— Да запомни ты наконец: я не позволю тебе распоряжаться деньгами за моей спиной! — голос Андрея сорвался на хрип, будто натянутую струну ударили по живому.
— Андрюша, да что случилось-то? — Таня вошла в комнату, зажимая в кармане чек из «Магнита». — Закончился шампунь. Обычный шампунь, понимаешь? Я же не драгоценности купила.
— Шампунь! — он грохнул пультом о диван. — У тебя всё по мелочи. Сегодня шампунь, завтра крем, послезавтра носки. А потом удивляешься, почему у нас денег нет!
Он сидел, раскинувшись, в застиранной футболке, едва натягивавшейся на его живот. На столе — кружка с недопитым кофе, хрустящие крошки и зарядка от телефона, вечный его талисман. Полутёмная комната, телевизор бубнит на фоне: кто-то кричит, кто-то смеётся, будто весь мир был устроен исключительно для того, чтобы Андрея развлекать.
На кухне, как по расписанию, раздался резкий голос свекрови.
— Андрюша, суп поставила, но там кушать нечего! Ты бы взял нормальное мясо, а то опять эта курица, одна вода!
Таня устало закрыла глаза. Сколько раз она слышала эти стоны. «Нормальное мясо» в понимании свекрови — это обязательно кусок, который стоит как половина Таниной зарплаты. Сама она за продукты не платила ни разу. Только придирки. Только советы, как будто Таня на испытательном сроке в их семье.
Андрей тут же повернул голову.
— Ты что опять взяла? Куриные бёдра?
— По скидке были, Андрей. Ты же сам говорил экономить.
— Экономить — это не значит кормить нас водой! — и он ткнул пальцем в сторону кухни. — Мама старается, а ты её не уважаешь. Она вон утром две картошки очистила, а ты всё испортила своим выбором.
Из кухни высунулась мать Андрея, худенькая, ещё бодрая, но с вечным выражением обиды на мир.
— Я вот всё думаю, Танечка, — зацокала она языком. — Ты на кого рассчитываешь? Надо же понимать: семья — это не игрушки. Женщина должна быть хозяйственной. А если экономишь, так экономь с умом, а не на людях.
Таня ничего не сказала. Слова застряли в горле, как комок липкой пыли. Она привыкла: их дом — театр, где роли уже распределены. Свекровь — мудрая страдалица, Андрей — герой, который «тащит всё на себе». А Таня — виноватая. По умолчанию.
Андрей, не снимая с неё внимательного, оценивающего взгляда, вдруг бросил:
— Кстати, скоро полегче будет. Я через пару месяцев кредит закрою.
Таня замерла.
— Какой кредит?
— Да обычный, — Андрей фыркнул. — Не твоего ума дела.
— Подожди. Что за кредит?
— Таня, ну ты серьёзно? — уже раздражённо. — Всё равно ничего не понимаешь. Я мужчина, я решаю.
И, отводя глаза, произнёс почти небрежно, но с той холодной твердью, от которой Таню всегда бросало в дрожь:
— Мы вообще так подумали… Квартира у тебя та, что от деда осталась… Надо бы её пустить в дело. Чего ей пустой стоять? Продадим — и всем проще станет.
— Что? — Таня выдохнула не сразу. — Ты хочешь продать мою квартиру?
— Нашу, — он поднялся тяжело, будто его поднимал не он сам, а чья-то чужая рука. — Мы семья. Значит, всё общее.
В дверях встала свекровь — уже с выражением победительницы.
— Конечно общее. Женщина не должна жадничать. Твоё — значит семейное. Андрей у меня добрый, терпит и терпит, а ты всё своё бережёшь. Это некрасиво.
Таня ощутила, как внутри что-то оборвалось. Квартира… Та самая, дедова. Маленькая, скромная, с деревянными окнами, требующая ремонта, но родная до последней царапины на подоконнике. Она была её единственным островком, единственным голосом её рода, жившим в этих стенах десятилетиями.
И они… хотят забрать.
— Нет, — сказала она тихо, почти шёпотом, но уверенно. — Это моё. По завещанию. Оно не делится.
Андрей шагнул к ней. Его лицо стало красным, как у человека, который вот-вот взорвётся.
— Ты что сказала? Против меня пошла?
— Я просто напомнила закон, — она впервые за долгое время выдержала его взгляд. — Наследство — личная собственность.
Он подошёл ближе, словно давя своим массивным телом, словно хотел через силу вытолкнуть её из самой себя.
— Ты у меня умничать вздумала? Сказать тебе последнее слово у кого будет?
Свекровь метнулась, как курица, защищающая своё воображаемое гнездо.
— Таня! Ты что делаешь? Он же о вас думает! Семью поднимает!
— Он кредиты берёт на свои игрушки и пиво, — наконец сорвалось у неё. — А я потом ищу, чем закрыть долги.
Андрей схватил её за руку — грубо, резко.
— Ты у меня так разговаривать не будешь.
Она выдернула руку.
— Отпусти.
— Да ты кто такая вообще? — заорал он. — Поднялась на квартиру, думаешь, можешь ртом щёлкать?
— Я думаю, что устала молчать.
В тот миг всё лопнуло. Он кричал. Свекровь визжала, перебивая его. Комната звенела от слов — тяжёлых, грязных, как мокрый снег, слепленный на дороге. Таня схватила первую попавшуюся сумку, даже не глядя, что в ней, и вылетела в коридор.
Дверь хлопнула так, что старое зеркало в прихожей задрожало, тонко, как старуха, боящаяся упасть.
У Лики — её подруги — было тихо. Кухня маленькая, тесная, но уютная: занавески в мелкий узор, кот на подоконнике, радиоприёмник, всегда настроенный на какой-то слегка шипящий канал.
— Вот дурочка, — сказала Лика, наливая чай. — Столько лет терпеть это… чудо. И только сейчас сорвалось.
— Не знаю, — Таня опустила взгляд в кружку. — Страшно. Как теперь?
— А раньше не страшно было? — Лика прикурила и сдула дым в сторону вытяжки. — Ты там одна всё тащила. Они на тебе ездили. А сейчас, когда ты сбежала — тебе кажется, будто всё рухнуло. На самом деле — это первый раз, когда ты сама.
Но Таня только молча пожала плечами.
Ночью она не спала. Телефон вибрировал снова и снова. Андрей писал:
«Куда ушла?»
«Вернись. Не позорь нас.»
«Ты что творишь?»
А потом:
«Я за тобой приеду.»
Она не ответила.
Утром Лика сказала:
— Не вздумай брать трубку. Он сначала грозный, потом сопли жует. Я таких видела — с детства.
Через два дня Андрей действительно приехал. Не один — с чемоданом. Стоял на лестничной площадке, опершись на перила, и орал:
— Таня! Вылезай! Я твои вещи привёз!
Соседка напротив даже дверь приоткрыла — «спектакль» же.
Таня вышла. Андрей поставил чемодан к её ногам.
— Раз ты такая умная — живи отдельно. Только квартиру мы всё равно продадим. Она общая.
— Нет, — сказала она тихо. — Квартира только моя.
— Только твоя? — он выпятил грудь. — Ты забыла, кто муж в доме? Всё, что у тебя есть — моё.
Лика, стоявшая в дверях, сказала спокойно:
— Мужчина. Уймись. Наследство — личная собственность. Закон почитай.
— Пошла ты…
— Сам пошёл. Ещё громче вякнешь — я полицию вызову.
Андрей выругался и ушёл. Он, как всегда, угрожал, но быстро сдувался, когда на него смотрели спокойно, без страха.
Когда Таня открыла чемодан, там лежали: две его футболки, пара джинсов и старые тапки. Ни паспорта, ни документов, ни банковских бумаг.
— Какой подлец, — сказала она. — Всё забрал у себя. Мне оставил… мусор.
Она не плакала. Просто поднялась, оделась и поехала в МФЦ. Подала заявление на перевыпуск документов, заблокировала старые копии.
И впервые за много лет почувствовала… лёгкость.
Таня переехала в дедову квартиру в Балашихе. Маленький дом, старые лифты, двор, где по вечерам собирались подростки. Окна выходили на маленький пустырь — летом там росли одуванчики, зимой стояли сугробы. Квартира встречала её тишиной и какой-то аккуратной старостью, будто всё здесь терпеливо ждало её возвращения.
На стене висела старая дедова фотография, чуть выцветшая. Она подошла и коснулась рамки пальцами.
— Здравствуй, — сказала она. — Я дома.
Всё было как-то слишком спокойно, и именно это спокойствие давило сильнее привычных криков.
Но ненадолго.
В воскресенье под вечер раздался звонок — звонкий, требовательный, будто кто-то ломился не в квартиру, а в саму Танино пространство.
Звонок в дверь был таким настырным, будто за ней стоял человек, для которого время — не повод ждать, а повод давить. Таня накрыла кастрюльку крышкой, выключила плиту и глубоко вдохнула. Всё внутри сжалось, но не от страха — от предчувствия.
Она открыла дверь ровно на ширину цепочки.
И сразу поняла: да, пришли.
Андрей стоял, тяжело опираясь о косяк, как будто он здесь живёт, как будто имеет право. Лицо красное от холода и злости, глаза хищные, упрямые. За его спиной маячила его мать — в длинной шубе, не застёгнутой до конца, под которой торчала домашняя футболка с блёстками. На голове — старые бигуди, спрятанные под капюшон, но так неуклюже, что казались рожками.
— Мы, значит, пришли, — сказал Андрей так, словно делает одолжение.
— Куда? — спросила Таня спокойно.
— Домой, — он кивнул внутрь, как будто это очевидно.
— В какую, простите, сторону вы сейчас киваете?
— Не умничай. В твою. То есть в нашу. Мы решили переехать. Тут просторнее, и вообще… тебе нужен мужчина рядом.
Свекровь подалась вперёд, задышав горячим воздухом прямо в щель двери.
— Да, Танечка, мы как семья решили. Тут у тебя места много. Вон две комнаты. Ты в одной, мы — в другой. Тебе будет легче, нас рядом иметь. Мы хоть порядок наведём, а то у тебя пахнет… как у одинокой женщины.
— Тёт Лена, — Таня выдохнула. — У меня пахнет моей жизнью.
Но те будто не слышали.
Андрей толкнул дверь плечом — не сильно, но настойчиво.
— Давай, не устраивай цирк. Ты ж понимаешь: мы без тебя как без рук. И вообще… я мужик, я решаю, где мне жить.
— Андрей, у тебя есть где жить, — спокойно сказала Таня. — И живи там.
— А я не хочу, — он пожал плечами. — В твоей квартире лучше. Здесь ремонт можно сделать. Мама уже план придумала. Мы потом кухню поменяем, зал нормальный сделаем…
Таня не выдержала — рассмеялась. Смех вышел короткий, резкий, как хруст льда под каблуком.
— Подождите. То есть вы хотите не только здесь жить, но ещё и ремонт моими деньгами делать?
Свекровь всплеснула руками:
— Ах, какая неблагодарность! Мы ради семьи… а она закрывается! Да кто тебе ещё такое предложит — жить всем вместе, дружно? У меня подруга Галя вообще мечтает, чтобы к ней дети переехали… А ты… Ты что, думаешь, одна справишься?
— Уже справляюсь, — сказала Таня.
Андрей шагнул ближе, вцепился пальцами в дверную ручку.
— Ты что, решила совсем выкабениваться? Думаешь, раз у тебя бумажка эта дурацкая есть, то ты теперь королева? Перестань. Мы заходим.
Таня подняла телефон.
— Андрей, ещё раз толкнёшь — я вызову полицию.
Он отшатнулся, будто она ударила его. Лицо исказилось.
— Ты что, больная? На мужа жаловаться?
— Ты не муж, ты гость на моей лестничной площадке.
— Я тебе сейчас покажу гостя…
Его мать дернула его за рукав.
— Андрюша, не надо. Она же женщина, ну… слабая. Мы её уговорим.
— Не уговорите, — спокойно ответила Таня. — И не зайдёте. Ваша попытка — незаконное проникновение. Я предупреждала.
Секунда висела, как камень в воздухе. Андрей сжал кулаки.
— Таня… — уже тише, опасно. — Ты пожалеешь. Ты мне позвонишь сама. На коленях приползёшь. Без меня ты никто. Ты всегда была никто.
— Посмотрим, — сказала она тихо.
Он плюнул под дверь и резко развернулся. Свекровь, подвывая, пошла следом.
— Мы ещё вернёмся! Ты думаешь, мы это так оставим? Ты нас гонишь, а потом будешь плакать!
— Не дождётесь, — сказала Таня и закрыла дверь.
Щёлкнул замок. Потом второй. Потом цепочка.
Она стояла, опершись лбом о холодный металл, и вдруг почувствовала, что руки дрожат. Но не от страха — от того, как сильно ей пришлось сдерживаться, чтобы не сорваться, не ударить, не заплакать.
«Ты справилась», — сказала себе тихо.
Но знала — это только начало.
Через неделю позвонил участковый. Голос спокойный, бодрый.
— Татьяна Сергеевна? Это по поводу обращения гражданина Андрея Петровича и его матери. Они утверждают, что вы не даёте им доступ к жилому помещению.
— Документы у меня на руках, — сказала Таня. — Квартира оформлена на меня. Они никогда здесь не были прописаны.
— Понял, — сказал он. — Пришлите копии в электронку. Мы проверим. Думаю, разберёмся быстро.
Она отправила. И в тот же день получила ответ: «Оснований для требований гражданина нет. Дело закрыто».
Но, конечно, Андрей не был человеком, который умеет вовремя остановиться.
На следующий вечер позвонила его мать. Голос — липкий, приторный.
— Танечка… ну зачем всё это? Мы ведь по-хорошему хотим. Ты же понимаешь, Андрюшке тяжело без тебя. Он же страдает. А ты можешь хотя бы квартиру оформить на него. Не всю — половину. По-человечески.
— Зачем? — спросила Таня.
— Ну как зачем? — тотчас вскипела свекровь. — Вы же семья! Он же твой мужчина! Он же… он же о тебе думает. Хочет вложиться. Он даже предлагал — купит тебе машину.
— А бензин будете платить вы? — спросила Таня.
— Не груби старшим! — завизжала мать. — Я тебе добро предлагаю!
— Нет, — сказала Таня. — Не будет никакой доли. И машины, и разговоров. Заканчиваем.
— Тогда не удивляйся, если Андрюша подаст в суд! — выкрикнула свекровь.
— Пусть подаст, — ответила Таня и отключилась.
Она сидела за столом, держа телефон в руках, и вдруг заметила, что не злится. Просто ей стало ясно: это не они так сильны, это она раньше была слабее.
Теперь — нет.
Весна в Балашихе пришла быстро. Сугробы таяли стремительно, оставляя после себя мокрый асфальт и запах талой земли. Таня возвращалась с работы — бухгалтерия в местной фирме по продаже всего, что можно прикрутить к ванной, не давала больших денег, но давала стабильность. Коллеги привыкли к ней, начальница хвалила за аккуратность.
— Ты как будто посвежела, — сказала однажды Света, худенькая девочка из отдела кадров. — Раньше ходила, как будто тебя дома по голове лупят. Сейчас — будто живёшь.
— Может, потому что теперь никто не орёт, — Таня усмехнулась.
Но, конечно, это было временное затишье.
Однажды вечером, когда Таня уже сидела на кухне с кружкой чая, домофон снова зазвенел.
— Это я, — сказал Андрей, и его голос, хоть и чуть глуховатый, пробрал Таню до костей.
Она молчала.
— Открой. Нам надо поговорить. Хорошо поговорить. Без скандалов.
— Говори здесь.
— Не через решётку, — он вздохнул. — Я не буду ничего… Просто поговорить.
— Нет.
— Таня… — голос стал мягким, почти жалобным. — Я понял всё. Без тебя я не вывожу. Я… Меня переклинило. Мама тоже признала, что перегнула. Мы… Мы были неправы. Дай нам шанс. Я работу нормальную уже нашёл. Кредит закрою. Куда-нибудь съездим летом. На юг.
Она молчала.
— Я изменился, — повторил он. — Ты единственная, кто у меня есть.
Таня закрыла глаза.
— Поздно, Андрей.
— Почему поздно? — сразу зазвенел металл в его голосе. — Я ж для нас стараюсь! Я мужик. Мне тяжело признать, но… я виноват.
— Потому что ты не хочешь измениться, — сказала она тихо. — Ты хочешь вернуть контроль. Это разные вещи.
Тишина.
— То есть всё? — спросил он.
— Всё.
Домофон пискнул, связь оборвалась.
Через пару дней Таня нашла в ящике письмо. Его почерк — крупный, неровный.
«Таня, я прошу тебя, подумай. Вернись. Я без тебя никто. Я так жить не могу.»
Она разорвала конверт — медленно, аккуратно. И выбросила куски в ведро. Потом ещё раз, чтобы не осталось ничего цельного.
Лето в Балашихе выдалось душным. Воздух вязкий, тяжёлый, словно липкая лента. Таня сидела у окна, пила кефир и смотрела, как дети из соседнего подъезда гоняют мяч. Они смеялись, толкались, спорили о правилах — жизнь у них была простая, честная, без чужих требований.
И вдруг Таня поймала себя на том, что улыбается.
Без причины. Просто так.
Телефон молчал.
Ни звонков, ни угроз, ни «я без тебя погибну», ни визитов с чемоданами. Андрей, похоже, нашёл, куда деть свою энергию. Или — нашёл новую цель.
Именно это и дало Тане странное, крепкое чувство облегчения.
Однажды вечером она вышла в подъезд выбросить мусор. Лифт скрипел, как старик. На площадке второго этажа Андрей стоял, опершись на перила, разговаривая с какой-то девушкой — молодой, в светлой майке, смеющейся слишком громко.
Таня узнала его спину мгновенно.
Но он её не заметил. Он увлечённо рассказывал что-то, размахивал руками, женщина смеялась, наклоняясь ближе, чем надо.
Таня прошла мимо тихо, не включая свет в пролёте. И почувствовала… ничего. Совсем ничего. Просто — пустоту. Как будто внутри наконец закрылась та дверь, которую она слишком долго держала, боясь, что кто-то ворвётся.
Она спустилась вниз, выбросила пакет, вернулась домой. И вдруг — впервые за долгое время — почувствовала: всё. Конец наступил сам, без её решения. И это нормально.
Вечерами Таня стала менять дом. Тщательно, почти ритуально. Она переклеила обои в спальне, покрасила кухню в светлый цвет. Купила полку, пару новых растений. Повесила светильник, который давно хотела. На стене над столом появилось старое дедово зеркало — круглое, с тонкой окантовкой, чуть потёртое, но аккуратное.
Лика приходила на чай, приносила домашние булочки.
— Вот теперь ты на себя похожа, — сказала она однажды. — Не на тень, не на приложенное приложение к Андрею. На живого человека.
— Наверное, — Таня улыбнулась.
Но кое-что внутри всё равно двигалось — тихо, глубоко. Как будто её жизнь набирала новый оборот, и она впервые позволяла себе не бояться того, что будет завтра.
В начале июля подъезд наполнился воплями. Кто-то ругался, кто-то смеялся. Таня выглянула в окно — дворники ссорились с подростками, собака лаяла, старушка из пятого этажа кричала на кого-то за то, что тот оставил велосипед у мусорных баков.
Обычная жизнь. Суетная, шумная, настоящая.
Таня подошла к зеркалу в прихожей — тому самому, что когда-то тряслось от хлопков дверей в Андреевом доме. Теперь оно висело ровно, спокойно, будто знало: его место — здесь, рядом с ней.
Она посмотрела на своё отражение: волосы коротко подстрижены, глаза ясные, спокойные, губы едва заметно дрожат от внутреннего тепла.
— Ну что, дед, — сказала она тихо. — Я справилась.
Она прошла на кухню, поставила чайник. Открыла окно — впустила горячий, недоспелый июльский воздух.
