Оказаться брошенной мужем с двумя детьми в глухой деревне посреди зимы — страшный сон, ставший моей реальностью. У меня не было ни денег, ни еды, ни надежды. Я уже готовилась к худшему, когда на пороге нашего ветхого домика появился странный оборванец. Эта встреча должна была стать последней каплей, но вместо этого перевернула всю мою жизнь.
***
— Ксюша, ты совсем с ума сошла? Куда ты собралась на ночь глядя? — голос мужа, Антона, прозвучал резко, с нотками плохо скрываемого раздражения.
— Туда, где моим детям будет что поесть! — выпалила я, застегивая дочкину курточку. — Ты хоть понимаешь, что они с утра крошки во рту не держали?
Он тяжело вздохнул и отвернулся к окну, будто вид заснеженного пустыря был ему интереснее голодных детей. Мы застряли в этой забытой богом деревне, куда приехали якобы «перезимовать», а на деле — спрятаться от долгов.
— Ну нет у меня сейчас денег, нет! Что ты от меня хочешь? Чтобы я их нарисовал? — его голос стал тише, но от этого не менее ядовитым.
— Я хочу, чтобы ты был мужчиной! — крикнула я, чувствуя, как по щекам катятся горячие слезы. — Ты обещал, что мы справимся! Обещал, что это временно!
Пятилетняя Маша и семилетний Коля сидели на старом диване, закутавшись в колючий плед, и испуганно смотрели на нас. Их глаза — два зеркала моего отчаяния.
— Я устала, Антон. Я так больше не могу, — прошептала я, опускаясь на стул. Сил не было даже на то, чтобы скандалить.
В этот момент в дверь робко постучали. Мы с Антоном переглянулись. Кого могло принести в такую метель? Я подошла к двери и посмотрела в щель. На пороге стоял человек. Высокий, худой, в рваной куртке и без шапки. Его лицо было почти не видно из-за спутанных волос и бороды, но глаза… В них было что-то такое, что заставило мое сердце сжаться.
— Мама, кто там? — шепотом спросил Коля, подбегая ко мне.
— Не твое дело, — рявкнул Антон из комнаты. — Гони его в шею! Нам еще бродяг не хватало.
Но я не могла. Что-то в этом человеке, стоящем босиком на снегу, не давало мне захлопнуть дверь перед его носом. Я приоткрыла ее чуть шире.
— Вам чего? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Незнакомец поднял на меня глаза, и я обомлела. Они были светло-голубыми, ясными и полными такой вселенской тоски, что у меня перехватило дыхание.
— Простите… — прохрипел он. — Не найдется ли у вас куска хлеба? И… можно на полчаса в тепло? Я только согреюсь и уйду.
— Хлеба у нас у самих нет, — честно ответила я. И вдруг, сама от себя не ожидая, добавила: — А согреться заходите.
— Ты сдурела?! — заорал Антон из комнаты. — Я сказал, гони его!
Но я уже распахнула дверь, впуская незнакомца в нашу убогую прихожую. Он вошел, и за ним потянулся шлейф морозного воздуха и странного запаха — запах долгой дороги и несчастья.
***
— Раздевайтесь… то есть, снимайте, что есть, — пробормотала я, чувствуя себя неловко.
Незнакомец медленно стянул с себя мокрую, обледеневшую куртку. Под ней оказалась тонкая рубашка, вся в дырах. Он был худым до измождения, и его трясло от холода.
— Мама, он похож на пирата! — с детским восторгом прошептал Коля. Маша же, наоборот, спряталась за мою спину.
— Тихо, — цыкнула я на сына.
Антон вышел из комнаты, скрестив руки на груди. Его лицо исказилось от брезгливости и злости.
— Ну и что это такое, Ксения? Приют для бездомных решила открыть? Нам самим жрать нечего, а ты всякую шваль в дом тащишь!
— Он замерзал! — не выдержала я. — Мы не можем просто выгнать человека на мороз!
— Еще как можем! — отрезал Антон. — Это мой дом!
— Он такой же твой, как и мой! — я чувствовала, как внутри закипает ярость. — Только я, в отличие от тебя, еще не растеряла остатки человечности!
Незнакомец стоял молча, опустив голову. Казалось, он даже не слышал нашей перепалки, погруженный в свои мысли.
— Да пошла ты! — взорвался Антон, схватил свою куртку и бросился к выходу. — Развлекайтесь тут без меня!
***
Хлопнула входная дверь. В доме повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь воем вьюги за окном. Я смотрела на место, где только что стоял Антон, и во мне боролись два чувства: обида и жгучий, почти физический стыд. Стыд не за себя, а за него. За то, во что он превратился.
Ведь я выходила замуж не за этого озлобленного, слабого человека. Мой Антон был другим. Когда мы только поженились, он был душой компании — веселый, щедрый, всегда готовый прийти на помощь. Он работал в строительной фирме, неплохо зарабатывал, строил планы. Мы купили в ипотеку квартиру в городе, родили детей, ездили отдыхать на море.
Все рухнуло год назад. Его подставил лучший друг и партнер по небольшому бизнесу, который они пытались открыть. Друг исчез с деньгами инвесторов, а все долги повесили на Антона. Огромные, неподъемные долги. Квартиру пришлось продать, но и это не покрыло и половины суммы. Начались звонки, угрозы. Сначала от обманутых людей, потом — от коллекторов.
Антон сломался. Из уверенного в себе мужчины он превратился в испуганного, затравленного зверя. Он потерял работу, начал выпивать. Сначала понемногу, потом все чаще. Любая неудача, любой косой взгляд выводили его из себя.
— Это все из-за тебя! — кричал он мне однажды ночью. — Если бы ты не пилила меня с этим бизнесом, ничего бы не было!
— Я?! — опешила я. — Я тебя поддерживала!
— Поддерживала? Ты просто хотела больше денег! Хотела шубы и курорты! Вот, получила! — зло бросил он.
Это была ложь. Грязная, несправедливая ложь. Но я понимала, что говорит не он, а его страх. Его унижение. Он искал виноватых, потому что не мог признать виноватым себя.
Переезд в эту глухую деревню, в дом его покойной бабки, был его идеей. «Пересидим зиму, все уляжется, а весной что-нибудь придумаем», — говорил он. Я согласилась, потому что боялась за детей. В городе нам уже открыто угрожали.
Но «пересидеть» не получилось. Безденежье, изоляция, постоянный страх и алкоголь окончательно его доконали. Он перестал искать работу, перестал даже пытаться что-то делать. Просто лежал на диване и тупо смотрел в потолок. А вся его энергия уходила на скандалы со мной.
И вот сегодня… Появление этого нищего, оборванного Григория стало для него последней каплей. В этом человеке Антон, как в кривом зеркале, увидел самого себя. Того, кем он боялся стать. Сломленного, жалкого, просящего милостыню. И этот страх, эта ненависть к собственной слабости выплеснулись на меня и на этого несчастного бродягу.
Он сбежал не от Григория. Он сбежал от своего отражения. От правды, которая оказалась слишком уродливой.
Я посмотрела на гостя. Он стоял, опустив голову, и казался таким же потерянным, как и я.
— Простите, — снова прохрипел он. — Я не хотел стать причиной ссоры. Я, пожалуй, пойду.
— Стойте! — остановила его я, отгоняя воспоминания. — Никуда вы не пойдете. Садитесь.
Я указала ему на единственный стул у печки. Он послушно сел. Я налила в кружку кипятка — единственное, что у нас было в избытке.
— Вот, грейтесь.
Он взял кружку дрожащими руками и поднес к лицу, вдыхая пар. Его пальцы были синими от холода.
— Как вас зовут? — спросила я, садясь на край дивана рядом с детьми.
— Григорий, — тихо ответил он, не поднимая глаз.
— А меня Ксения. Это Маша и Коля.
Дети с любопытством разглядывали гостя. Коля, как самый смелый, подошел поближе.
— Дядя Гриша, а почему вы без ботинок?
Григорий вздрогнул.
— Потерял, — глухо ответил он.
В его голосе было столько боли, что я поспешила сменить тему. Вечер прошел в странном, напряженном молчании. Григорий пил кипяток и молчал. Я сидела с детьми, прислушиваясь к каждому шороху за окном и надеясь, что Антон вернется. Но он не возвращался.
***
Ночью я не спала. Уложив детей, я постелила Григорию на полу у печки старый матрас. Сама же сидела у окна и смотрела в темноту. Антон так и не появился. Страх ледяными пальцами сжимал сердце. Что, если он не вернется? Что я буду делать одна, в этой глуши, без денег и еды?
Утром Григорий проснулся раньше всех. Когда я вошла на кухню, он уже пытался растопить печь.
— Что вы делаете? — удивилась я.
— Печь топлю. Холодно, — просто ответил он. — Дров у вас, я смотрю, почти не осталось.
Это было правдой. Последнюю охапку принес Антон еще позавчера.
— Я схожу в лес, нарублю, — сказал Григорий, будто это было само собой разумеющимся.
— Но у вас же нет ни теплой одежды, ни обуви! — возразила я.
Он только махнул рукой. Я нашла в старом сундуке валенки и телогрейку. Они были велики ему, но это лучше, чем ничего. Спустя час он вернулся с охапкой дров. Печь весело загудела, и в доме стало немного теплее и уютнее.
— Спасибо, — тихо сказала я.
Он кивнул в ответ. Днем я решила сходить к единственной соседке, бабе Нине, что жила на другом конце деревни. Может, у нее найдется немного муки или картошки в долг.
— Побудете с детьми? — попросила я Григория.
Он посмотрел на меня своими пронзительными глазами и кивнул. Я ушла, оставив детей с человеком, которого знала меньше суток. Любая другая на моем месте покрутила бы пальцем у виска, но у меня не было выбора.
Баба Нина, ворча, отсыпала мне немного муки и дала десяток картофелин.
— Мужика своего ищи, Ксенька! Не дело это, одной с детьми куковать. Пропадешь ведь!
Я возвращалась домой, и сердце щемило от тоски. Когда я открыла дверь, то замерла на пороге. По дому разносился запах жареной картошки, а дети сидели за столом и с восторгом смотрели на Григория.
— Мама, дядя Гриша нам ужин из «ничего» сделал! — радостно закричал Коля.
Я подошла ближе. На сковороде шипела картошка, а рядом с ней — небольшие желтоватые грибы.
— Грибы? Откуда? — только и смогла вымолвить я, глядя на сугробы за окном.
— Это зимние опята, — спокойно ответил Григорий. — Они морозов не боятся. Растут на старых деревьях. Если знать, где искать, их и под снегом можно найти. Я тут пару поваленных ив приметил, вот, сходил проверить.
Он говорил об этом так просто, будто речь шла о походе в магазин. Я же смотрела на него во все глаза. Человек, который мог добыть еду в замерзшем лесу, вызывал не страх, а глубокое уважение.
В тот вечер мы впервые за много дней ели досыта. Картошка с грибами показалась мне вкуснее любого ресторанного блюда. После ужина Григорий достал из своего рюкзака, который я раньше и не замечала, маленькую деревянную фигурку — лошадку.
— Это тебе, — он протянул ее Маше.
Дочка сначала испуганно посмотрела на меня, но потом взяла игрушку. Лошадка была вырезана так искусно, что казалась живой.
— А мне? — тут же спросил Коля.
— А тебе завтра, — улыбнулся Григорий. И это была первая его улыбка. Она преобразила его лицо, и я вдруг увидела, что он не такой уж и старый. Возможно, даже моложе Антона.
***
Прошла неделя. Антон так и не появился. Я уже почти перестала ждать его. Странно, но страх сменился каким-то злым спокойствием. Григорий стал частью нашей маленькой семьи. Он каждый день ходил в лес за дровами и приносил то грибы, то какие-то коренья, из которых варил вполне съедобную похлебку.
Он почти не говорил о себе. На все мои вопросы отвечал односложно или просто отмалчивался. Но я видела, что он не тот, за кого себя выдает. Его руки, хоть и огрубевшие от работы, были руками интеллигентного человека. А речь, когда он забывался, становилась правильной, без простонародных словечек.
Однажды вечером, когда дети уже спали, мы сидели у печки.
— Григорий, кто вы? — не выдержала я. — Вы не похожи на бродягу.
Он долго молчал, глядя на огонь.
— Какая разница? — наконец сказал он. — Бродяга. Так и есть.
— Неправда! — возразила я. — У вас руки хирурга или музыканта. И вы… вы образованный человек. Я это чувствую.
Он горько усмехнулся.
— Был когда-то. И хирургом был. И дом был, и семья.
— Что же случилось?
Он снова замолчал. Я уже думала, что он не ответит, но он заговорил. Тихо, сбивчиво, будто вытаскивая из себя занозы.
— Я совершил ошибку. Страшную ошибку. На операции умер ребенок. Не по моей вине, так показало следствие. Но отец того мальчика… он был очень влиятельным человеком. Он сказал, что сотрет меня в порошок. И он начал это делать. От меня отвернулись все: друзья, коллеги, жена… Она сказала, что я проклят, и ушла, забрав дочь.
Он замолчал, сглотнув ком в горле.
— Он не успокоился. Меня уволили, затравили. Я не мог никуда устроиться. Начал пить. Продал квартиру, машину… А потом понял, что если не сбегу, он меня просто убьет. Вот я и бежал. Куда глаза глядят.
Я слушала его, и у меня разрывалось сердце. Передо мной сидел не бродяга, а сломленный, раздавленный горем человек.
— Но почему вы не пытались бороться? — спросила я.
— А за что? — он поднял на меня свои голубые глаза, и в них была такая пустота, что мне стало страшно. — У меня никого не осталось. Ничего. Я — пустой сосуд.
В этот момент в окно громко постучали. Мы оба вздрогнули. Я подбежала к окну и отдернула занавеску. У двери стоял Антон. Пьяный, злой, и он был не один. Рядом с ним стояли двое здоровенных мужиков.
***
— Открывай, Ксения! — голос Антона был хриплым и угрожающим. — Я знаю, что ты не одна! Какого-то хахаля себе нашла, пока я тут по друзьям скитаюсь?
Мое сердце ухнуло вниз. Я посмотрела на Григория. Его лицо стало жестким, собранным. Взгляд из потухшего превратился в острый, как лезвие.
— Не открывайте, — тихо сказал он. — Это плохие люди.
— Это мой муж! — так же тихо ответила я.
— Бывший муж, — поправил он. — И он пришел не мириться.
Стук стал громче, переходя в удары ногами.
— Выламывай! — услышала я команду Антона.
Дверь затрещала. Я бросилась в комнату к детям. Они проснулись и плакали от страха.
— Мамочка, что там? — спросила Маша.
— Все хорошо, родная, все хорошо, — шептала я, обнимая их, а сама думала, что это конец.
Внезапно удары прекратились. Я услышала приглушенные голоса, потом звук отъезжающей машины. Я выглянула в прихожую. Григорий стоял у приоткрытой двери и смотрел во двор.
— Они уехали, — сказал он.
— Как? Почему?
— Я сказал им, что в доме карантин по тифу, — спокойно ответил он. — Назвал пару симптомов. Эти ребята боятся заразы больше, чем полиции.
Я рассмеялась. Нервно, истерично. Тиф! Кто бы мог подумать.
— Но они же вернутся! — сказала я, когда немного успокоилась.
— Вернутся, — согласился Григорий. — Нам нужно уходить отсюда.
— Куда? У нас нет денег! Антон все забрал.
Григорий задумался.
— У меня есть один знакомый. В городе. Он дальнобойщик. Может, поможет выбраться. Но до города еще добраться надо.
— Это далеко?
— Почти пятьдесят километров по трассе.
Пятьдесят километров. Пешком. Зимой. С двумя детьми. Это было чистое безумие.
— Мы не сможем, — прошептала я.
— Сможем, — твердо сказал он. — Другого выхода у нас нет. Антон вернется, и он будет в ярости. Он способен на все.
Я посмотрела на своих детей, потом на него. В его глазах я видела не безумие, а решимость. И почему-то я ему верила. Больше, чем верила Антону за все годы нашей совместной жизни.
— Хорошо, — сказала я. — Что нам нужно делать?
Той же ночью, под покровом метели, мы покинули дом, ставший для нас тюрьмой. Мы шли по заснеженной дороге, уходя все дальше от прошлой жизни. Я несла сонную Машу, Григорий вел за руку Колю. Мы шли в никуда, и это «никуда» казалось мне спасением.
***
Идти было невероятно тяжело. Снег забивался в сапоги, ледяной ветер пронизывал до костей. Дети быстро устали. Коля начал хныкать.
— Мам, я больше не могу. У меня ножки замерзли.
— Потерпи, сынок, потерпи еще немного, — уговаривала я, а у самой уже не было сил.
Григорий остановился.
— Так мы далеко не уйдем. Нужно найти укрытие.
Но вокруг был только лес и бескрайнее снежное поле. Ни одного огонька. Надежда начала покидать меня. Я села прямо в сугроб, прижимая к себе детей.
— Все. Я больше не могу, — прошептала я. — Оставь нас, Григорий. Спасайся сам.
— Никого я не оставлю! — жестко сказал он. — Слышишь, Ксения? Никого!
Он снял с себя телогрейку и укутал ею детей.
— Сидите здесь. Я скоро.
И он скрылся в лесной чаще. Я осталась одна посреди заснеженной пустыни. Десять минут, которые он отсутствовал, показались мне вечностью. Я уже начала думать, что он бросил нас. Но он вернулся.
— Я нашел. Идемте!
Он привел нас к небольшой охотничьей избушке, затерянной в глубине леса. Дверь была не заперта. Внутри была печка, нары и даже небольшой запас дров. Это было похоже на чудо.
— Откуда ты знал про нее? — спросила я, когда мы немного согрелись у огня.
— Я же говорил, я тут все тропы знаю, — уклончиво ответил он.
Мы провели в этой избушке два дня, пережидая самую сильную метель. Григорий снова где-то раздобыл еду — на этот раз ему попался заяц. Он разделал его и сварил бульон, который вернул нам силы.
На третий день погода наладилась, и мы снова вышли в путь. До города оставалось около двадцати километров. Это расстояние показалось нам марафоном. Но мы шли. Поддерживая друг друга. Деля на всех последний сухарь.
Когда вдалеке показались огни города, я заплакала. Мы сделали это. Мы дошли.
Григорий привел нас на окраину, к стоянке дальнобойщиков. Он подошел к одному из водителей. Они долго о чем-то говорили. Потом водитель посмотрел на нас, кивнул и махнул рукой, приглашая в кабину.
— Это Степан, — представил Григорий. — Он довезет нас до областного центра. Там будет проще.
Всю дорогу я спала, прижавшись к теплой спинке сиденья. Мне снился наш старый дом, Антон и тот ужас, который мы пережили. Я проснулась оттого, что машина остановилась. Мы были в большом, шумном городе.
— Ну, приехали, — сказал Степан. — Дальше сами. Удачи вам.
Он протянул мне несколько смятых купюр.
— Возьми. На первое время.
— Спасибо, — прошептала я, не веря своему счастью.
Мы вышли из машины и оказались на оживленной улице. Вокруг сновали люди, гудели машины. После звенящей тишины деревни этот шум оглушал.
— Что теперь? — растерянно спросила я Григория.
— Теперь будем начинать новую жизнь, — ответил он и, помедлив, взял меня за руку. Его ладонь была теплой и сильной. И впервые за долгое время я почувствовала себя в безопасности.
***
Первое время было трудно. Мы сняли крохотную комнатку в старом общежитии на окраине города. Денег, что дал Степан, хватило на оплату за месяц и на еду. Я устроилась работать посудомойкой в кафе. Работа была тяжелой, платили копейки, но это было лучше, чем ничего.
Григорий пытался найти работу по специальности, но без документов это было невозможно. Он брался за любую подработку: грузчиком, дворником. Все деньги приносил мне.
Постепенно наша жизнь стала налаживаться. Я смогла устроить детей в садик. Вечерами, когда мы все собирались в нашей маленькой комнатке, она уже не казалась такой убогой. Она была нашим домом.
Григорий оказался удивительным человеком. Он занимался с Колей, учил его читать и считать. Маше он каждый вечер вырезал из дерева новую игрушку. У нее уже собрался целый зоопарк. Дети обожали его. И я… я тоже чувствовала, как привязываюсь к этому молчаливому, печальному человеку.
Однажды вечером он пришел с работы необычно взволнованный.
— Ксения, нам нужно поговорить.
Он протянул мне газету. На первой полосе был портрет мужчины и заголовок: «Известный бизнесмен погиб в автокатастрофе». Я не сразу поняла, в чем дело, пока не прочитала имя. Это был тот самый человек, который разрушил жизнь Григория.
— Он умер, — тихо сказал Григорий. — Все кончено.
— Что это значит? — спросила я.
— Это значит, что я могу вернуться. Я могу восстановить документы, снова стать врачом.
Мое сердце сжалось. Я понимала, что это его шанс. Шанс вернуть свою жизнь. Но мысль о том, что он уйдет, была невыносимой.
— Ты уедешь? — спросила я, боясь услышать ответ.
Он посмотрел на меня долгим, пронзительным взглядом.
— Я не могу уехать, Ксения. Моя жизнь теперь здесь. С вами.
Он подошел ко мне и осторожно коснулся моей щеки.
— Я полюбил тебя, Ксюша. И твоих детей. Если ты позволишь, я останусь. Навсегда.
Слезы снова покатились по моим щекам. Но это были уже не слезы отчаяния и боли. Это были слезы счастья.
Прошло два года. Мы живем в небольшой, но уютной квартире. Григорий работает хирургом в одной из лучших клиник города. Его уважают коллеги и обожают пациенты. Я поступила на заочное, учусь на медсестру. Дети ходят в школу и называют Григория папой.
Иногда, глядя на свое отражение в зеркале, я вспоминаю ту замерзающую, отчаявшуюся женщину, которой была когда-то. И не верю, что это я. Иногда я думаю об Антоне. Слышала, он окончательно спился и скитается где-то по притонам. Мне не жаль его. Каждый получает то, что заслуживает.
А я… я получила даже больше, чем могла мечтать. Я нашла свое счастье там, где, казалось, была только ледяная пустота. Я нашла его в глазах странного бродяги, который постучал в мою дверь в самую темную ночь моей жизни.
