— Удобная жена. Верит каждому слову. — слушала я голос мужа. — Она всё равно не узнает.
Я стояла за его спиной в ресторане с коробкой часов в руках. Шестьдесят тысяч за подарок мужчине, который в этот момент говорил о другой:
«Ты красотка, а она… постарела».
Двадцать пять лет вместе. Годовщина. Я приехала сделать сюрприз.
— Снимаю квартиру год уже, — продолжал он. — Со счёта оплачиваю, она даже не проверяет выписки. Сама виновата — надо было интересоваться.
Столик у окна. Игорь сидел вполоборота, телефон у уха. Улыбался. Я не видела этой улыбки давно. Мягкой, молодой.
Той, что была когда-то у нас.
Подошла бесшумно. Медсестринская походка — годы в коридорах поликлиники научили ходить тихо.
Положила коробку на скатерть рядом с его рукой.
Он обернулся. Улыбка сползла, как маска.
— Люда…
— С годовщиной, — сказала я ровно. — Носи на здоровье. Вдвоём.
Развернулась. Прошла мимо официанта с подносом, мимо барной стойки, где горели свечи в высоких бокалах.
Вышла на улицу.
Октябрьский вечер был тёплым. Странно тёплым для конца месяца. Я села в машину и завела мотор.
Руки спокойно лежали на руле.
Странно — обычно я волновалась даже перед обходами главврача. Может, просто ещё не дошло.
Дома я включила чайник и села на кухне. Телефон лежал на столе.
Я прокручивала в голове:
«Ты красотка, а она постарела. Жена не следит за собой — вечно в этой рабочей форме, волосы собраны. Скучная. Ты другая».
Вспоминала дальше.
«Снимаю квартиру на Речном. Тридцать пять тысяч в месяц. Со счёта списывается автоматически. Люда не проверяет — она доверяет мне. Удобно».
Горячего чая уже не хотелось. Я налила воду с лимоном. Холодную, почти ледяную. Пила медленно, слушая, как тикают часы над холодильником.
Те самые часы, что мы купили вместе семнадцать лет назад, когда въехали в эту квартиру после получения ипотеки.
Семнадцать лет назад он целовал меня на пороге и говорил:
«Наш дом. Наш с тобой».
Ключ повернулся в замке ближе к полуночи. Игорь вошёл осторожно, как гость. Остановился в дверях кухни.
— Люда, нам надо поговорить.
— Не сейчас.
— Но ты же…
— Не сейчас, — повторила я и встала. — Спокойной ночи.
Прошла мимо него в спальню. Закрыла дверь. Легла, не раздеваясь.
Утром он попытался снова. Я стояла у плиты, жарила яичницу. Он сел за стол, откашлялся.
— Слушай, давай всё обсудим спокойно. Ничего серьёзного не произошло. Просто… так получилось. Ты же понимаешь, мужчины иногда…
Я перевернула яйцо. Желток растёкся по сковородке золотым пятном.
— Понимаю.
— Вот и хорошо. Значит, мы можем…
— Я понимаю, кто ты, — сказала я, не оборачиваясь. — Наконец-то.
Он замолчал.
Я выключила плиту, накрыла сковородку крышкой. Села напротив.
— Иди на работу. Опоздаешь.
Он смотрел на меня с растерянностью. Ждал слёз, истерики, битой посуды. Я видела это ожидание в его глазах.
Но слёз не было. Была тишина. Холодная и ясная, как утреннее небо за окном.
Вечером я позвонила Максиму.
Мы учились вместе в медицинском. Потом виделись изредка — на днях рождения общих друзей, случайно в метро. Обменялись номерами, обещали созвониться.
Не созванивались.
— Людмила Викторовна! — голос его был тёплым, удивлённым. — Сколько лет, сколько зим!
— Максим, мне нужна твоя помощь.
— Что-то случилось?
— Можно так сказать. Ты сейчас свободен?
— В смысле занят или…
— В смысле не женат.
Он засмеялся.
— Свободен. Разведён уже пять лет, если честно. А что?
— Мне нужно, чтобы ты сыграл роль. Небольшую. Один вечер.
— Интересно. Какую?
Я помолчала. За окном зажигались фонари. Ноябрьские сумерки приходили рано.
— Моего воздыхателя.
Максим не ответил сразу. Потом выдохнул:
— Людмила… Ты серьёзно?
— Вполне.
— А твой муж?
— Как раз для него и представление, — сказала я спокойно. — Завтра вечером. Часов в восемь. Адрес скину. Придёшь?
Он помолчал. Я слышала, как он вздыхает, думает.
— Странная просьба, — сказал он наконец. — Но интересная. Хорошо. Приду.
— Спасибо.
— Людмила…
— Да?
— Ты в порядке?
Я посмотрела на своё отражение в тёмном окне. Пятьдесят семь лет. Волосы, собранные в узел. Лицо без косметики. Усталые глаза.
«Она постарела. Скучная».
— В полном, — ответила я. — До завтра.
Утром я пошла в парикмахерскую. Не в ту, где стриглась последние десять лет за углом дома. В другую. Нашла в интернете, записалась онлайн.
Мастер — девушка лет тридцати с ярко-рыжими волосами — покрутила меня в кресле.
— Что хотим?
— Хочу выглядеть на свой возраст, — сказала я. — Но хорошо.
Она улыбнулась.
— Отличная формулировка. Освежим цвет? Уберём седину мягко, без черноты?
— Давайте.
Три часа я сидела в кресле. Читала журнал про путешествия. Смотрела на фотографии Лиссабона, узких улочек с жёлтыми трамваями.
Думала: может, поеду. Куплю билет и поеду.
Когда мастер закончила, я не сразу узнала себя.
Волосы мягкой волной до плеч. Цвет — тёплый каштановый с рыжеватым отливом. Никакой седины.
Лицо будто помолодело.
— Вам идёт, — сказала мастер. — Жаль, что женщины прячут красоту под строгостью. Вы очень хорошо выглядите.
Я заплатила. Вышла на улицу. Прохожие не оборачивались — обычная женщина средних лет.
Но я шла иначе. Спина прямее. Шаги увереннее.
Вечером накрыла стол. Салаты, горячее, виноградный «сок» в графине. Игорь должен был вернуться к девяти.
В восемь пришёл Максим.
Максим стоял на пороге с букетом хризантем. Костюм тёмно-синий, рубашка без галстука. Выглядел хорошо — седина на висках, приятная улыбка.
— Мадам, — протянул он цветы. — Надеюсь, я вовремя?
— Идеально, — я взяла букет и пропустила его внутрь. — Проходи. Чувствуй себя как дома.
Он огляделся. Обычная двухкомнатная квартира в спальном районе. Ничего особенного. Книжные полки, диван, стол у окна.
— Людмила, ты точно уверена? — спросил он тихо, пока я ставила цветы в вазу. — Я могу просто уйти. Пока не поздно.
— Уверена.
— А что я должен… в смысле, как играть?
Я посмотрела на него.
— Никак. Просто посиди со мной. Поговорим о жизни. Как старые друзья.
— Это я умею, — кивнул он.
Мы сели за стол. Я налила в высокие бокалы. Максим поднял свой:
— За что пьём?
— За честность, — сказала я. — Которая иногда приходит с опозданием, но всё равно приходит.
Мы выпили. «Сок» был терпким, с кислинкой.
Странно — я ждала, что буду нервничать. Что руки задрожат, голос сорвётся.
Но нервов не было. Только ясность. Холодная, как ноябрьский воздух за окном.
Я уже приняла решение. Ещё когда услышала: «Удобная жена».
— Расскажи, как в театральном? — спросила я. — Ты же там преподаёшь?
— Преподаю. Актёрское мастерство. Знаешь, работа странная. Учишь людей врать правдиво. Играть чувства, которых нет. А потом смотришь — и понимаешь, что в жизни все мы актёры. Жаль, что роли выбираем сами редко.
Я улыбнулась.
— Философ.
— Годы, — он пожал плечами. — После пятидесяти начинаешь думать. О том, что было, что могло быть. О выборах, которые сделал или не сделал.
Мы говорили о книгах, которые читали. О спектаклях, что он ставил. О моей работе в поликлинике — бесконечных очередях, усталых врачах, пациентах, которые приходят не лечиться, а поговорить.
— Одиночество, — сказал Максим. — Главная болезнь возраста. Люди женаты, а одиноки. Живут вместе, а не слышат друг друга.
Я кивнула. Посмотрела на часы.
Без пятнадцати девять.
В дверях повернулся ключ.
Игорь вошёл и замер на пороге.
Мы сидели за столом. Свечи горели. Бокалы с соком. Максим что-то рассказывал, я смеялась.
— Что здесь происходит?
Я подняла голову. Посмотрела на мужа спокойно.
— Познакомься — Максим. Старый друг.
Максим встал, протянул руку.
— Добрый вечер.
Игорь руку не пожал. Смотрел на меня.
— Какой ещё друг?! Откуда он?!
— Мы учились вместе. Давно. Встретились недавно, решили увидеться. Вспомнить молодость.
— Людмила, что за… — он осёкся. — Ты о чём вообще?
Я пожала плечами.
— О чём ты? Мы просто ужинаем. Разве это запрещено?
— При муже?!
— А мужу разрешено? — я встала. — При жене снимать квартиру на Речном? За тридцать пять тысяч в месяц? Из нашего общего бюджета?
Он побледнел.
— Ты… откуда…
— Всё равно не узнает, — сказала я тихо, повторяя его слова. — Удобная жена. Верит каждому слову. Помнишь?
Максим деликатно встал.
— Людмила, я, пожалуй, пойду.
— Спасибо, — я проводила его до двери. — Спасибо за вечер.
Он обнял меня по-дружески.
— Держись. Ты сильная.
Когда дверь закрылась, Игорь стоял посреди комнаты. Растерянный, постаревший вдруг.
— Люда, я могу объяснить…
— Не надо, — я прошла на кухню, начала убирать со стола. — Объяснения были нужны тогда, в ресторане. Теперь поздно.
Он шёл за мной следом.
— Но ты же сама… этот мужик…
— Друг. Всего лишь друг. Но тебе не обязательно мне верить. Я теперь понимаю, как это — когда не верят.
Следующие два дня он пытался вернуть всё назад.
Звонил общим знакомым. Моя коллега Нина передала: «Игорь просил поговорить с тобой. Говорит, ты не слушаешь его».
Я только покачала головой.
Он обещал терапию, психолога, совместные встречи. Говорил о прошлом, о том, как мы начинали, как строили жизнь. Вспоминал каждую мелочь.
— Люда, двадцать пять лет же! — повторял он. — Мы можем всё исправить.
Но я уже знала: начать сначала невозможно.
Через три дня я подала документы на развод.
Адвокат, которого порекомендовала коллега, оказалась женщиной лет сорока пяти — собранной, чёткой, с внимательным взглядом.
— Есть доказательства?
Я рассказала о ресторане.
Она послушала. Кивнула.
— Хорошо. Есть совместное имущество?
— Квартира. Куплена в две тысячи третьем, в браке. Сейчас стоит около девяти с половиной миллионов. Счёт — один миллион двести тысяч. И у меня есть личный вклад, открытый до бракосочетания — четыреста пятьдесят тысяч.
— Вклад ваш, не делится. Квартира и счёт — пополам.
Игорь узнал из повестки. Примчался домой вечером, орал в прихожей:
— Ты с ума сошла?! Развод?! Из-за чего?!
Я сидела на кухне, пила кофе.
— Сам знаешь из-за чего.
— Люда, мы же можем всё обсудить! Я прекратил эти… встречи. Всё кончено. Давай начнём сначала.
— Нет, — сказала я спокойно. — Не можем.
— Но двадцать пять лет же!
Я посмотрела на него. На этого человека, с которым прожила четверть века.
И не узнала.
— Двадцать пять лет ты прожил с удобной женой. Которая не проверяет счета. Которая верит. Которая постарела. Я больше не хочу быть удобной.
Суд прошёл в декабре. Быстро, почти буднично.
Судья — женщина предпенсионного возраста — слушала внимательно. Смотрела на меня с лёгким сочувствием. На Игоря — без эмоций.
Решение: раздел имущества поровну. Квартира продаётся, деньги делятся. Счёт — пополам. Вклад остаётся мне.
В коридоре суда Игорь попробовал последний раз:
— Людмила, может, ещё подумаем? Столько лет вместе… Мы можем договориться. Квартиру не продавать. Я могу съехать, ты останешься. Мы же не враги.
Я остановилась. Посмотрела на него внимательно, будто видела впервые.
— «Она всё равно не узнает. Удобная жена. Верит всему». Помнишь эти слова?
Он опустил глаза.
— Я их не забуду, — продолжила я спокойно. — А ты не забывай, кем оказался. Это важно — помнить правду о себе.
Развернулась и ушла.
Часы я забрала. Те самые, за шестьдесят тысяч. Продала через интернет. Купила билет в Лиссабон. На две недели.
Квартиру мы продали через три месяца. Я получила свою половину плюс вклад.
Достаточно, чтобы купить однокомнатную и ещё останется на жизнь.
Максим позвонил в марте.
— Как ты?
— Хорошо, — ответила я. — Честно.
— Слушай, у нас в театре премьера. Придёшь?
— С удовольствием.
Мы встретились. Спектакль был про расставание. Про людей, которые живят рядом, но не вместе. Про одиночество в паре и свободу в одиночестве.
После спектакля сидели в кафе.
— Людмила, можно вопрос?
— Конечно.
— Ты жалеешь?
Я подумала. За окном шёл мартовский снег. Мокрый, тающий на асфальте.
— Нет, — сказала я. — Жалею только, что не узнала правду раньше. Но жизнь без правды — это не жизнь. Это декорация.
Максим улыбнулся.
— Мудрая женщина.
— В пятьдесят семь понимаешь то, что в тридцать видишь, — пожала я плечами.
Мы вышли на улицу. Снег падал на волосы, на плечи. Город пах весной и свободой.
— Спасибо тебе, — сказала я. — За тот вечер. За роль.
— Это была не роль, — ответил он. — Просто встреча двух старых друзей. Честная.
Он пошёл в одну сторону. Я — в другую.
Утром я проснулась в своей новой однокомнатной квартире. Маленькой, светлой.
Сварила кофе.
На столе лежал учебник португальского с закладками на первых страницах. Билет в Лиссабон на май.
Впереди была ещё одна жизнь.
Без лжи, без удобства, без чужих слов про то, что я постарела.
Я постарела. Но стала собой.
И это оказалось важнее, чем двадцать пять лет в декорациях несчастного счастья.
