— У тебя, Лена, есть всё: и бизнес свой, и внедорожник, и муж приличный, хоть и молчун. А у Вити что? Только я да гипертония. Ему, Леночка, старт нужен. Почва. А ты — ты же у нас двужильная, ты и на камнях прорастешь.
Голос матери в телефонной трубке звучал не просительно, а как-то назидательно-устало, словно она объясняла неразумному ребенку таблицу умножения.
Я тогда не придала значения этой интонации. Просто отмахнулась, паркуясь у строительного гипермаркета: «Мам, давай не сейчас, я плитку выбираю. В ванную. Бежевую, как ты хотела».
Если бы я знала, чем обернется этот бежевый керамогранит три месяца спустя, я бы, наверное, развернула машину и уехала в лес кричать на сосны. Но я не знала.
Я была счастлива той глупой, деятельной радостью человека, который наконец-то может вытащить родителей из прогнившего барака на окраине в светлую, пахнущую свежей штукатуркой новостройку.
Ноябрь 2025 года выдался промозглым. Небо над городом висело низко, похожее на грязное ватное одеяло, из которого то и дело сыпалась мелкая ледяная крупа. Я припарковала машину у подъезда нового дома.
Дворники лениво смахнули последние капли со стекла. На душе было тепло: сегодня я везла маме ключи. Ремонт закончен, клининг все вычистил, даже шторы — плотные, цвета какао с молоком — уже висели на карнизах.
Мама с папой должны были переехать в субботу. Я специально разгрузила рабочий график, наняла грузчиков. Отец, правда, ворчал, что «старый диван еще послужит», но я была непреклонна: в новую жизнь — с новой мебелью.
Я хотела, чтобы их старость прошла в комфорте. Чтобы мама не грела воду в кастрюлях, когда не работает титан, а просто открывала кран. Чтобы папа не ходил в туалет через холодный коридор.
Я поднялась на седьмой этаж. Лифт работал бесшумно, пахло новизной и немного — чужим кофе. Достала связку ключей.
Ключ вошел в скважину туго. Странно. Я ведь проверяла замок на прошлой неделе, всё работало как по маслу. Нажала на ручку. Дверь подалась, но как-то неохотно, словно с той стороны ее кто-то держал. Или что-то подпирало.
В нос ударила вонь.
Это был не запах новостройки — не аромат виниловых обоев, ламината и чистоты. Пахло смесью кислого перегара, дешевого табака и жареного лука. Тем самым специфическим духом неустроенности, от которого я сбежала двадцать пять лет назад, сразу после школы.
Я замерла на пороге. В прихожей, прямо на новеньком, еще в пленке, пуфике, стояли грязные ботинки сорок пятого размера. Рядом валялась куртка с оторванной вешалкой.
— Мам? — позвала я, чувствуя, как внутри, где-то под ребрами, начинает наливаться холодом тяжелый ком. — Пап?
Тишина. Только из кухни доносится мерное бормотание телевизора. Какой-то бесконечный сериал.
Я прошла в кухню, не разуваясь. Стучала каблуками по дорогому ламинату, оставляя мокрые следы, и мне было всё равно.
За столом — моим столом, из массива дуба, который я искала три недели по всем складам — сидел Витя. Мой брат. Ему сорок восемь, но со спины, в растянутой майке-алкоголичке, он выглядел на все шестьдесят.
Перед ним стояла початая бутылка, тарелка с какими-то объедками и пепельница, полная окурков. Пепел серым снегом покрывал столешницу.
Витя медленно повернул голову. Глаза у него были мутные, с красными прожилками, но в них не мелькнуло ни испуга, ни удивления. Только ленивое узнавание.
— О, Ленка, — прохрипел он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — А ты чё без звонка? Мы тут, это… обживаемся.
— Кто «мы»? — голос мой прозвучал чуждо, сухо, как треск ломающейся ветки.
— Ну я. И… эта… Жанка должна подойти.
Я обвела взглядом кухню. На индукционной плите — жирные брызги. В мойке из искусственного камня — гора посуды. На полу — пятно, похожее на пролитое из бутылки.
— Где родители? — спросила я тихо.
Витя пожал плечами, наливая себе в рюмку. Руки у него подрагивали — мелко, противно.
— Так там же. В бараке. Мать сказала, мне тут удобнее будет. До работы ближе, если устроюсь. Да и вообще… Мне, говорит, личную жизнь налаживать надо. А то всё с ними да с ними. Тесно, говорит.
Он опрокинул рюмку, крякнул и потянулся вилкой к засохшему огурцу.
— Уходи, — сказала я.
Витя замер. Вилка звякнула о тарелку.
— Чё?
— Вставай и уходи. Сейчас же.
Он усмехнулся. Криво, недобро, показав желтые от курения зубы.
— Ты, Ленка, не кипятись. Мать хозяйка, она разрешила. Ключи дала. Так что давай без этого… без командирских замашек. Ты тут никто, по сути. Квартира родительская.
Я смотрела на него и видела не брата, с которым мы когда-то делили один велосипед на даче. Я видела паразита. Существо, которое присосалось к нашей семье тридцать лет назад и никак не могло отвалиться.
Вечный студент, вечный «подающий надежды», вечный страдалец, которого увольняют злые начальники, бросают меркантильные жены и обижает жестокая судьба.
— Квартира, Витя, — произнесла я очень четко, — оформлена на меня. Я собственник. Единственный. Оригиналы документов лежат в моем офисном сейфе, а не в тумбочке у мамы.
Ухмылка сползла с его лица.
— Мать сказала — подарок, — буркнул он уже менее уверенно. — Типа, на золотую свадьбу им. Значит, ихняя. А они меня пустили. Всё по-людски.
— Подарок — это право жить здесь в комфорте. Родителям. Не тебе. Собирайся.
— А если не пойду? — он снова набычился, в глазах мелькнула пьяная агрессия. — Ментов вызовешь? На родного брата?
Я не ответила. Развернулась и вышла из кухни. В прихожей меня нагнал его крик:
— Жадина! Буржуйка! Сама в шоколаде, а брату родному угла жалко! Мамке позвоню!
Я вышла из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь. Руки стали ледяными и твердыми. Я спустилась вниз, села в машину и только тогда выдохнула. Воздух вырвался из легких с хрипом.
Нужно было ехать к маме. В тот самый барак.
Дорога заняла сорок минут. Я ехала на автопилоте, светофоры расплывались в красные пятна, но ноги сами жали на тормоз.
В голове крутились обрывки воспоминаний. Вот Вите двадцать, он бросил институт — «преподы валят». Мама плачет, сует ему деньги. Вот Вите тридцать, он разбил отцовскую машину — «ну с кем не бывает, мальчик стресс снимал». Папа отдает последние накопления, чтобы закрыть долг.
Вот Вите сорок, он живет в их проходной комнате, и мама шикает на меня: «Тише, Витенька спит, он всю ночь резюме рассылал». Хотя я точно знала — он всю ночь играл в «танки».
Я всегда была «сильной». С пяти лет, когда мне впервые сказали: «Уступи братику, он маленький». Я уступала игрушки, конфеты, потом — время, внимание, деньги. Я училась на бюджете, работала санитаркой, потом строила бизнес с нуля.
Я зубами выгрызала каждый рубль. А Витя… Витя просто был. И этого было достаточно, чтобы его любили.
Старый дом встретил меня запахом сырости и кошачьей мочи. Подъездная дверь висела на одной петле. Я поднялась на третий этаж, позвонила в дверь, обитую рваным дерматином.
Открыла мама. В старом халате, в стоптанных тапочках. Увидев меня, она просияла, но тут же, заметив выражение моего лица, насторожилась.
— Леночка? А ты чего так поздно? Случилось что?
— Случилось, мама. Почему Витя в новой квартире?
Она посторонилась, пропуская меня в узкий коридор. Там было темно.
— Проходи, чего на пороге стоять. Чай будешь?
— Я не хочу чая. Я хочу знать, почему в квартире, которую я купила для вас с папой, живет Витя со своей очередной… Жанкой.
Мы прошли на кухню. Здесь ничего не изменилось за последние десять лет. Отец сидел в углу, чинил какой-то приемник. При моем появлении он втянул голову в плечи, словно ожидая удара.
— Вите нужно устраивать жизнь, — начала мама, глядя в окно. — Ему скоро пятьдесят. Ни семьи, ни угла. А тут такая возможность. Квартира большая, светлая. Приведет женщину…
— Мама, — перебила я. — Эта квартира для вас. У вас здесь плесень по углам. У папы астма. Я брала ипотеку, гасила ее досрочно, отказывая себе в отпуске, не для того, чтобы Витя устраивал там притон.
— Какой притон! — всплеснула руками мама. — Ну выпил мальчик, новоселье отметил. Что ты из него монстра делаешь?
— Я его предупредила.
— Лена! — голос матери зазвенел сталью. — Как тебе не стыдно? Ты же удачливая, у тебя всё само в руки идет. Бизнес, деньги, связи. Ты сильная. Ты себе еще пять квартир купишь, если захочешь. А Витенька… Он тонкой душевной организации. Его жизнь побила. Кто ему поможет, если не мы?
— «Всё само»? — я почувствовала, как кровь приливает к лицу. — Ты считаешь, что мне всё упало с неба? Я работала по шестнадцать часов в сутки!
— Не кричи на мать! — отец вдруг стукнул кулаком по столу. Слабо так стукнул, неубедительно. — Мать лучше знает.
— Вот именно, — подхватила мама. — Мы с отцом посоветовались и решили. Мы люди старые, нам много не надо. Мы тут привыкли. А Вите нужнее. Это наш родительский подарок ему.
— Ваше право? — я посмотрела на них, и мне стало страшно от их слепоты. — Мам, ты забыла одну деталь. Юридическую. Квартира не ваша. Она моя. Я не оформляла дарственную.
Мама замерла.
— Ах вот как… Ты, значит, нас на крючке держать хотела? Попрекать куском хлеба? Если ты не пустишь Витю, ноги моей в той квартире не будет. И отца не пущу. Подавись своими квадратными метрами!
В кухне повисла тишина. Слышно было только, как капает вода из крана: кап… кап… кап…
— Значит, это ваше последнее слово? — спросила я очень тихо. — Витя или я?
— Не передергивай, — поморщилась мама. — Просто отдай ему квартиру, перепиши документы, а мы уж тут доживем.
И вдруг что-то внутри меня щелкнуло. Как тот замок, который я открывала час назад. Щелкнуло и открылось. Но не дверь, а выход. Выход из этого бесконечного круга вины.
— Хорошо, — сказала я.
Мама просияла.
— Ну вот и умница! А документы когда переоформим?
Я молча застегнула сумку.
— Ты не поняла, мама. «Хорошо» — это значит, что я услышала твою позицию. Документы останутся у меня. А в квартире не будет никого. Ни вас, ни Вити.
— Да ты… Да как ты смеешь! — закричала она. — Я тебя прокляну!
Я захлопнула за собой дверь, отсекая её крик. Сбежала вниз, села в машину и набрала номер мастера по вскрытию замков.
— Алло, Сергей? Добрый вечер. Срочный вызов. Да, прямо сейчас. И нужно будет установить сигнализацию.
Сергей приехал через двадцать минут. Крепкий мужчина в рабочем комбинезоне, от которого пахло машинным маслом и дорогим табаком. Он не задавал лишних вопросов. Видимо, женщины в хороших пальто, меняющие замки в ночи, были для него такой же рутиной, как заклинившие механизмы.
— Ставим «Гардиан» или итальянский перекодируемый? — деловито спросил он, осматривая дверь. — Если боитесь, что дубликаты сделали, лучше перекодируемый. И цилиндр поменяем на тот, что с защитой от высверливания.
— Ставьте самое надежное. Чтобы ни ключом, ни отмычкой.
Пока взвизгивала дрель, я стояла у окна и смотрела на темный двор. Внизу, у подъезда, мелькнула фигура. Витя. Он вернулся. Я видела, как он задирает голову, высматривая окна, но света в квартире я не зажигала. Он постоял, покачиваясь, достал телефон.
У меня в кармане тут же завибрировало. «Брат».
Я не ответила.
Следом завибрировало снова. «Мама».
Я нажала боковую кнопку, заглушая звук.
— Готово, хозяйка, — Сергей смахнул металлическую стружку с порога. — Вот новые ключи. Пять штук. В запечатанном пакете. Проверяйте.
Щелчок замка прозвучал как выстрел. Сухой, окончательный звук. Я заплатила мастеру, накинула сверху за срочность и попросила проводить меня до машины.
Внизу Вити уже не было. Видимо, пронизывающий ноябрьский ветер оказался убедительнее желания скандалить.
Следующие три дня превратились в проверку на прочность.
Телефон пришлось перевести в режим «Не беспокоить». Я видела только красные кружочки уведомлений на иконке мессенджера: 10, 45, 98… Мама писала простыни текста.
Сначала умоляла: «Леночка, одумайся, он же пропадет». Потом угрожала: «Бог тебя накажет, бесплодная смоковница». Потом давила на жалость: «У отца сердце прихватило, скорую вызывали, спрашивал, где ты».
Я читала эти сообщения по диагонали, сидя в своем кабинете. Мои сотрудники обсуждали отчеты и новогодний корпоратив, а я чувствовала себя сапером, который режет провода. Красный? Синий? Если отвечу — рванет. Если приеду — рванет.
На четвертый день я поехала в риелторское агентство.
— Сдать? — удивилась менеджер, ухоженная дама моих лет. — Такой ремонт… Жалко же. Сами жить не планируете?
— Нет, — отрезала я. — Мне нужны квартиранты. Срочно. Требования жесткие: платежеспособные, аккуратные, без животных. Официальный договор аренды, налоги я плачу сама.
— Цену какую ставим? Рынок сейчас перегрет, можно просить сорок пять смело.
— Ставьте пятьдесят. Но с условием: если кто-то придет и спросит собственника — дверь не открывать, сразу звонить в полицию.
Жильцы нашлись через два дня. Молодая пара айтишников, переехавшие из Новосибирска. Тихие, вежливые, с ноутбуками. Они ходили по квартире в бахилах, восхищались продуманной электрикой и видом из окна.
— Мы берем, — сказал парень, переводя залог мне на счет. — У вас тут энергетика… чистая. Спокойная.
Я чуть не рассмеялась. Если бы они знали, сколько грязи я вымыла из этой «чистой энергетики» всего неделю назад.
Когда я подписывала договор, внутри что-то дрогнуло. Я отдавала чужим людям то, что с такой любовью строила для родителей. Эту кухню, где мама должна была печь пироги. Этот диван, где папа должен был смотреть футбол.
Я отдавала свою мечту. Продавала её за пятьдесят тысяч рублей в месяц.
Но когда деньги упали на счет, мне стало легче. Это была не прибыль. Это была дистанция.
Развязка наступила в начале декабря.
Звонок с незнакомого городского номера раздался посреди совещания. Обычно я не беру трубку, но тут сработала интуиция.
— Елена Николаевна? — голос был казенный, сухой. — Вас беспокоят из третьей городской больницы. Ваш отец, Петров Николай Иванович, поступил к нам. Состояние тяжелое.
Мир качнулся.
— Я сейчас приеду, — выдохнула я, хватая ключи.
Пока ехала, в голове билась одна мысль: «Довела. Это я их довела. Мама была права». Руки тряслись, но я заставила себя дышать ровно.
В приемном покое пахло хлоркой. Я нашла дежурного врача.
— Как он?
— Стабилизировали. Но нужен стент. По квоте очередь, а делать надо сейчас. Сами понимаете, возраст.
— Делайте. Я оплачу всё. И отдельную палату. И сиделку. Счёт выставите на моё имя.
Я вышла в коридор. На скамейке сидела мама. Она выглядела постаревшей лет на десять. Рядом с ней, держа её за руку, сидел Витя. Трезвый. Испуганный.
Увидев меня, мама встрепенулась. В её глазах зажглась надежда, смешанная с торжеством. «Пришла. Сломалась. Поняла».
Она поднялась мне навстречу, раскрывая объятия.
— Леночка! Папа…
Я остановилась в двух шагах от неё. Не дала себя обнять.
— Я знаю, мам. Я говорила с врачом. Операцию сделают сегодня. Всё оплачено. Палата люкс, уход, реабилитация в санатории. Всё будет хорошо.
— Ой, спасибо тебе, доченька! — она заплакала. — Я знала, что ты не бросишь. Видишь, Витя, сестра пришла! Мы же семья!
Витя тоже поднялся, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Лен, ну ты это… Молодец. Батя перепугался, когда выселять из аварийного жилья начали…
И тут меня накрыло ледяным спокойствием. Тем самым, которое приходит, когда понимаешь: тебя не любят. Тебя используют.
— Я оплатила лечение, — сказала я ровно, глядя маме в глаза. — И буду переводить вам деньги на лекарства и продукты каждый месяц. Сумму, равную аренде той квартиры. Пятьдесят тысяч. Этого хватит, чтобы вы ни в чем не нуждались.
Мама замерла.
— А квартира? — тихо спросил Витя.
— Квартира сдана. Там живут люди.
— Как сдана? — ахнула мама. — Чужим людям? А мы? А Витя?
— А Витя, — я перевела взгляд на брата, — взрослый мужик. Руки-ноги есть. На работу устроится.
— Ты… ты не пустишь нас? — мама смотрела на меня с ужасом. — Даже отца после больницы? В барак?
— В бараке я закажу ремонт. Найму бригаду, всё вычистят. Пока папа в санатории, всё сделают. Жить вы будете там. Это ваш дом.
— Да ты бессердечная! — вдруг взвизгнула мама. — Деньгами хочешь откупиться? Душу продала за деньги? Не нужны нам твои подачки! Уходи! Витенька, пошли отсюда!
Она схватила ошарашенного Витю за рукав, хотя идти им было некуда. Это был жест. Театральный жест отчаяния, когда марионетка вдруг обрезает нити.
Я подошла к посту медсестры.
— Девушка, в пятой палате лежит Петров. Вот мой телефон. Если что-то нужно — звоните мне. Любые лекарства, любые расходы. Но ему скажите, что я в командировке. Так ему спокойнее будет.
Я вышла на улицу. Шел снег — крупный, пушистый, укрывающий городскую грязь.
Я села в машину, включила подогрев. Телефон пискнул. Пришло уведомление от банка: «Поступление средств. 50 000 руб. Сообщение: Аренда за декабрь».
Я открыла приложение, создала автоплатеж. Получатель: Мама. Сумма: 50 000 рублей. Дата: 25 число каждого месяца. Комментарий: «На жизнь».
Потом заблокировала номера мамы и брата. Папин оставила, но знала, что он не позвонит.
Я смотрела на лобовое стекло, по которому ползла талая вода. У меня есть деньги. Есть успех. Есть квартира, которая работает на меня.
И есть родители. Живые, обеспеченные моими деньгами, но чужие.
Я включила передачу. Впереди горели огни большого города, и мне нужно было успеть купить ёлку. Пусть искусственную, но самую пушистую и дорогую, какую только найду. Для себя.
У нас тут клуб «плохих» дочерей, которые посмели стать счастливыми вопреки всему.
