— Да не в этом дело, Ваня! — Мария сжала кружку так, будто могла выжать из неё хоть немного терпения. — Я просто хочу, чтобы ты хоть раз сказал: «Да, Маш, это несправедливо». А не рассказывал про Антона.
Иван медленно поднял глаза от телефона. Лицо — каменное. Только бровь слегка дрогнула.
— Ну, а что я должен сказать? — ответил он устало, будто разговор уже изрядно его вымотал. — Работа — она такая. У всех косяки бывают. У тебя, у меня, у Антона.
— Не путай, — Мария сжала губы. — У Антона косяки — это стиль жизни. А у меня — случайность.
Иван фыркнул.
— Опять ты его приплела.
— Да потому что ты сам не можешь без него трёх фраз сказать! — взорвалась Мария. — Я с работы прихожу выжатая, как лимон, а ты мне про Антона! Про его беды, про его “снова не повезло”.
— Не “снова не повезло”, а “опять не устроился”. Там фирма сдулось, я тебе рассказывал!
Мария откинулась на спинку стула и уставилась в окно. За окном ноябрь — тёмный, слякотный, московский. Мелкий дождь барабанит по подоконнику, словно подчеркивает её настроение.
— Да-да, конечно, фирма сдулось, — сказала она тихо, но с горечью. — А кто виноват, что ему уже под тридцать, а он всё ищет себя? И что, пока он ищет, мы с тобой должны его содержать?
Иван скривился.
— Никто никого не содержит. Просто иногда нужно помочь.
Мария громко выдохнула, встала и подошла к окну. В отражении — усталое лицо, с потускневшими глазами, которые раньше он называл «самыми живыми на свете».
— Помочь… — повторила она. — Скажи честно, если бы у нас завтра сгорели все сбережения, твоя мама бы нам помогла?
Иван помолчал, потёр виски.
— Не начинай, Маш.
— Нет, ты ответь! — резко повернулась она. — Помогла бы?
— Я не знаю!
— Вот и я не знаю, — спокойно, но с болью сказала она. — Потому что я видела, как она на меня смотрит, когда мы к вам приезжаем. Как будто я у вас на шее сижу.
Иван встал, отодвинул стул, встал у мойки, включил воду. Этот жест — привычный, спасательный. Каждый раз, когда разговор заходил в тупик, он начинал мыть кружки.
— Мама просто переживает за Антона. Он младший.
Мария усмехнулась.
— Ему двадцать восемь, Вань. Младший — это когда человек с портфелем в школу идёт, а не когда он просит у родителей на пиво.
— Ты не понимаешь, у него тяжёлый период.
— У него жизнь — один сплошной “тяжёлый период”!
Тишина зависла густая, почти материальная. Только капли из-под крана мерно падали в раковину.
Через пару минут Мария села обратно, глотнула кофе. Он остыл, но ей было всё равно.
— Знаешь, что самое противное? — сказала она тихо. — Я даже не злюсь уже. Просто устала. Устала тянуть всё на себе.
Иван не ответил. Ушёл в комнату, хлопнул дверью.
Прошла неделя. Ничего не изменилось. Только ноябрь стал холоднее, а внутри — как будто провал.
Мария пришла к матери. Дом старый, панелька, где пахло жареным луком и свежим бельём. И сразу, с порога — то, чего она не ждала.
— Маш, иди сюда, — позвала мать, держа в руках какие-то бумаги. — У нас серьёзный разговор.
Мария почувствовала, как в груди холодеет. Когда мама так говорит, новости бывают только тяжёлые.
— Что случилось? — спросила она.
Мать глубоко вздохнула.
— Бабушка оставила завещание.
Мария села, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Её… больше нет?
Мама кивнула.
— Да. Неделю назад. Мы не хотели тебе сразу говорить, ты и так вымоталась на работе.
Мария молча кивнула. В груди будто ком стал. Её бабушка — та, что пахла ванилью и пекла самые вкусные булочки с капустой, та, что всегда защищала её перед строгой матерью, — ушла.
— Но слушай дальше, — продолжала мать, — она оставила наследство. Квартиру — Диме, а тебе — деньги. Немало.
Мария посмотрела на мать непонимающе.
— Деньги?
— Да. Семь миллионов рублей.
Ком в горле будто рассыпался. Слёзы потекли сами собой.
— Она… всё продумала, — сказала мать тихо. — Говорила, что ты хозяйственная, что ты не растеряешь.
Мария молчала. В голове шумело, будто в уши залили воду.
Вечером она сидела на кровати в их маленькой спальне. Иван пришёл поздно, усталый, раздражённый. Скинул куртку, проверил телефон.
— Вань, — начала она, не поднимая глаз, — у меня новости.
— Что, опять на работе?
— Нет. Бабушка… умерла.
Он нахмурился, но ничего не сказал. Просто кивнул.
— И… она оставила мне наследство. Семь миллионов.
Теперь он поднял глаза. Сначала — изумление. Потом — что-то похожее на восторг.
— Семь миллионов? Серьёзно? Маш, да это же… это отличные деньги! Мы наконец-то можем выбраться!
Она чуть улыбнулась — впервые за день.
— Да, я тоже так подумала. Можно купить квартиру. Нашу.
— Конечно! Конечно… — заговорил Иван быстро, как будто боялся, что мысль убежит. — Только нужно всё хорошо рассчитать. Может, маме помочь чуть-чуть, у них с ремонтом беда. И Антону бы на первое время…
Мария подняла глаза. Радость ушла, будто выключили свет.
— Подожди. Какие ещё “помочь”?
— Ну, Маш, ты же сама понимаешь. Семья. Мы все вместе.
— “Мы”? — она резко поставила кружку на тумбочку. — А я, значит, не “мы”?
Иван заметно напрягся.
— Не начинай. Я просто говорю — нужно всем помочь.
— Вань, это мои деньги. Бабушка оставила их мне. Не вам, не нам, не Антону. Мне.
— Ну не будь эгоисткой! — выдохнул он. — Мама с папой нам помогали, когда мы переехали.
— Да, помогали. Дали старый диван и чайник, который еле кипит!
Он нахмурился, отвернулся.
— Вот началось…
— Да не началось, — Мария поднялась. — Просто я устала всё время быть “второй после твоей семьи”.
Через пару дней — воскресенье. Семейный обед у свекрови. Стол ломился от еды, разговоры — громкие, как всегда.
— Ой, Машенька, ты даже не представляешь, как мы за тебя рады, — защебетала Галина Петровна. — Семь миллионов! Это же, считай, подарок всей семье!
Мария чуть не поперхнулась чаем.
— Простите, что?
— Ну как же! — свекровь улыбалась так, будто речь шла о чём-то само собой разумеющемся. — Вы же теперь сможете и Антону помочь, и себе квартирку взять. Всё в семью!
— Подождите, — вмешался Иван, — мама, давай не будем сейчас об этом.
— Почему это не будем? — не унималась Галина Петровна. — Семья — одно целое. Помогать нужно друг другу.
Мария посмотрела на мужа. Тот молчал, опустив глаза.
— Я правильно понимаю, — медленно сказала она, — вы все уже решили, как распорядиться моими деньгами?
Свёкор хмыкнул.
— Не твоими, а семейными.
Антон, сидящий рядом, изобразил грустную мину.
— Да мне-то много не надо, — пробормотал он. — Просто чтобы угол свой был.
Мария ощутила, как внутри поднимается волна — не злости даже, а отчаянного, яростного недоумения.
— Угол, говоришь? — тихо повторила она. — А ты работать не пробовал, Антон?
Свекровь тут же вспыхнула:
— Машенька! Это грубо!
— А что, неправда? — голос Марии задрожал, но она не остановилась. — Мы с Иваном пашем, живём в крохотной квартире, а вы хотите, чтобы я купила твоему сыну жильё? За счёт бабушки?
— Не кричи, — вмешался Иван, — мама просто…
— Замолчи, — оборвала его Мария. — Просто скажи: ты согласен с ними?
Он замялся.
— Ну… частично.
— Понятно. — Она встала. — Я всё поняла.
Свекровь театрально вздохнула.
— Вот и спасибо, Машенька. Всё-таки молодёжь сейчас такая щедрая.
Мария молча взяла сумку и вышла из кухни. В голове гудело.
Поздний вечер. Они с Иваном снова на кухне. Та же лампа, тот же шипящий чайник.
— Вань, скажи честно, — начала она устало. — Ты действительно хочешь купить квартиру для Антона?
Иван пожал плечами.
— Ну, хотя бы небольшую. Он же без жилья.
— А мы, по-твоему, где живём? В замке?
— Мы — вдвоём. А он — с родителями, — ответил он. — Им тесно.
— Им тесно? — Мария засмеялась нервно. — А нам, значит, просторно?
Он стукнул кулаком по столу.
— Хватит! Ты не понимаешь, что в семье всё общее!
— Тогда пусть он устроится и заработает!
— У него не получится.
— Потому что вы ему не даёте шанса повзрослеть!
Она встала. Глаза блестели — не от злости, от усталости.
— Знаешь что, Вань, если ты хочешь спасать своего брата — пожалуйста. Только без меня.
Иван резко поднялся, шагнул к ней.
— Куда это ты собралась?
— К маме.
— Сначала деньги отдай.
Мария посмотрела на него — долго, пристально.
— Нет, — сказала она тихо. — Не отдам. И не потому, что жадная. А потому что впервые в жизни я хочу сделать что-то для себя.
Она прошла мимо него, схватив сумку. Дверь хлопнула.
Мария проснулась от звука уведомления. Телефон мигнул на тумбочке — сообщение от неизвестного номера:
«Ты реально решила всё испортить? Вернись домой и давай по-нормальному поговорим».
Она долго смотрела на экран. Потом просто нажала «удалить».
С тех пор прошло две недели. Она жила у матери, которая тихо радовалась, что дочь наконец рядом, и тактично не лезла с вопросами. Но Мария видела — мама ждёт, когда всё как-то «устаканится».
Не «устаканится». Не в этот раз.
Она сидела на кухне с кружкой чая, слушая, как за окном ветер гоняет последние листья по двору. Ноябрь в этом году будто решил всех доконать: серый, липкий, с постоянными дождями и ледяной моросью. Но внутри у Марии — странное спокойствие.
Без Ивана дома стало тише. Без его постоянных разговоров о брате, без звона уведомлений от свекрови, без вечно недовольного «ну, ты опять не так сделала».
Мир сузился до этих четырёх стен, чашки чая и мыслей, в которых, как назло, всё ещё жил он.
Вечером позвонил сам Иван.
— Мария, — голос его был напряжённый. — Мы должны встретиться.
— Зачем?
— Просто поговорить. Без скандалов.
Она согласилась, больше из вежливости, чем из желания что-то решать.
Они встретились в кафе недалеко от её старой работы. Мария пришла раньше, заказала латте, поставила кружку перед собой и заметила, что рука дрожит.
Иван опоздал на пятнадцать минут — как всегда. Сел напротив, без приветствия. Взгляд — уставший, но всё такой же уверенный, как у человека, который привык считать, что в итоге всё будет по его.
— Я не хочу ссориться, — начал он. — Мы можем всё решить нормально.
Мария кивнула.
— Я тоже не хочу.
— Тогда давай так, — он сложил руки на столе, будто собирался вести переговоры. — Мы покупаем квартиру на тебя. Трешку, как ты хотела. Но… часть денег выделяем Антону. Небольшую.
— Сколько — «небольшую»?
— Полтора миллиона.
Мария чуть не рассмеялась.
— Полтора миллиона? За что?
— Ну… ты же знаешь, ему тяжело. Без поддержки…
— Без поддержки? — перебила она. — У него есть родители. Есть руки. Есть голова. Только вот пользоваться всем этим он не хочет.
— Ты черствеешь, — сказал Иван тихо.
— А ты не замечаешь, как все вокруг живут за счёт чужой жалости.
Он резко отодвинул стул.
— Ладно, не хочешь помогать — не надо. Но хоть объясни, почему ты ушла, даже не поговорив нормально?
Мария смотрела на него долго. Потом сказала:
— Потому что я поняла, что все твои “мы” — это не про нас. Это “мы с мамой”, “мы с Антоном”, “мы — семья”. А я — просто приложение к тебе.
Он отвернулся.
— Ты перегибаешь.
— Может, — вздохнула она. — Но, знаешь, я впервые за много лет не чувствую себя лишней.
Иван молчал. Только барабанил пальцами по столу.
— Если хочешь — оформим развод, — наконец сказал он.
— Уже хочу, — спокойно ответила Мария.
Через месяц всё было готово. Суд прошёл быстро, без лишних эмоций. Наследство признали личным имуществом Марии, несмотря на настойчивость Ивана и его матери.
Галина Петровна даже звонила после заседания:
— Ты нас предала, Машка! Мы тебя семь лет в семью приняли, а ты!
Мария просто повесила трубку.
Она переехала в съёмную квартиру на окраине — пока выбирала, куда вложить деньги. Двушка, чистая, простая, с большими окнами и видом на двор, где по утрам играли дети.
Сначала ей было странно: одна тарелка, один стул, тишина. Но потом эта тишина стала казаться благословением.
По утрам она ставила чайник, включала радио и не спешила. Ни на кого не оглядывалась, не ждала, что кто-то скажет, как «правильно».
Постепенно она начала снова дышать.
В декабре Мария поехала смотреть квартиры с риелтором. Та — бойкая женщина лет сорока, с ярко-красным маникюром и стальным голосом — сразу взяла дело в свои руки.
— Так, Мария, значит, хотите трёшку. Район какой смотрим?
— Север. Ближе к метро.
— Отлично. Вот вариант: новостройка, третий этаж, окна во двор, кухня — двенадцать метров. Цена — шесть восемьсот.
Мария кивнула.
— Поехали.
Квартира оказалась светлая, чистая, пахло новой краской и бетоном. На подоконнике стояла кружка с засохшей кистью — видно, рабочие недавно ушли.
Мария обошла комнаты. Представила, где поставит диван, где будет висеть картина бабушки, где — кухня, о которой мечтала.
— Беру, — сказала она неожиданно для самой себя.
Риелтор улыбнулась:
— Быстро вы решаете.
— Просто я слишком долго ждала, — ответила Мария.
Переезд занял почти весь январь. К концу месяца всё стояло на своих местах. Впервые за долгое время Мария проснулась не в арендованном жилье, а в своём.
Окно выходило на двор, где ребятишки катались на снегокатах. Она смотрела на них, обнимая кружку с горячим какао, и думала, что это — начало чего-то нового.
Но прошлое, как водится, не собиралось отпускать.
Поздним вечером — звонок в дверь.
Мария открыла — и замерла. На пороге стоял Антон. Весь какой-то помятый, в спортивке, с взглядом собаки, которую только что выгнали из подъезда.
— Привет, — сказал он неуверенно. — Можно зайти?
Мария посторонилась, хотя внутренний голос орал: «Закрой дверь».
— Что тебе нужно?
— Не ори, я не кусаюсь. Мне просто поговорить.
Он сел на табурет, сцепив руки.
— Ваня… он плохо. Ну, не болен, просто… вымотался. Работу потерял, мама нервничает.
— И?
— И я подумал… может, ты можешь… помочь немного. На время.
Мария почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Ты пришёл просить у меня денег? После всего?
Антон замялся.
— Ну, не совсем денег. Просто временно. Ты же знаешь, я не злой человек.
Она усмехнулась.
— Да, не злой. Просто удобный. Для всех.
Он опустил глаза.
— Знаешь, я думал, ты другая.
— Я тоже так думала, — ответила она и открыла дверь. — Иди домой, Антон. У каждого своя жизнь.
Он встал, пожал плечами и вышел.
Мария закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. Сердце колотилось. Но не от страха — от облегчения.
В феврале, когда пошёл первый снегопад, она купила новую мебель, развесила по стенам фотографии, достала из ящика бабушкину чашку.
Вечером позвонила мама.
— Ну что, доченька, как тебе там одной?
— Спокойно, — ответила Мария. — Даже слишком.
— Это хорошо. Спокойствие — дорого стоит.
Мария усмехнулась.
— Знаешь, мам, раньше я думала, что счастье — это когда рядом кто-то есть. А теперь понимаю — счастье, когда тебе с собой не страшно.
Они помолчали.
— Бабушка бы гордилась тобой, — тихо сказала мать.
Мария посмотрела на окно. За ним кружился снег, и город казался чистым, будто его кто-то заново нарисовал.
— Я знаю, — ответила она.
Весной к ней пришёл конверт — заказное письмо. От Ивана.
Внутри — всего одно предложение:
«Прости. Ты была права.»
Без подписи, без адреса.
Мария долго держала лист в руках, потом просто положила его в ящик стола.
Не из злости. Просто потому, что отвечать уже не хотелось.
Теперь по утрам она выходила на балкон с чашкой кофе, смотрела, как над двором поднимается солнце, и ловила себя на мысли, что наконец-то живёт. Не выживает, не ждёт, не подстраивается — просто живёт.
Иногда вспоминала тот день, когда выбежала из их старой квартиры, с дрожащими руками и горящими глазами. Тогда ей казалось, что она всё теряет.
А оказалось — наоборот. Именно в тот момент она всё нашла.
