— А мы уже подъезжаем! Сюрпри-и-из! — в трубке визжал женский голос, перекрывая шум колес и какой-то вокзальный гул. — Ты там давай, ставь чайник, или что покрепче! Мы с Гариком и малыми на такси, номер уже ищем. Адрес же тот же, на Ленина?
Жанна замерла с половником в руке. Суп в кастрюле тихо булькал, но этот уютный звук мгновенно перекрыла волна холодного, липкого раздражения. Она медленно опустила половник на подставку, стараясь не звякнуть. В кухне было тихо, только тиканье часов и этот голос в динамике, наглый, уверенный в своей правоте.
— Какой сюрприз, Лариса? — голос Жанны прозвучал глухо, но твердо. — Вы где сейчас?
— Да в городе уже, говорю же! С поезда сошли. Ой, тут так ветрено, ты бы видела! Гарик чемоданы тащит, матерится, — хохотнула собеседница. — Мы решили, чего звонить заранее? Спонтанность — это жизнь! Короче, встречай, минут через двадцать будем. Номер квартиры напомни, а то я забыла, третий или пятый этаж?
Жанна прикрыла глаза. Перед мысленным взором всплыла картина: Лариса, жена двоюродного брата ее мужа, грузная, вечно потная женщина с ярко-накрашенным ртом и манерами базарной торговки, ее муж Гарик — суетливый, с бегающими глазками, и двое их сыновей, которые в прошлый раз разбили плазменный телевизор и сказали, что «он сам упал».
— Лариса, послушай меня внимательно, — Жанна выпрямилась, опираясь поясницей о столешницу. — Не надо искать номер квартиры. И такси заказывать к нашему дому не надо.
— В смысле? — голос в трубке дрогнул, но тут же набрал обороты. — Ты чего, Жанка? Шутишь? Мы с дороги, устали как собаки, дети есть хотят. Не начинай.
— Я не начинаю. Я заканчиваю, не успев начать. Вы к нам в гости едете? А я вас звала? Нет. Олег вас звал? Тоже нет. У нас не гостиница и не перевалочный пункт. Разворачивайтесь. Я никого не пущу.
В трубке повисла тишина. Тяжелая, ошеломленная. Слышно было, как где-то на заднем фоне орет ребенок и бубнит мужской бас.
— Ты… ты сейчас серьезно? — Лариса перешла на визг. — Мы в чужом городе! С детьми! Родня, называется! Мы к вам со всей душой, подарки везем, сала кусок, соленья! А ты нас на улицу? Гарик! Ты слышишь, что эта… что твоя невестка говорит?
— Мне все равно, что вы везете, — отрезала Жанна. — Мы это не обсуждали. У нас свои планы, своя жизнь. Вы не подростки, чтобы сваливаться на голову без предупреждения. В городе полно гостиниц. Адреса в интернете найдете.
Она нажала отбой и швырнула телефон на стол. Сердце колотилось не от страха, а от злости. Как же они достали. Эта простота, которая хуже воровства. Привычка считать чужой дом своим, чужое время — резиновым, а чужие деньги — общими.
В прихожей хлопнула дверь. Вернулся Олег. Он выглядел уставшим — смена на заводе выдалась тяжелой, лицо серое, под глазами тени. Он молча стянул ботинки, аккуратно поставил их на полку. Жанна ценила в муже эту молчаливую педантичность. Он был человеком дела, жестким на работе, но дома искавшим тишины. Никакой он не маменькин сынок, слава богу, сам всего добился, и квартиру эту они купили вдвоем, выплачивая ипотеку и отказывая себе во многом, пока родня Олега гуляла свадьбы и меняла машины.
— Что случилось? — спросил он, заметив напряженную спину жены. — Ты как струна.
— Гости, — коротко бросила Жанна, наливая ему воды. — Лариса с Гариком. Приехали.
Олег замер со стаканом у рта. Его брови, густые, темные, сошлись на переносице.
— В смысле приехали? Они же в Сызрани должны быть.
— А вот так. Сюрприз. Звонили с вокзала. Едут к нам. Я их развернула.
Олег медленно выдохнул, сделал глоток и поставил стакан. В его глазах не было ни жалости к родне, ни попытки оправдать их. Только усталое раздражение.
— Развернула — это правильно. Но ты же знаешь Ларису. Она не развернется. Она сейчас приедет и будет ломиться в дверь, пока соседи полицию не вызовут.
— Пусть вызывают, — Жанна скрестила руки на груди. — Мне плевать. Я этот табор на порог не пущу. Помнишь прошлый раз? Три года назад? Когда они «на пару дней» заехали?
Олег скривился, как от зубной боли. Конечно, он помнил. Две недели ада. Прокуренная кухня, хотя просили не курить. Исчезнувшие деньги из тумбочки («Ой, мы думали, это на хозяйство лежит, мы взяли пива купить»). Разбитый телевизор. И вечные претензии: «А чего у вас колбаса такая дешевая?», «А чего Олег так поздно приходит, жене внимания не уделяет?».
— Помню, — глухо сказал он. — Я тогда еле сдержался, чтобы Гарику лицо не разбить.
— Вот именно. Поэтому сегодня у нас крепость. Оборона. Телефон лучше отключи, они сейчас тебе названивать начнут.
И точно. Мобильный Олега в кармане куртки завибрировал. Он достал его, посмотрел на экран — «Брат Гарик» — и молча перевел рычажок в беззвучный режим, бросив аппарат на тумбочку.
— Пусть звонят. Я в душ. Если начнут в дверь долбить — не открывай. Я сам с ними поговорю, если что.
Но «если что» наступило быстрее, чем он успел дойти до ванной. Домофон взвизгнул требовательно и резко. Один раз, второй, третий. Длинные, настойчивые гудки, от которых хотелось зажать уши.
Жанна подошла к трубке, но не сняла ее. Просто убавила звук до минимума. Пусть звонят. В подъезд без ключа не попадешь, консьержки нет, но дверь железная, надежная.
Через пять минут телефон Жанны снова ожил. Сообщения в мессенджере посыпались градом.
«Ты что, офонарела? Открой дверь!»
«Мы у подъезда! Тут холодно!»
«У меня дети замерзли! Совести у тебя нет!»
«Олегу скажи, пусть выйдет! Мужик он или кто?»
Жанна читала, и губы ее кривились в усмешке. «Мужик он или кто». Любимая манипуляция. Если мужик — значит, должен терпеть на шее толпу дармоедов. Если женщина — значит, должна метнуться на кухню, накрывать поляну и стелить свежее белье, которое потом придется выкидывать.
— Не уходят? — Олег вышел из ванной, так и не помывшись, в домашней футболке.
— Нет. Пишут про совесть.
— Совесть, — хмыкнул Олег. — У Гарика совести не было, когда он у матери пенсию выгребал якобы на бизнес, а сам машину в карты проиграл. Ладно.
Он подошел к окну. Их квартира была на третьем этаже. Окна выходили во двор. Олег осторожно отодвинул плотную штору.
— Вон они. Стоят. Таксиста отпустили, чемоданы на лавку сгрузили. Лариса орет в телефон, видимо, тебе наговаривает.
В этот момент снизу донесся вопль:
— ОЛЕ-Е-ЕГ! ЖАННА! ОТКРЫВАЙТЕ, ХВАТИТ ПРИДУРИВАТЬСЯ!
Соседка с первого этажа, баба Валя, женщина боевая и не терпящая шума, уже высунулась в окно:
— А ну заткнулись! Чего орете? Полицию сейчас вызову!
— Вызывай, старая! — огрызнулась Лариса снизу. — У нас тут родственники заперлись, может, померли там! Мы к ним в гости приехали!
— Живые они, свет горит! — рявкнула баба Валя. — А раз не открывают, значит, видеть вас не хотят! Проваливайте!
Жанна отошла от окна и села на диван. Ситуация была абсурдная и стыдная. Но пускать их было нельзя. Стоит дать слабину, открыть «только поговорить» или «только в туалет» — и всё. Они просочатся, расползутся по квартире, как плесень, займут диван, начнут жрать их еду и учить жизни. Нет.
— Надо выходить, — мрачно сказал Олег. — Они сейчас нам дверь подъездную сломают или машину поцарапают, если увидят.
— Не надо выходить, — Жанна покачала головой. — Они этого и ждут. Контакта. Скандала. В скандале они как рыбы в воде, они тебя заболтают, на жалость надавят, на «мы же родня». Игнор — единственное средство.
Но тут произошло то, чего Жанна боялась. Кто-то из соседей, видимо, возвращаясь домой, открыл дверь подъезда. Лариса с Гариком, подхватив чемоданы, юркнули внутрь.
Тяжелые шаги на лестнице. Гулкие голоса. Лифт они ждать не стали, поперлись пешком.
Через минуту в их железную дверь начали колотить. Не звонить — звонок Жанна отключила — а именно колотить, кулаками и ногами.
— Открывай! Я знаю, что вы там! — орал Гарик. Голос у него был прокуренный, сиплый. — Олег! Ты че, брата не узнаешь? Открой, поговорить надо!
Жанна посмотрела на мужа. Олег стоял посреди коридора, сжав кулаки. Желваки на скулах ходили ходуном. Он был человеком спокойным, но в гневе страшным. И сейчас он был в гневе.
— Я открою, — тихо сказал он.
— Нет, — Жанна встала между ним и дверью. — Если ты откроешь, начнется драка. Или базар. Ты их не перекричишь.
— Я их спущу с лестницы.
— И сядешь потом? Из-за этих упырей? Нет.
Она подошла к двери вплотную и громко, четко произнесла, глядя в глазок:
— Гарик, Лариса. Уходите. Я вызываю наряд полиции. Статья за хулиганство и нарушение тишины. У нас камера над дверью, вы забыли? Всё пишется. Как вы дверь пинаете, как орете.
За дверью на секунду притихли. Камеры там не было, был муляж, который Олег повесил год назад для острастки закладчиков, но родня этого знать не могла.
— Жанка, ты че, совсем? — голос Ларисы стал жалобным, но с той же ноткой агрессии. — Какая полиция? Мы же свои! Ну давай по-нормальному! Ну пусти хоть детей покормить! Они с утра маковой росинки во рту не держали!
— В двух кварталах отсюда есть кафе «Березка», работает круглосуточно. Там покормите. Уходите. Я считаю до десяти и звоню в дежурную часть.
— Да пошла ты! — заорал Гарик и с силой пнул дверь. Металл глухо отозвался. — Олег! Ты подкаблучник! Баба тобой крутит, а ты молчишь! Тьфу!
— Я не молчу, — громко сказал Олег, подойдя к двери. — Я просто не хочу руки марать. Валите отсюда. Чтобы я вас не видел. Забудьте этот адрес.
За дверью послышалась возня, шепот, потом женский плач — явно наигранный, театральный.
— Ой, люди добрые, что ж это делается! Родного брата гонят!
Но спектакль не удался. Сверху, с четвертого этажа, спускался сосед, здоровенный мужик с бультерьером. Пес был в наморднике, но выглядел внушительно.
— Чего шумим? — бас соседа прозвучал как гром. — Время десять вечера. Дети спят.
— Мы… мы к родственникам, — стушевался Гарик.
— Родственники вам не открывают. Значит, не ждут. Освободите площадку. Собака нервничает.
Бультерьер, почувствовав настроение хозяина, глухо рыкнул.
Это стало решающим аргументом. Послышался стук колесиков чемодана, шарканье ног, и недовольное бормотание, удаляющееся вниз по лестнице.
Жанна прижалась лбом к холодному металлу двери. Тишина. Ушли.
Олег подошел сзади, положил тяжелые руки ей на плечи.
— Прости, — сказал он. — Стыдно как-то. Перед соседями, перед тобой.
— Тебе не за что извиняться, — Жанна развернулась и уткнулась носом ему в грудь. От футболки пахло его потом и усталостью, родной, надежный запах. — Ты их не воспитывал. И я не воспитывала. Это их выбор — быть хамами. А наш выбор — не пускать хамов в свою жизнь.
— Они же теперь всей родне растрезвонят, — криво усмехнулся Олег. — Скажут, что мы зажрались, что я мать родную продал, а ты меня приворожила и против семьи настроила.
— Пусть говорят. Собака лает — караван идет. Главное, что они там, а мы здесь. И у нас тихо.
Она пошла на кухню, снова взяла половник. Суп, к счастью, не выкипел.
— Садись есть, — сказала она обыденным тоном, словно и не было этой осады. — Солянка. Как ты любишь.
Олег сел за стол, посмотрел на жену. У нее не было ни безупречной укладки, ни модельной внешности. Обычная женщина, уставшая после работы, в домашнем костюме. Но в этой ее спокойной твердости, в том, как она резала хлеб, как ставила тарелку, была такая сила, такая надежность, что у него защемило сердце.
— Жан, — тихо позвал он.
— М?
— Спасибо. Что не пустила. Я бы, может, и сломался. Ну, пожалел бы детей. А потом опять… этот ад.
— Не сломался бы, — она поставила перед ним дымящуюся тарелку. — Ты просто добрый. А я злая. Должен же кто-то в семье быть злым полицейским.
Они ужинали в тишине. Телефон на тумбочке пару раз вспыхнул входящими сообщениями, но потом затих. Видимо, Лариса с Гариком нашли-таки гостиницу или поехали искать других «добрых» родственников.
В эту ночь они спали спокойно. Без гостей на диване, без чужого храпа за стенкой, без страха, что утром не найдешь свой кошелек или любимую кружку. Это была их территория. Их крепость. И они ее отстояли.
А на следующий день Жанна узнала продолжение истории. Позвонила свекровь, мать Олега. Жанна внутренне напряглась, ожидая упреков, но голос Антонины Петровны был на удивление спокойным.
— Жанночка, привет. Тут мне Лариска звонила. Жаловалась, что вы их на порог не пустили, на улице ночевать оставили.
— Не на улице, Антонина Петровна, — спокойно ответила Жанна. — В городе полно гостиниц. А предупреждать надо о визитах.
— Да знаю я, знаю, — вздохнула свекровь. — Они ко мне сначала хотели, да я сказала, что у меня ремонт, полы вскрыты. Соврала, конечно. Просто сил нет на них. Они ж как саранча. Поживут неделю, все запасы съедят, денег займут и не отдадут, еще и грязью потом польют. Я чего звоню-то… Вы правильно сделали. Молодцы. Нечего на шею сажать. Я в свое время постеснялась отказать, так они у меня полгода жили, пока я их со скандалом не выставила. Так что держись, Жанна. Ты у Олега кремень. Я за него спокойна.
Жанна положила трубку и улыбнулась. Впервые за долгие годы она почувствовала, что «родня мужа» — это не всегда приговор. Иногда это просто люди, с которыми можно выстроить границы. И если эти границы защищать, то даже свекровь начнет тебя уважать.
Вечером они с Олегом сидели на кухне, пили чай. За окном шел дождь, по стеклу стучали капли.
— Знаешь, — сказал Олег, глядя в темное окно. — Они ведь не просто так приехали. Гарик смску прислал потом.
— Денег просил?
— Хуже. У них квартиру за долги описывают. Они хотели у нас пересидеть, пока там «всё утрясется». Месяца три-четыре.
Жанна поперхнулась чаем.
— Три-четыре месяца? С Ларисой? В нашей двушке?
— Ага. А потом бы они сказали, что им ехать некуда, и остались бы насовсем. Платить-то им нечем.
Жанна представила эту картину: раскладушки в коридоре, вечные склоки, чужие дети, разрисовывающие обои, Лариса, командующая на ее кухне… Холод прошел по спине.
— Мы спаслись, — прошептала она. — Мы реально спаслись.
— Это ты нас спасла, — Олег накрыл ее руку своей ладонью. Ладонь была широкая, теплая, мозолистая. — Я тебя люблю, Жанка.
— И я тебя, — ответила она, и это была правда.
Без лишних слов, без пафоса. Просто жизнь. Сложная, иногда грязная, но своя. И никто не имеет права вваливаться в нее в грязных сапогах, даже если называет себя родней.
Дверь была заперта. Чай остывал. Жизнь продолжалась.
