— Ты хоть понимаешь, что это позор? — голос Людмилы Константиновны звучал звонко, почти металлически, как нож, скользящий по стеклу. — Девушка двадцать восемь лет, а пельмени лепить не умеет!
Марина сжала губы, не отрывая взгляда от комка теста, который так и не поддавался в руки. На разделочной доске прилипали тонкие кружочки, фарш вываливался сбоку, а мука оседала белым пыльным слоем на черной футболке.
— Людмила Константиновна, — устало сказала она, — я уже третий год не ем мясо. Я не понимаю, зачем мне учиться готовить то, что сама не пробую.
— Затем, что ты женщина, Марина, — тоном не терпящим возражений произнесла свекровь. — И тебе замуж выходить. За моего сына, между прочим. Егор парень работящий, сильный. А ты что ему предложишь? Салат из капусты и киноа?
Марина тихо усмехнулась.
— Мы с Егором договаривались, что будем делить обязанности поровну.
— Поровну?! — Людмила Константиновна едва не перекрестилась. — Господи, ну и молодежь пошла… Мужика, добытчика, — и на кухню? Позор, чистой воды позор.
— Не вижу тут ничего позорного, — Марина отставила миску. — У нас с Егором нормальные современные отношения.
— Современные, — передразнила женщина. — Это ты так называешь лень и нежелание заботиться о муже?
Слово “муже” повисло между ними, как капля кипящего масла — горячее, опасное, неизбежное.
Марина почувствовала, как внутри медленно закипает раздражение. Еще неделю назад все было спокойно — она и Егор планировали свадьбу, искали тур на медовый месяц. Людмила Константиновна тогда была мягче, почти приветлива. А теперь — словно кто-то перевернул выключатель, и началась проверка на прочность.
— Людмила Константиновна, я не обязана… — начала Марина, но та перебила:
— Ты обязана, если хочешь быть женой!
В этот момент хлопнула входная дверь. Из прихожей донесся мужской голос:
— Мам, я дома!
Марина выдохнула с облегчением.
Ну наконец-то, хоть кто-то встанет на мою сторону.
Но когда Егор вошел на кухню, в пропитанной мукой и запахом сырого мяса атмосфере повисло напряжение.
— Егорушка, — заговорила мать с деланой обидой, — представь себе, твоя невеста отказывается учиться готовить. Говорит, что будете питаться заказами!
Марина резко обернулась.
— Я не так сказала!
— А как, дорогуша? — ядовито уточнила Людмила Константиновна.
— Я сказала, что мы можем готовить вместе. Или заказывать, если не успеем.
— Вот именно, — вставила свекровь, — если не успеем! Она, видишь ли, деловая женщина, некогда ей у плиты стоять. А кто тебя, Егорушка, кормить будет?
Егор снял куртку, бросил на стул. Его лицо — усталое, осунувшееся после работы — потемнело.
— Марина, это правда?
— Егор, мы же с тобой говорили… — начала она, но голос дрогнул.
— Мы говорили, — перебил он. — Но я не думал, что ты вообще не собираешься готовить.
— Я не обязана…
— Вот опять! — Людмила Константиновна подняла руки к небу. — “Не обязана”! А кто, по-твоему, обязан? Мужчина?
— Мам, хватит, — Егор нахмурился.
— Нет, сынок, ты послушай. Я тебя растила не для того, чтобы ты потом голодным ходил. Женщина должна уметь держать дом, точка.
Марина стояла молча. Хотелось бросить всё, хлопнуть дверью и уйти. Но упрямство не позволяло — она не собиралась давать Людмиле Константиновне повод сказать: “Вот видишь, я же говорила!”
— Мы живем в двадцать первом веке, — сказала она холодно. — Никто никому ничего не должен.
— Господи, — свекровь закатила глаза. — С такими взглядами недолго и до развала семьи дойти.
Марина почувствовала, как что-то внутри щёлкнуло. Всё это было не про пельмени. Не про еду. Это было про власть, про то, кто в их семье будет решать.
И, похоже, Людмила Константиновна уже решила, что точно не я, — подумала она.
Вечером, когда мать ушла спать, Егор и Марина сидели в гостиной. Телевизор бубнил фоном, но никто не слушал.
— Мари, — Егор говорил тихо, почти устало. — Я понимаю, мама бывает резкой. Но ты ведь знаешь, она добрая в душе. Просто беспокоится.
— Егор, — Марина посмотрела на него, — она не беспокоится, она вмешивается. С самого утра она диктует мне, как жить, как одеваться, что говорить.
— Ну ты тоже могла бы быть мягче, — он вздохнул. — Иногда с ней проще согласиться.
Марина замерла.
— Проще согласиться? То есть мне притворяться, что я другая, лишь бы ей понравиться?
— Не притворяться, просто… не обострять.
Она усмехнулась.
— Вот и скажи прямо: «будь удобной».
Он промолчал.
Тишина повисла тяжелым одеялом. За окном было темно, на стекло падал мелкий ноябрьский дождь, стуча равномерно и настойчиво, будто подчеркивая каждую паузу между их словами.
Марина медленно поднялась.
— Знаешь, Егор, иногда проще не согласиться. Иначе однажды проснёшься, а жизнь уже не твоя.
Она ушла в спальню, оставив Егора одного.
На утро всё выглядело спокойно — подозрительно спокойно. Людмила Константиновна варила кашу, напевая себе под нос старую советскую песенку. Егор собирался на работу, бегал по квартире, искал ключи. Марина, молча наблюдая за обоими, пила кофе.
Но в воздухе что-то было не так. Слишком выверенные движения, слишком сладкие интонации, будто за этой нарочитой нормальностью кто-то прятал лезвие.
— Мариночка, — произнесла Людмила Константиновна с натянутой улыбкой, — я тут подумала, может, вечером сделать мясные тефтели? Егор их обожает. Ты ведь не против, если я немного на кухне поколдую?
— Делайте, конечно, — равнодушно ответила Марина, — я всё равно уеду в офис.
— А, ну да, у тебя же бизнес, — подчеркнуто ласково произнесла женщина. — Всё работаешь, работаешь. И когда ты только живёшь, дорогая?
Марина сделала глоток кофе, стараясь не реагировать.
— Живу — как умею.
— Эх, молодёжь, — вздохнула свекровь. — Всё вам карьера да телефоны. А дом, уют, семья — это ведь главное.
Марина посмотрела на неё поверх кружки.
— У каждого своё “главное”.
— Не спорю, — тон Людмилы Константиновны оставался мягким, но в глазах мелькнула искра. — Просто жалко Егора. Парень-то домашний, по сердцу уют любит.
Егор, стоявший у двери, натягивал куртку и делал вид, что не слышит.
— Мам, я побежал. Марин, вечером заеду, может, возьмём пиццу?
— Без мяса, — напомнила она.
— Ну да, конечно, — он улыбнулся, но как-то неуверенно, и ушёл.
Когда за ним захлопнулась дверь, в квартире стало слишком тихо. Марина собрала ноутбук и папку с бумагами. На кухне зашуршала вода, потом раздалось:
— Марина, — позвала свекровь, — а скажи, сколько ты зарабатываешь на своём бизнесе?
Марина застыла.
— А зачем вам?
— Да просто интересно, — притворно рассмеялась Людмила Константиновна. — Мы ведь теперь почти семья.
— “Почти” — ключевое слово, — спокойно ответила Марина. — Мой доход — это личное.
Людмила Константиновна покачала головой.
— Видишь, всё про деньги. А ведь в семье не должно быть тайн.
Марина ничего не ответила. Она знала, что любое слово — топливо для следующего спора.
В офисе дела шли как обычно. Клиенты, звонки, презентации. Но где-то внутри всё время зудела тревога. Марина не могла понять, почему ощущала, будто за её спиной уже кто-то расставил фигуры на шахматной доске.
Ближе к вечеру позвонил Егор:
— Слушай, маме стало нехорошо, я к ней заехал. Приеду позже, ладно?
— Конечно, — ответила она, хотя что-то кольнуло внутри. — Передай ей, чтобы отдыхала.
Он не позвонил ни через час, ни через три. В половине одиннадцатого Марина набрала сама.
— Ты где?
— У мамы. Мы просто посидели, поговорили. Не жди, я останусь у неё, поздно уже ехать.
— А, — сказала Марина, и голос её прозвучал чуждо даже для самой себя. — Поняла.
Он повесил трубку первым.
Марина выключила свет в гостиной, легла, но уснуть не смогла. Каждый раз, когда закрывала глаза, перед ней вставала сцена из кухни — мать Егора, шепчущая ему что-то с тем самым сочувственным взглядом, и он, кивающий, уставший, но покорный.
На следующий день Егор вернулся под утро. Без извинений, без объяснений.
— Мам плохо спала, — только бросил он.
— Понятно, — Марина не стала спрашивать.
Она думала: если так будет продолжаться, никакой свадьбы не нужно. Мы уже живём втроём.
Вечером Людмила Константиновна пригласила их на ужин.
— Надо помириться, — сказала она. — Нельзя же жить в напряжении.
Марина сомневалась, но всё же согласилась — устала от холодной войны.
Стол ломился от еды. Марина отметила: для неё — отдельные блюда, вегетарианские, аккуратно поданные. Женщина словно старалась искупить прежние колкости.
— Прости, если я была резкой, — сказала Людмила Константиновна, накладывая салат. — Просто волнуюсь за вас. Хочу, чтобы всё у вас было по-человечески.
Марина кивнула.
— Я понимаю.
— Вот и славно. Я тут ещё кое-что хотела обсудить… — она достала папку с документами. — Это не мои фантазии, не подумай. Просто юридический вопрос.
Марина насторожилась.
— Какой именно?
— Ну, брачный договор, — произнесла женщина почти шёпотом. — Чтобы потом не было недоразумений.
— Мама, — Егор нахмурился, — мы же говорили — потом обсудим.
— Так я просто показать! — улыбнулась она. — Юрист хороший, всё грамотно оформил.
Марина открыла папку. С каждой страницей становилось всё холоднее. По условиям договора, её квартира, бизнес и машина в случае развода переходили Егору — независимо от причины.
Она подняла взгляд.
— Это шутка?
— Какие шутки, милая? — женщина сложила руки на груди. — Ты же не собираешься разводиться? Значит, всё равно.
— Значит, всё равно? — Марина хрипло рассмеялась. — То есть подписать бумагу, которая лишает меня всего, — “всё равно”?
— Ну ты посмотри, как вспыхнула! — фальшиво удивилась свекровь. — Я ведь только о вас думаю. Если, не дай бог, что-то случится, чтобы у Егора была защита.
Марина медленно сложила бумаги и положила на стол.
— Если “что-то случится”, у каждого останется своё. Вот и вся защита.
— А если у вас дети будут? — вмешался Егор, глядя ей прямо в глаза. — Им ведь нужно жильё, стабильность.
— А им ты собрался давать мою квартиру? — Марина поднялась. — Серьёзно?
Людмила Константиновна тут же зашептала, будто боялась, что соседи услышат:
— Вот она, истинная сущность. Всё своё, никому ничего. Эгоистка.
Марина обернулась.
— А может, я просто не готова жить под диктовку?
— Диктовку? — женщина резко поднялась. — Это забота, не диктовка!
Егор молчал. Смотрел на них обеих, как будто не знал, кого защищать.
— Марин, — наконец сказал он, — ты перегибаешь.
Она почувствовала, как земля слегка уходит из-под ног.
— Я перегибаю? То есть ты считаешь, что всё это — нормально?
— Просто подпиши и всё. Для спокойствия, — он говорил ровно, будто речь шла о пустяке.
Марина смотрела на него и не узнавала. В его голосе не было ни нежности, ни даже сомнения — только усталость и желание “закрыть вопрос”.
Она взяла документы, медленно, демонстративно порвала их пополам.
Бумага захрустела, как лёд.
— Не будет никакого договора, — произнесла она твёрдо. — И если вопрос доверия решается только бумажкой — тогда, может, нам и правда не стоит жениться.
В комнате воцарилась тишина. Только настенные часы мерно тикали, как секундомер перед выстрелом.
Ночью Марина долго не спала. Сидела у окна, глядя на огни соседних домов, где кто-то возвращался поздно, где-то горел телевизор. Она думала — когда именно всё пошло наперекосяк?
Не в тот ли момент, когда она впервые позволила Людмиле Константиновне говорить с собой “как с дочкой”? Или когда промолчала, видя, как Егор слушает мать больше, чем её?
***
Утро воскресенья началось с молчания. Тяжёлого, вязкого, такого, в котором каждый звук кажется лишним. Егор сидел на диване, уткнувшись в телефон, Марина — на кухне, перед чашкой холодного кофе. За окном моросил дождь, в углу мерно тикали часы.
Она почти не спала. Всё снова и снова прокручивала вчерашний вечер — папку, слова «для спокойствия», Егорин взгляд, полный усталой отрешённости. Как будто я просто неудобный пункт в списке дел, — подумала она.
Дверь в кухню скрипнула.
— Мы можем поговорить? — спросил Егор, не глядя на неё.
Марина отложила чашку.
— Конечно.
Он сел напротив, провёл рукой по лицу.
— Я понимаю, что мама перегнула. Но ты тоже… ну зачем всё было так драматизировать?
Она усмехнулась.
— Драматизировать? Егор, твоя мать предложила документ, по которому я в случае развода остаюсь ни с чем. И ты стоял рядом и молчал.
— Я не молчал, я просто не хотел ссориться.
— То есть проще позволить ей решать за нас?
Он раздражённо вздохнул.
— Да при чём тут решать? Она просто переживает. Я единственный сын. Ей важно, чтобы всё было надёжно.
— Надёжно для кого? — Марина прищурилась. — Для неё? Или для тебя?
Егор поднял глаза.
— Для нас, Марин. Я ведь не против твоего бизнеса, твоей независимости. Просто… ты всё время будто обороняешься. Словно я — враг.
Она сжала ладони.
— Может, потому что в последнее время я чувствую себя именно так.
Он замолчал. В тишине слышалось только, как дождь барабанил по подоконнику.
— Слушай, — произнёс он наконец, — давай попробуем без обид. У мамы — свой взгляд, у тебя — свой. Но мы-то взрослые люди.
Марина кивнула.
— Хорошо. Только, Егор, я больше не хочу, чтобы она вмешивалась в наши дела. Ни в кухню, ни в финансы, ни в отношения.
Егор не ответил. Лишь отвёл взгляд в сторону. И это молчание оказалось громче любого «нет».
К вечеру Людмила Константиновна позвонила.
— Мариночка, я испекла шарлотку. Заходите, поболтаем, как родные.
Марина уже хотела отказаться, но Егор сказал:
— Пойдём. Может, всё-таки получится помириться.
Она согласилась. Часть её надеялась, что всё закончится миром, без сцены.
Но когда они вошли в квартиру, Марина сразу поняла — что-то не так. На столе лежали аккуратно разложенные документы. Те самые — брачный договор, но в другом оформлении.
— Что это опять? — холодно спросила она.
— Не “опять”, а по уму, — ответила Людмила Константиновна. — Я кое-что изменила, чтобы тебе было спокойнее.
— Мам, — Егор тихо сказал, — может, не сейчас…
— А когда, сынок? До свадьбы неделя. Надо всё утрясти, чтобы потом не рыдать по судам.
Марина подошла ближе.
— Вы подделали подписи?
Людмила Константиновна вспыхнула.
— Что ты несёшь! Просто юрист ошибся в шаблоне, я поправила!
Марина схватила документы. Внизу действительно стояли её инициалы. Подпись была похожа, но не её рука. Холод пробежал по спине.
— Егор, посмотри! — она повернула листы к нему. — Это что такое?
Он встал, взял бумаги, несколько секунд смотрел на них, потом тяжело выдохнул.
— Мам… скажи, ты это делала?
— Да что “делала”! — всплеснула руками она. — Я просто хотела, чтобы всё было честно! Разве плохо, если в случае чего ты не останешься на улице?
— Ты подделала подпись, — медленно сказал он. — Ты понимаешь, что это уголовная статья?
— Не начинай со своими страшилками! — фыркнула она. — Всё же для твоего блага!
Марина стояла, не веря, что всё это происходит всерьёз.
— Для его блага? А моё благо где в этой схеме?
— Твоё? — женщина резко обернулась. — А ты вообще кто такая, чтобы о нём заботиться? Сколько вы знакомы — год? А я его растила, ночами не спала, когда он болел! Я его мать!
Марина почувствовала, как в груди поднимается тяжёлый ком.
— Вы не мать, вы тюремщик. Вы держите его на коротком поводке, и он даже не сопротивляется.
— Хватит! — вскрикнул Егор, ударив ладонью по столу. — Обе! Я устал от ваших войн!
Тишина разрезала комнату. Людмила Константиновна прижала руки к груди, будто её ударили.
— Вот, пожалуйста, — произнесла она дрожащим голосом. — Видишь, сынок, до чего довела?
— Это не я, — сказала Марина тихо, — это вы сами довели. Своими играми и контролем.
Она повернулась к Егору.
— Посмотри на себя. Ты не можешь сделать шаг без разрешения. Даже сейчас смотришь на неё, будто ждёшь подсказки, что сказать.
Он хотел что-то ответить, но только опустил глаза.
— Егор, — продолжила Марина, — я не собираюсь жить в доме, где всё решается шёпотом за моей спиной. Я хотела семью, партнёрство. А получила… спектакль с режиссёром в фартуке.
— Марина, пожалуйста, не уходи так, — тихо сказал он.
— А как? — она сняла кольцо и положила на стол. — С благодарностью? С поклоном? Нет, Егор. Я просто ухожу.
Людмила Константиновна вскрикнула:
— Вот и уходи! Всё равно ты ему не пара!
Марина не ответила.
Она вышла из квартиры, спустилась по лестнице, чувствуя, как под ногами гулко отдаются шаги. На улице дождь уже закончился, воздух был чистый, свежий.
Через неделю она сидела в своём офисе, листала новый контракт с крупным клиентом. Работа спасала. Не потому, что отвлекала, а потому, что возвращала ощущение контроля — того, чего ей так не хватало в последних месяцах.
Телефон завибрировал. На экране — «Егор».
Она долго смотрела на экран, потом нажала “отбой”.
В этот момент Марина впервые за долгое время почувствовала, что ей не больно. Не горько, не обидно — просто спокойно.
Она достала из ящика лист бумаги и начала писать список дел на неделю. Там не было ни свадеб, ни поездок, ни обещаний. Только новые задачи, клиенты, идеи.
На подоконнике лежала маленькая пластиковая фигурка — подарок Егора, когда они только начали встречаться. Она посмотрела на неё, улыбнулась и тихо поставила в коробку с ненужными вещами.
Некоторые истории нужно закончить вовремя, — подумала она. — Иначе в них просто не останется места для правды.
Марина закрыла ноутбук, встала, подошла к окну. Над городом пробивалось солнце, редкое для ноября. И впервые за долгое время ей захотелось просто жить — без “должна”, без “обязана”, без чужих правил.
Она повернулась к двери и тихо сказала вслух, будто ставя точку:
— Всё. Теперь я — свободна.
