Телефон зазвонил в тот самый момент, когда Галя осознала: она не помнила, когда последний раз слышала тишину.
Не эту обманчивую, наполненную гулом холодильника и капанием крана на кухне. А настоящую. Глухую. Безразличную. Ту, в которой можно услышать биение собственного сердца.
Она стояла в ванной, упершись ладонями в холодную столешницу, и смотрела в глаза своему отражению. Уставшие. С чуть припухшими веками. Незнакомые. Хвостик на затылке спадал набок, выбившиеся пряди липли к вискам. Еще пять минут. Всего пять минут, и она снова будет Галиной — мамой, женой, поваром, уборщицей, аниматором. А пока…
— Галя! Ты слышишь? Телефон разрывается уже который раз!
Голос Игоря пробился сквозь дверь, резкий, как щелчок по лбу. Она вздрогнула, но не пошевелилась. Экран на тумбочке мигал настойчиво и требовательно. Юля, — мелькнуло в голове. Только она звонила подряд, без пауз.
Галя сознательно не двигалась. Это был ее маленький, никому не заметный бунт. Тихий. Бесполезный. Акция протеста из одного участника. Ее личная забастовка против… всего. Против бесконечного «мам», «жена», «купи», «принеси», «убери». Пять минут ничего не решать. Никуда не бежать. Просто дышать и смотреть в потрескавшуюся плитку на стене.
— Ма-ам!
Удар в дверь. Не кулачком, нет. Всем телом. Настойчиво, как отбойный молоток.
— Мам, открой! Я хочу пи-ить!
Голосок Софии, тонкий и пронзительный, вонзился в ее временный уют, в ее хрупкую стену из тишины. И стена эта рухнула, заливая ее с головой знакомой волной — вины, раздражения, усталости.
Галя глубоко вздохнула, расправила плечи. И повернула ключ.
— Сейчас, солнышко, сейчас.
Дверь открылась, и на нее тут же налетела шестилетняя София, обвивая ноги хваткими, как лианы, руками.
— Я пить хочу! А папа говорит, не мешай маме в ванной. А я хочу, чтобы ты дала!
— Хорошо, хорошенькая, дам.
Галя повела дочь на кухню, где за столом, уткнувшись в экран ноутбука, сидел Игорь. Он не отрываясь смотрел в монитор, его пальцы быстро стучали по клавиатуре.
— Слышал, тебе Юля названивала, — бросил он, не глядя. — Наверное, опять с какими-то своими дурацкими идеями. Ты только не вздумай опять на ее авантюры подписываться.
Телефон в ванной наконец умолк. А потом запищал снова — коротко, один раз. Сообщение.
Галя налила дочери сок, поставила стакан на стол. Рука дрогнула, и несколько капель упало на чистый пол.
— Вот, опять, — вздохнул Игорь, наконец подняв на нее взгляд. — Утром только мыл.
И тут в ее голове, совсем тихо, родилась мысль. Не логичная. Не правильная. Абсурдная. Та самая, что присылала Юля. Та самая, от которой Галя сначала отмахнулась, как от назойливой мухи.
Мысль об отпуске. Всего на четыре дня. В одиночку.
Она посмотрела на желтую лужу на полу, на сосредоточенное лицо мужа, на свою дочь, вытирающую рукавом рот.
И мысль эта, как спасительная соломинка, вдруг пустила корни.
Мысль об отпуске горела в ней тусклым, но непокорным огоньком. Галя берегла его весь день, как тайник. Пока гладила гору белья. Пока оттирала с плиты застывший соус. Пока разнимала Софию и соседского мальчика из-за совочка в песочнице. Огонек мигал, но не гас.
А к вечеру ее настигло возмездие. Оно пришло не болью в горле и не кашлем. Оно накрыло волной абсолютной, тотальной пустоты. Руки стали ватными, в висках застучало, а перед глазами поплыли круги. Она села на стул на кухне, просто чтобы не упасть.
— Игорь, — голос звучал чужим и слабым, — я, кажется, заболеваю.
Он оторвался от телефона, посмотрел на нее без особого интереса.
— Пройдет. Сейчас сезон. Выпей чаю с малиной.
Но к ночи ее вырвало. А к утру термометр показал 38.5. Настоящих. Выжженных бессилием и многолетней усталостью.
Мир сузился до границ дивана. Хаос, который она обычно сдерживала, как плотину, прорвало и он хлынул в квартиру. Игорю пришлось отменить важную встречу, взять отгул. Галя лежала с закрытыми глазами и сквозь дрему слушала симфонию его отчаяния.
— София, не сыпь хлопья на пол! Галя, где у тебя чистые носки? ЧТО ЭТО У ТЕБЯ ЗА КАША ВСЕГДА ПРИГОРАЕТ?! — его голос из кухни был полон настоящей паники. Зазвонил телефон — рабочий. Игорь говорил громко, раздраженно, а в это время София от скуки начала стучать ложкой по батарее.
Галя не шевелилась. Она была как раненая птица. Та самая, что тихо отлетает в сторону от стаи, чтобы не тянуть за собой остальных. Чтобы умереть в одиночестве. Иногда смерть лучше, чем та жизнь, на которую ей требовалось всего четыре дня передышки. Всего лишь.
К вечеру второго дня Игорь похудел и осунулся. В квартире стоял запах пригоревшего супа, на полу в прихожей валялись куртки и игрушки. Он зашел в комнату, сел на край дивана. От него пахло потом и разочарованием.
— Ну сколько можно? — начал он, и в его голосе слышалось сдавленное рычание. — Вставай уже. Я не могу больше, слышишь? У меня срываются все сроки! Я ничего не успеваю!
Она молчала, глядя в потолок.
— Галя! Я с тобой разговариваю! — он тряхнул ее за плечо, и в его движении была злоба. Злоба на нее, на хаос, на свою беспомощность. — Ты что, лежишь и ничего не делаешь? Ты же мать, в конце концов! Ты не имеешь права вот так взять и заболеть! Не имеешь права на отдых, когда тут все рушится!
Он выкрикнул это. Выпустил пар. Должно было наступить облегчение.
Но его не случилось.
Галя медленно повернула голову. И открыла глаза. Абсолютно трезвые, ясные, без тени лихорадки. Температура как рукой сняло. Осталась только ледяная, абсолютная ясность.
Она посмотрела на него так, что он отшатнулся.
— Вот именно, — тихо, но очень четко сказала она. — Я мать. Поэтому я и свалилась. Мое тело само решило отдохнуть, разум отказывается это делать.
Она приподнялась на локте. Ее голос был холодным и ровным, как лезвие.
— А теперь представь, Игорь, что это не на два дня. Что это навсегда. Или… на четыре дня. Выбирай.
Она не спорила. Не просила. Она ставила ультиматум. И впервые за долгие годы он смотрел на нее не как на функцию — жену, мать, хозяйку. А как на человека. На грани. И этот человек был ему незнаком. И страшен.
***
Такси ждало ее у подъезда, желтое и неприлично яркое на фоне серого утра. Галя закинула в багажник скромную сумку — только самое необходимое. Никаких детских вещей, памперсов, раскрасок. Только ее вещи. Ее шампунь. Ее книга.
Игорь стоял на пороге, бледный, невыспавшийся. Держал за руку сонную Софию.
— Ты позвонишь? — спросил он, и в его голосе была не привычная требовательность, а неуверенность. Почти растерянность.
— Нет, — просто ответила Галя. Она наклонилась, поцеловала дочь в макушку, вдохнув этот родной запах детских волос. — Я позвоню через четыре дня.
Она села в машину, захлопнула дверь. Мир за стеклом поплыл. Сердце колотилось — не от радости, а от странного чувства вины, смешанного с головокружительной свободой. Она смотрела на знакомые улицы, на спешащих по своим делам людей, и не верила, что это происходит с ней.
— Водитель, можно на минуточку остановиться? — сказала она, когда они были в паре кварталов от вокзала.
Она вышла из машины. И увидела ее.
Юля стояла на тротуаре. Одна. Рядом с ней лежал небрежно набитый рюкзак. Она курила, поджав губы, а ее обычно насмешливый взгляд был пустым и уставшим.
Они молча смотрели друг на друга. Ничего не объясняя. Ничего не спрашивая.
Потом Юля резко отшвырнула бычок, взяла свой рюкзак и открыла дверь такси.
— Поехали? — только и сказала она, бросая быстрый взгляд на Галино лицо.
— Поехали, — кивнула Галя.
Они ехали молча. Просто смотрели в окна. Потом Галя протянула подруге бутылку с водой. Юля взяла, отпила, и из ее глаз потекли тихие, беззвучные слезы. Галя не стала утешать. Просто положила руку ей на колено. И все.
***
Эти четыре дня не были похожи на рекламный ролик. Они не загорали и не осматривали достопримечательности. Они просто жили в маленьком домике на окраине тихого городка. ОНИ ОТСЫПАЛИСЬ. Проспали почти весь первый день, как убитые. Просыпались, ели что-то простое, снова засыпали.
ОНИ МОЛЧАЛИ. Сидели на веранде, укутавшись в пледы, и смотрели на дождь. Слова были не нужны. Они понимали друг друга без слов. Потому что усталость одной была зеркальным отражением усталости другой.
На третий день ОНИ РАЗГОВОРИЛИСЬ. Не о детях. Не о мужьях. Сначала — о книгах, которые давно хотели прочитать. О старых, забытых фильмах. О глупых мечтах из юности. Смеялись до слез над какими-то пустяками. А потом, уже ночью, в темноте, говорили и о страшном. О своем одиночестве в браке. О чувстве, что тебя не видят. О страхе, что так и пройдет вся жизнь — в бесконечном «надо».
Они не давали друг другу советы. ОНИ ПРОСТО СЛУШАЛИ. И в этом молчаливом слушании было больше поддержки, чем в тысяче правильных слов.
***
Обратная дорога. Они стояли на перроне, их поезда расходились в разные стороны. Город с его проблемами и заботами снова приближался.
— Знаешь, — сказала Юля, поправляя ремень рюкзака на плече, — а ведь это должно стать нашим личным законом. Как чистка зубов. Каждый год. Четыре дня. Без мужей. Без детей. Только мы.
Галя посмотрела на подругу — на ее глаза, в которых снова появился огонек, на легкую улыбку в уголках губ. И почувствовала, как в ее собственной груди что-то оттаивает, расправляется.
— Каждый год, — твердо согласилась она.
Она зашла в свою квартиру. Пахло чаем и свежей выпечкой. На полу не валялись игрушки. Игорь, услышав шаги, вышел из кухни. Он посмотрел на нее. Не на мать его ребенка, не на хозяйку. На Женщину. Отдохнувшую. Спокойную. С другим, новым светом в глазах.
— Привет, — сказала Галя.
— Привет, — ответил он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на уважение.
София подбежала и обняла ее за ноги, затараторив о том, что они с папой пекли печенье.
Галя взяла дочь на руки, обняла. Потом подняла взгляд на Игоря. И улыбнулась. Не потому, что все стало идеально. А потому, что она наконец-то поняла.
Спасение приходит не тогда, когда ты убегаешь ото всех. А когда находишь того, с кем можно сбежать К чему-то новому — и в тишине, и в поддержке обретаешь силы снова любить тех, кто остался дома.
Она была дома. И она снова могла дышать.
