— Только попробуй возразить — и я уезжаю к матери навсегда! — Светлана швырнула на кухонный стол пачку документов так, что они разлетелись по столешнице веером.
Максим замер с чашкой кофе на полпути ко рту. Он не ожидал такого начала субботнего утра. За окном моросил мелкий дождь, на плите булькал кофейник, и всё предвещало обычный спокойный выходной. Но жена стояла напротив него с таким выражением лица, будто только что обнаружила предательство века.
— О чём ты вообще? — осторожно спросил он, опуская чашку.
— Об этом! — она ткнула пальцем в документы. — Свекровь решила переписать свою квартиру на Витьку. На твоего драгоценного братца! А нас с тобой вообще не спросила. Даже не поставила в известность! Я случайно узнала вчера, когда она звонила Витьке и забыла, что я в комнате!
Максим медленно поставил чашку на стол. Он чувствовал, как внутри начинает закипать что-то тяжёлое и неприятное. Материнская квартира. Двухкомнатная, в хорошем районе, с ремонтом. Он всегда считал, что после… ну, когда придёт время, эта квартира достанется им двоим с братом поровну. Это казалось справедливым. Естественным. Он никогда не говорил об этом вслух, но где-то в глубине души эта мысль грела. Помогала строить планы.
— Может, ты неправильно поняла? — он услышал собственный голос как будто со стороны. Слабый, неуверенный.
— Да что тут понимать?! — Светлана прошлась по кухне, её движения были резкими, нервными. — Она уже к нотариусу записалась! Через неделю поедет оформлять дарственную! Витьке! Который за десять лет ни разу не помог ей продукты донести, не починил кран, не приехал, когда она болела! А мы что? Мы каждую субботу к ней ездим, ты ей и кран чинишь, и окна меняешь, и в больницу возишь! И всё это просто так? Из любви к искусству?!
Максим молчал. Слова жены били точно в цель, потому что каждое из них было правдой. Витька действительно появлялся у матери раз в год, на день рождения, с дешёвой коробкой конфет. Зато умел говорить красиво. Всегда знал, какие слова подобрать, как пошутить, как обнять так, чтобы мама растаяла. А Максим просто делал. Молча, методично, без красивых слов. И ему казалось, что это ценится больше.
— Я с ней поговорю, — наконец выдавил он.
— Поговоришь? — Светлана остановилась и посмотрела на него с таким выражением, будто увидела в первый раз. — Ты с ней двадцать лет разговариваешь. И что? Она хоть раз тебя услышала? Максим, очнись! Твоя мать считает, что ты ей всем обязан просто за то, что она тебя родила! А Витька — он у неё любимчик. Всегда был. Ты для неё рабочая лошадка, а он — принц!
Эти слова повисли в воздухе тяжёлым грузом. Максим отвёл взгляд. Он не мог смотреть ей в глаза, потому что где-то внутри понимал: она права. Но признать это означало признать, что все эти годы заботы, все эти поездки, все эти починенные краны и замененные лампочки не имели никакого значения.
— Я позвоню ей прямо сейчас, — он достал телефон.
Мать ответила на третий гудок. Голос у неё был бодрый, весёлый.
— Максимка! Как дела, сынок?
— Мам, мне нужно с тобой поговорить. Это правда, что ты собираешься переписать квартиру на Витю?
Повисла пауза. Короткая, но красноречивая.
— А… откуда ты узнал? Я хотела потом сказать, когда всё оформим.
— Мам, почему? — он почувствовал, как сжимается горло. — Почему ты не посоветовалась? Почему только ему?
— Максимушка, ну пойми, — голос матери стал вкрадчивым, объясняющим, таким, каким объясняют маленькому ребёнку очевидные вещи. — У Вити сейчас трудный период. Он с Кариной развёлся, ему негде жить. Ты же у меня устроенный, у тебя своя квартира, жена, всё хорошо. А Витька один как перст. Кому я её оставлю, как не младшему сыну?
— А я что, не сын? — вырвалось у Максима.
— Что ты говоришь! Конечно, сын! Просто у Вити больше нужда. Ты же сильный, ты сам справишься. Я всегда знала, что на тебя можно положиться. Ты же не откажешь матери?
Максим слушал эти слова и чувствовал, как внутри что-то окончательно ломается. Не с треском, а тихо, почти беззвучно. Он не сильный. Он просто послушный. Его всю жизнь учили не возражать, не спорить, не качать права. Быть удобным. И вот результат.
— Мам, но это несправедливо, — он говорил медленно, подбирая слова. — Я столько для тебя делаю…
— Максим, — голос матери стал холодным. — Ты что, мне сейчас счёт выставляешь? За то, что ты сыном был? Я тебя растила, кормила, одевала, в институт отправила! И теперь ты мне напоминать будешь, что кран починил?
Он повесил трубку. Просто нажал красную кнопку, не попрощавшись. Впервые в жизни. Руки дрожали. Светлана молча подошла и обняла его со спины.
— Что она сказала? — тихо спросила жена.
— То, что я и ожидал. Витька нуждается больше. Витька один. Витьке надо помочь. А я справлюсь.
Он развернулся к ней лицом. В её глазах читалось всё: и жалость, и гнев, и что-то ещё. Решимость.
— Максим, послушай меня внимательно, — Светлана взяла его за руки. — Ты можешь с этим смириться. Можешь продолжать играть роль удобного сына. Но я не могу. Я не буду каждую субботу ездить к свекрови, которая считает нас прислугой. Не буду делать вид, что всё нормально. Либо ты поговоришь с ней по-настоящему, либо я с тобой разговаривать не буду вообще.
Максим посмотрел на неё. На эту женщину, которая была рядом последние пять лет. Которая терпела его бесконечную податливость, его неспособность сказать матери «нет». И он вдруг понял: если он сейчас отступит, он потеряет единственного человека, который действительно на его стороне.
— Хорошо, — сказал он. — Поеду к ней сегодня.
Дорога до материнского дома заняла сорок минут. Сорок минут, в течение которых Максим репетировал слова, подбирал аргументы, пытался выстроить речь. Но когда он нажал на звонок и услышал знакомое «Кто там?», все заготовки вылетели из головы.
Мать открыла дверь в домашнем халате, на лице застыло выражение обиды.
— Явился? Трубку бросил посреди разговора. Хоть бы извинился.
— Мам, нам надо серьёзно поговорить, — Максим прошёл в квартиру, не снимая куртки.
— Так поговорим. Чай будешь?
— Не надо чая. Мам, почему ты решила всё отдать Вите? Объясни мне. Без этих сказок про то, что он нуждается больше. Настоящую причину.
Татьяна Ивановна села на диван и сложила руки на коленях. Её лицо стало жёстким.
— Хочешь правду? Пожалуйста. Витя меня любит. По-настоящему. Он звонит просто так, чтобы узнать, как дела. Приезжает не по обязанности, а потому что хочет. А ты? Ты приезжаешь по списку. Кран, лампочка, полка. Тебя жена присылает. Ты думаешь, я не вижу, как ты на часы поглядываешь? Как торопишься уехать?
Максим стоял посреди комнаты и чувствовал, как земля уходит из-под ног.
— То есть все эти годы, когда я помогал, это не считается?
— Помощь и любовь — разные вещи, Максим. Ты помогаешь, потому что так надо. А Витя любит, потому что я ему дорога.
— Мам, — он сел напротив неё. — А ты хоть раз подумала, почему я не звоню просто так? Почему у меня нет лишних часов на болтовню? Потому что я пашу. На двух работах. Чтобы накопить на нормальную квартиру. Чтобы жена не работала в ночную смену. А Витя? Витя живёт одним днём. Витя берёт кредиты и не отдаёт. Витя бросает жену и приходит к тебе плакаться. И ты его жалеешь. А меня нет.
Татьяна Ивановна встала.
— Я не обязана делить квартиру поровну! Это моя квартира, и я решаю!
— Решаешь, — кивнул Максим. Он вдруг почувствовал странное спокойствие. — Тогда и дальше решай сама. Кран потёк — звони Вите. Окно заклинило — зови Витю. Заболела — проси Витю отвезти в больницу. Я больше не буду этого делать.
— Что?! — мать побледнела. — Ты что, отказываешься от матери?
— Нет. Я отказываюсь быть удобным. Ты сделала выбор. Теперь живи с ним.
Он развернулся и пошёл к двери. Руки не дрожали. Внутри было пусто, но это была не пустота потери. Это была пустота облегчения.
— Максим! — крикнула мать ему вслед. — Ты пожалеешь! Ты останешься один!
Он обернулся на пороге.
— Нет, мам. Я останусь с человеком, который меня ценит. А ты останешься с тем, кто умеет только брать.
Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.
Дома Светлана ждала его на кухне. Один взгляд на его лицо — и она всё поняла.
— Ну что? — тихо спросила она.
— Я сказал ей, что больше не приеду. Не буду помогать. Пусть Витя занимается.
Светлана подошла и обняла его. Крепко, молча.
— Ты герой, — прошептала она.
— Нет, — покачал головой Максим. — Я просто устал быть удобным.
Прошла неделя. Тяжёлая, странная неделя. Максим поймал себя на том, что несколько раз автоматически доставал телефон, чтобы позвонить матери. Старая привычка. Но останавливался. Светлана не давила, не спрашивала, просто была рядом. Готовила его любимые блюда, обнимала по вечерам, говорила, как она им гордится.
В субботу, когда обычно они ехали к матери, они поехали в парк. Гуляли, пили кофе, смотрели на уток. Впервые за много лет Максим почувствовал, что суббота принадлежит ему. Не обязанности, а ему.
Во вторник вечером позвонила мать. Максим увидел её имя на экране и замер. Светлана посмотрела на него вопросительно. Он взял трубку.
— Алло.
— Максим. Это я, — голос матери был другим. Тихим, без обычной командности. — Как ты?
— Нормально.
— Я… я подумала. Может, ты зайдёшь? У меня кран на кухне совсем сломался. Витя обещал приехать три дня назад, но всё дела, дела…
Максим слушал и вдруг понял: она звонит не потому, что соскучилась. Не потому, что осознала свою ошибку. Она звонит, потому что ей нужен ремонт. И Витька, как всегда, не приехал.
— Мам, я же сказал. Теперь это Витькина зона ответственности. Вы с ним разбирайтесь.
— Максим, но я же твоя мать!
— И квартира твоя. И решение твоё. Живи с ним. Пока, мам.
Он положил трубку. Руки не дрожали. Внутри было спокойно.
Светлана обняла его.
— Молодец, — сказала она. — Держишься.
Следующие два месяца мать звонила регулярно. Сначала с просьбами о помощи. Потом с жалобами на Витю, который так и не приехал чинить кран, окно, полку. Потом с обидами на то, что Максим бросил родную мать. Максим слушал, но не поддавался. Каждый разговор заканчивал одинаково: «Это Витькина ответственность теперь».
Однажды вечером, спустя три месяца после того разговора, в дверь позвонили. На пороге стояла мать. Без предупреждения, с тяжёлой сумкой. Лицо осунувшееся, постаревшее.
— Можно войти? — спросила она тихо.
Максим молча посторонился. Светлана вышла из кухни, вытирая руки. Они прошли в гостиную. Татьяна Ивановна села на край дивана, сумку не выпускала из рук.
— Я к нотариусу не пошла, — сказала она без предисловий. — Квартиру не переписала.
Максим ждал. Не задавал вопросов.
— Витя… — мать сглотнула. — Когда я сказала ему, что передумала, он три недели не звонил. А когда позвонил, сказал, что я старая дура, которая не понимает, кто ей настоящий сын. Сказал, что раз я не даю квартиру, то пусть сама справляюсь со своими проблемами.
Она подняла глаза на Максима. В них стояли слезы.
— Ты был прав. Весь этот год я ждала, что он приедет. Хоть раз. Просто так. Но он не приезжал. Звонил только когда деньги нужны были. А я всё оправдывала его. Говорила себе, что он занят, что у него сложная жизнь.
— Мам, — тихо сказал Максим. — Зачем ты пришла?
— Просить прощения. Я была несправедлива. Я принимала твою помощь как должное. Думала, что любовь — это красивые слова и букеты. А это не так. Любовь — это когда человек приезжает в шесть утра везти тебя в больницу. Чинит кран, хотя сам после смены. Звонит узнать, как дела, даже когда устал до смерти.
Она достала из сумки документы. Положила на стол.
— Я хочу переписать квартиру на тебя. Не из жалости. Не из расчёта. А потому что ты этого заслуживаешь. Потому что ты настоящий сын.
Максим взял документы. Посмотрел на Светлану. Она едва заметно кивнула.
— Мам, — он положил бумаги обратно. — Мне не нужна твоя квартира.
Татьяна Ивановна застыла.
— Что?
— Мне нужна была справедливость. И признание. Не квартира. Эти три месяца я понял: я могу жить без твоего одобрения. У меня есть Света. У меня есть своя жизнь. И она хорошая. Оставь квартиру себе. Или действительно раздели между нами с Витей. Я не хочу быть его копией. Не хочу брать просто потому, что могу.
Мать смотрела на него так, будто видела впервые.
— Ты вырос, — прошептала она.
— Нет, мам. Я просто перестал быть удобным.
Татьяна Ивановна вытерла слезы.
— Можно я буду приезжать к вам? Просто так. На чай. Чтобы поговорить. Не как мать, требующая внимания. А как человек, который хочет знать своего сына.
Максим посмотрел на Светлану. Она улыбнулась и кивнула.
— Можно, — сказал он. — Но при одном условии. Я не буду больше приезжать по первому требованию. Мы будем встречаться, когда оба этого хотим. На равных.
— На равных, — повторила мать и впервые за вечер улыбнулась. Неуверенно, робко, но искренне.
Они пили чай втроём на кухне. Разговаривали о погоде, о новостях, о соседях. Обычный разговор обычных людей. Без требований, без обязательств, без старых ран. Максим держал Светлану за руку под столом и чувствовал, как внутри распускается что-то тёплое. Не радость победы. Просто облегчение. Он больше не был удобным сыном. Он стал свободным человеком. И это было бесценно.
Когда мать уходила, она обняла его на пороге.
— Спасибо, что не отказался от меня совсем, — прошептала она.
— Я не отказывался, мам. Я просто выбрал себя.
Дверь закрылась. Максим повернулся к Светлане. Она смотрела на него с гордостью и любовью.
— Ты справился, — сказала она.
— Мы справились, — поправил он и обнял её.
За окном шёл дождь. Но в их маленькой квартире, в которой не было лишних комнат и дорогого ремонта, было тепло и светло. Потому что здесь был дом. Настоящий. Где его ценили не за помощь, а за то, что он есть.
