить в чужой дом вот так… как оккупант. Я в ужасе от всего этого.
Она замолчала, прислушиваясь к звукам из прихожей — Игорь возился с вещами. Потом шагнула ближе, и ее лицо исказилось гримасой стыда и страха.
— У меня есть кое-что, — она лихорадочно полезла в карман джинсов и достала телефон. Пальцы у нее дрожали. — Я… я всегда записываю разговоры с ней. На всякий случай. Чтобы потом не оказалось, что я все выдумала. Послушай.
Она сунула Галине в руки наушники. Та, не веря, вставила их в уши. Ирина запустила запись.
Сначала — шум, потом четкий, властный голос Валентины Степановны.
— …Не будешь ты там годами жить, дура! Месяц, максимум два. Просто создашь невыносимые условия.
— Какие условия, мам? Я не могу…
— Молчи и слушай! Ты там поселишься с ребенком. Будешь плакать, жаловаться, что тебе тесно, что Галка тебя притесняет. Ребенка своего задействуй, пусть ноет, кричит. Игорю в уши дуй, какой он бедный, как ему тяжело с такой стервой жить. Главное — чтобы она САМА оттуда сбежала. Чтобы всем было ясно — это она нас бросила, она семью разрушила! А квартиру мы через суд поделим, как совместно нажитое, раз брак распался по ее вине. Она одна, а нас — семья. Суд на нашей стороне. Поняла?
Галина выдернула наушники. Ее бросило в жар, потом в холод. Это было уже не бытовое хамство. Это был продуманный, жестокий план по ее уничтожению. С использованием ребенка. С целью отобрать жилье.
Она смотрела на Ирину, и не могла вымолвить ни слова.
— Я не буду этого делать, — тихо, но очень четко сказала Ирина. — Я не позволю использовать мою дочь. И не позволю разрушить вашу жизнь. Я… я просто не знала, как тебе сказать. Боялась, что ты меня с порога выгонишь, даже слушать не станешь.
Галина облокотилась о столешницу. Мир перевернулся. Враг оказался не там, где она думала. Самый страшный удар готовился не от мужа, который просто слаб, а от свекрови, которая оказалась настоящим стратегом в этой грязной войне. А эта испуганная девушка… оказалась такой же пешкой, как и она сама.
— Почему? — наконец выдавила Галина. — Почему ты мне это показываешь?
— Потому что я устала бояться, — Ирина вытерла ладонью слезу. — И потому что то, что она задумала — это преступление. Я не хочу быть соучастницей. Давай… давай сделаем вид, что я вселилась. Пусть она думает, что все идет по плану. А ты… помоги мне, пожалуйста, найти хоть какую-то комнату. Я уеду. А эта запись… она у тебя. Используй ее, как знаешь.
В кухню вошел Игорь. Он смотрел на них — на бледную, растерянную Галину и на плачущую Ирину.
— Ну что, познакомились? — с плохо скрываемой иронией спросил он. — Устроили девичник?
Галина медленно повернулась к нему. Она сжала в кармане телефон с записью. Тот самый, что был ее оружием, ее доказательством. И ее единственной союзницей в этом доме оказалась та, кого она считала врагом.
— Да, Игорь, — сказала она, и ее голос впервые за три дня звучал твердо. — Познакомились. Как раз обсуждали, как Ирине с Сашей будет у нас… комфортнее.
Она поймала взгляд Ирины. Там был страх, но и решимость. Молчаливый договор был заключен.
Война только началась. Но теперь Галина знала настоящего врага в лицо. И у нее было против него оружие.
