– Мама, подожди, – голос Артёма звучал устало и немного растерянно. – Какой ещё пароль? О чём ты вообще?
Я стояла в коридоре, прижавшись спиной к холодной стене, и чувствовала, как кровь стучит в висках. Галина Петровна говорила громко и эмоционально. И теперь её голос, резкий, обиженный, заполнял всю нашу маленькую квартиру.
– Артём, я же всегда покупала продукты на вашу карту! – продолжала она, и в каждом слове слышалось возмущение человека, у которого отняли привычное право. – Вчера захожу в «Перекрёсток» – а карта не работает! Позор-то какой, я там со всеми продавщицами здороваюсь, а тут стою у кассы красная, как помидор!
Я закусила губу. Конечно, она «всегда покупала». С того самого дня, как мы с Артёмом поженились и переехали в эту двушку в новостройке на окраине, Галина Петровна считала нашу дебетовую карту чем-то вроде общего семейного кошелька. Сначала это были мелочи – булка хлеба, пакет молока «для внука, когда придёт». Потом суммы росли. Потом она начала «заезжать по пути» и набирать полные тележки: мясо подороже, рыба, импортные сыры, которые мы с Артёмом себе позволяли только по праздникам.
Я пыталась говорить. Спокойно, аккуратно. «Галина Петровна, у нас сейчас ипотека, мы копим на ремонт». Она улыбалась своей фирменной улыбкой – снисходительной, будто я маленькая девочка, которая не понимает, как правильно вести хозяйство, – и отвечала: «Леночка, ну что ты, я же для вас стараюсь! Артём любит мои котлеты, а на этом фарше получаются самые сочные».
Артём вечно отмахивался. «Мам, ну сколько можно? Мы же не против, чтобы ты брала что-то для себя, но не на такие суммы». А она делала большие глаза: «Да я всего на три тысячи купила! Вы что, жадные стали?» И он сдавался. Потому что легче было промолчать, чем выслушивать упрёки про «чёрствость» и «неуважение к старшим».
Но в этот раз я не выдержала.
Месяц назад я тихо, без скандалов, завела себе отдельную карту. Перевела туда зарплату. А на старую, которой пользовалась Галина Петровна, оставила ровно ту сумму, которую мы с Артёмом договорились тратить на продукты и быт. И сменила пароль в приложении. Просто сменила. Никаких объявлений войны, никаких ультиматумов. Просто поставила точку.
И вот теперь война всё-таки началась – только объявила её не я.
– Артём, ты должен с ней поговорить! – голос свекрови в трубке дрожал от праведного гнева. – Это что ж получается? Я своему сыну даже йогурт купить не могу? Она меня за воровку считает?
Я услышала, как Артём тяжело вздохнул.
– Мам, я разберусь. Сейчас приеду с работы и разберусь.
– Вот и разберись, сынок, – сразу смягчилась Галина Петровна. – А то я тут одна, как перст, без копейки…
Связь оборвалась. Я медленно сползла по стене на пол, обхватив колени руками. В голове крутилась одна мысль: сейчас он придёт и снова попросит меня «потерпеть». Потому что «мама же пожилой человек», потому что «она одна», потому что «ну не выбрасывать же родную мать на улицу».
Я знала этот сценарий наизусть.
Дверь хлопнула в начале восьмого. Артём вошёл, снял куртку, поставил портфель у двери – всё как обычно. Только в глазах было что-то новое. Не раздражение. Не усталость. А какая-то странная решимость.
– Лен, – позвал он тихо. – Пойдём на кухню, поговорим.
Я пошла. Села за стол. Он сел напротив, положил телефон экраном вниз – жест, который я хорошо знала: значит, разговор будет серьёзным.
– Мама звонила, – начал он без предисловий.
– Я слышала, – ответила я, глядя ему прямо в глаза. – Громкая связь была включена.
Он кивнул, провёл рукой по волосам.
– Лен, я… я долго думал, пока ехал домой. И понял одну вещь.
Он замолчал. Я ждала. Сердце стучало так громко, что, казалось, он должен был это слышать.
– Я всё время пытался быть хорошим сыном. И хорошим мужем. И в итоге не был ни тем, ни другим.
Я моргнула. Такого я не ожидала.
– Когда мы поженились, – продолжал он, – я сказал тебе: «Теперь мы – семья. Главное – мы с тобой». А потом позволил маме распоряжаться нашими деньгами, нашим временем, нашим пространством. Потому что мне было проще уступить, чем выслушивать её обиды. И я не заметил, как ты перестала улыбаться, когда она звонит. Как ты стала вздрагивать от звука домофона по выходным.
Он говорил медленно, будто каждое слово подбирал с трудом.
– Я открыл приложение банка, пока ехал в метро, – он криво усмехнулся. – Хотел посмотреть, сколько она сегодня потратила. И… Лен, я в шоке. За последние четыре месяца – почти четыреста тысяч. Четыреста! Мы с тобой столько на отпуск не тратим.
Я молчала. Я знала эту цифру. Я видела её каждую неделю, когда проверяла выписки. Но слышать это от него – другое.
– Я не знал, – тихо сказал он. – Честно, не знал масштабов. Думал, ну тысячи три-пять в месяц, ну десять… Но не сто тысяч в среднем!
Он встал, подошёл к окну, посмотрел на тёмный двор.
– Я ей сейчас перезвоню. И скажу, что больше так не будет. Карта останется у нас. Если ей нужны деньги – будем переводить фиксированную сумму в начале месяца. Как пенсионеру. Как маме. Но не как… как человеку, который имеет право распоряжаться нашими доходами.
Я всё ещё молчала. Не верила своим ушам.
– Лен, – он обернулся, – прости меня. Я должен был сделать это гораздо раньше. Ещё в тот день, когда ты впервые пожаловалась. А я… я струсил.
Я поднялась, подошла к нему, обняла за талию и уткнулась лбом в его грудь.
– Спасибо, – прошептала я. Голос дрожал.
Он обнял меня крепче.
– Это только начало, – сказал он тихо. – Завтра я съезжу к ней. Объясню всё лично. И… Лен, я хочу, чтобы ты была рядом, если захочешь. Чтобы она слышала это не только от меня.
Я кивнула. В горле стоял ком.
Мы стояли так долго. За окном шёл снег – первый в этом году, крупный, пушистый. А я впервые за очень долгое время почувствовала, что наш дом снова становится нашим.
Но я ещё не знала, что Галина Петровна приготовила ответный удар. И что завтрашний разговор станет только началом настоящей битвы за наш семейный бюджет…
– Ты что, серьёзно решил меня на пособие посадить, как какую-то нищенку? – Галина Петровна стояла посреди своей кухни, уперев руки в бёдра, и смотрела на сына так, будто он только что предложил ей переехать в сарай.
Артём закрыл за собой дверь и поставил на стол пакет с продуктами – я настояла, чтобы он не приходил с пустыми руками, иначе нас бы сразу обвинили в чёрством отношении к «пожилому человеку».
– Мам, мы не тебя на пособие сажаем, – спокойно сказал он, хотя я видела, как напряжены его плечи. – Мы просто устанавливаем порядок. У нас с Леной свои расходы: ипотека, садик для Милы, машина в кредите. Мы не можем позволить, чтобы с карты уходили десятки тысяч без нашего ведома.
Галина Петровна фыркнула и отвернулась к окну.
– Десятки тысяч… Слушай, как красиво сказано. Я твоей жене продукты покупала, между прочим. Отборные. Чтобы вы не травились этой химией из «Пятёрочки».
– Мам, – Артём сделал шаг вперёд, – за последние четыре месяца ты потратила триста девяносто две тысячи рублей. Это почти половина моей годовой премии. Я вчера всю выписку распечатал. Хочешь, покажу?
Он достал из внутреннего кармана куртки сложенные листы А4 и положил на стол. Галина Петровна даже не посмотрела.
– Ну и что? – она пожала плечами. – Я же не на себя одну тратила. Я вам мясо брала, красную рыбу, хорошие сыры. Вы бы сами никогда не купили.
– Мы покупаем то, что можем себе позволить, – мягко сказала я. Я стояла у двери, стараясь не вмешиваться раньше времени, но голос всё-таки прозвучал.
Свекровь медленно повернулась ко мне. Глаза сузились.
– А ты чего вообще сюда притащилась? Это семейный разговор. Между мной и моим сыном.
– Лена – моя жена, – твёрдо ответил Артём. – И деньги, которые ты тратила, были в том числе её зарплатой. Так что разговор семейный для всех нас.
Галина Петровна поджала губы. Потом вдруг села на табуретку и… заплакала. Тихо, без всхлипов, просто слёзы потекли по щекам.
– Вот так значит… Я всю жизнь для тебя, Артёмка… И школу оплатила, и на море возила, и на свадьбу вам подарила… А теперь я вам чужая стала.
Я почувствовала привычный укол вины – она умела его вонзать мастерски. Артём тоже растерялся на секунду, но быстро взял себя в руки.
– Мам, никто тебя чужой не делает. Мы просто хотим, чтобы всё было по-честному. С первого числа я буду переводить тебе пятнадцать тысяч. Это больше, чем твоя пенсия. На продукты и всё необходимое хватит. Если вдруг что-то экстренное – звони, разберёмся. Но бесконтрольно с нашей карты больше ничего не снимается.
– Пятнадцать тысяч, – повторила она сквозь слёзы, будто это было оскорбление. – На пятнадцать тысяч я даже до дачи доехать не смогу.
– На электричке до дачи – четыреста рублей в оба конца, – спокойно заметил Артём. – Мы посчитали.
Повисла тишина. Я думала, сейчас начнётся сцена с причитаниями, но Галина Петровна вдруг вытерла слёзы рукавом халата и посмотрела на нас по-новому. Хитро. Как кошка, которая прикидывается мёртвой, а сама уже прицеливается.
– Ладно, – сказала она неожиданно ровным голосом. – Пятнадцать так пятнадцать. Я не гордой буду. Только есть одна маленькая деталь…
Она встала, подошла к серванту, открыла верхнюю дверцу и достала толстую папку. Положила её на стол рядом с распечаткой Артёма.
– Вот, – сказала она. – Посмотрите на досуге.
Артём нахмурился, открыл папку. Я заглянула через его плечо и почувствовала, как пол уходит из-под ног.
Там были чеки. Сотни чеков. С датами, суммами, подписями. И на многих – моя подпись. Или очень похожая на мою.
– Это что? – тихо спросил Артём.
– А это, сынок, – Галина Петровна улыбнулась впервые за весь разговор, – доказательства того, что ваша Леночка всё это время прекрасно знала, на что я трачу деньги. И даже сама просила купить то одно, то другое. Вот тут, видишь, четвёртого сентября – «Леночка попросила взять осетрину и Пармскую ветчину к дню рождения Артёма». Вот двадцать третьего октября – «Лена просила хорошее вино к ужину с её родителями». А вот тут, шестого декабря… – она вытащила чек на семь тысяч двести рублей, – «Лена попросила купить тёплые сапоги Миле, сказала, старые уже маленькие».
Я смотрела на бумажки и не могла выдохнуть. Подписи были моими. Почти. Некоторые – точь-в-точь, некоторые – чуть кривее, но если не приглядываться…
– Я всё сохраняла, – спокойно продолжала свекровь. – На всякий случай. Мало ли, вдруг вы меня в старости на улицу выгонять будете. А теперь получается, что это я вас содержала, а вы меня обокрасть решили.
Артём медленно поднял на меня глаза. В них было всё: растерянность, сомнение, боль.
– Лен… это правда?
Я открыла рот, но слова застряли. Потому что я понимала: объяснить это будет почти невозможно. Я никогда не просила её покупать осетрину. Никогда не подписывала эти чеки. Но как доказать? Она три года жила рядом, видела, как я пишу, могла подделать. И подделала.
Галина Петровна сложила руки на груди и смотрела на нас с торжеством человека, который только что перевернул шахматную доску.
– Ну что, сынок? – тихо спросила она. – Теперь-то ты понимаешь, кто тут на самом деле виноват?
И я вдруг поняла: это не конец. Это только середина. И если мы сейчас промолчим – она выиграет окончательно.
Но я ещё не знала, что у меня в телефоне есть кое-что, что перевернёт всё с ног на голову уже завтра…
– Ты мне сейчас прямо скажешь, Лена, это твоя подпись или нет? – Артём сидел напротив меня на кухне, разложив чеки веером, как карты в покере. Голос был тихий, но в нём звенела сталь.
Я смотрела на эти бумажки и чувствовала, как внутри всё холодеет. Подписи были похожи. Очень. Но не мои.
– Артём, – я подняла на него глаза, – я никогда в жизни не просила её покупать осетрину. И уж точно не подписывала чеки в магазине. Ты же знаешь мой почерк. Посмотри внимательно.
Он взял один чек, потом второй. Прищурился. Потом достал телефон, открыл галерею, нашёл старую фотографию – я заполняла анкету в садике для Милы. Сравнил.
– Буква «е» у тебя всегда с маленьким хвостиком, – сказал он медленно. – А здесь она круглая. И «Л» чуть наклонена вправо… Это не ты.
Я выдохнула. Он поверил. Сразу. Без криков, без «давай разберёмся потом». Просто поверил.
– Но как доказать? – спросила я. – Она же всё сохранила. И продавщицы в «Перекрёстке» её знают, подтвердят всё что угодно.
Артём вдруг улыбнулся. Тонко, почти незаметно.
– А у меня есть кое-что получше продавщиц.
Он открыл приложение банка, пролистал историю операций, выбрал одну из крупных трат – тридцать две тысячи в ювелирном магазине три месяца назад. Потом открыл второе приложение – геолокацию карты.
– Смотри, – он повернул телефон ко мне. – В этот день карта была в ТЦ «Европейский». Время – 14:17. А теперь смотри, где была ты.
Он открыл мой телефон, открыл «Локатор», нашёл ту же дату.
– 14:10 – ты забирала Милу из садика в десяти километрах оттуда. И до вечера была дома. Я сам тебя встречал.
Я смотрела на две карты рядом и не верила своим глазам. Всё это время я думала, что нужно искать доказательства моей невиновности. А они уже были. В телефоне.
– Я сохраню скриншоты всех крупных трат, – сказал Артём. – И сравню с твоим местоположением. Мама, конечно, умная. Но не настолько.
На следующий день мы поехали к Галине Петровне вместе. Без предупреждения. Она открыла дверь в домашнем халате, с бигуди на голове – явно не ждала.
– Ой, какие люди, – начала она сладко. – Решили всё-таки извиниться?
– Нет, мама, – Артём прошёл в квартиру, я за ним. – Мы решили поставить точку.
Он положил на стол новую папку. Толще прежней. С распечатками из банковского приложения, скриншотами геолокации, выписками.
– Вот, – сказал он спокойно. – Все твои покупки за последний год. И где в это время находилась Лена. С точностью до минуты. Хочешь, покажем тебе, как ты покупала золотую цепочку в «Адамасе», пока Лена была на родительском собрании в садике? Или как ты брала путёвку в санаторий, пока мы с Милой были у врача?
Галина Петровна побледнела. Потом покраснела. Потом попыталась схватить папку, но Артём убрал её за спину.
– Это всё… это ошибка какая-то, – пробормотала она.
– Ошибок нет, – тихо сказал он. – Есть подделка подписи невестки и траты на сто восемьдесят тысяч только за последние полгода на себя лично. Путёвки, украшения, одежда, косметолог – всё есть.
Я впервые за всё время заговорила твёрдо:
– Галина Петровна, мы не будем подавать в полицию. Нам не нужна огласка. Но с сегодняшнего дня всё заканчивается. Карта заблокирована полностью. Деньги будем переводить вам на вашу личную карту – пятнадцать тысяч в месяц. Как и договаривались. И больше ни копейки без нашего согласия.
Она открыла рот, потом закрыла. Села на диван. Вдруг стала выглядеть старше на десять лет.
– Я… я просто хотела, чтобы у вас всё было хорошо, – прошептала она. – Чтобы вы не считали каждую копейку, как мы с отцом когда-то…
– Мам, – Артём присел рядом, взял её за руку. – Мы любим тебя. И всегда будем помогать. Но помогать – не значит позволять брать без спроса. Ты же сама нас этому учила в детстве.
Она молчала долго. Потом кивнула. Едва заметно.
– Я… я всё поняла, – сказала она тихо. – Простите меня, дети.
Я не ожидала этих слов. Никогда.
С тех пор прошло полгода.
Галина Петровна действительно купила себе отдельную карту. Мы перевели ей первые пятнадцать тысяч первого числа – она даже спасибо сказала. Потом сама позвонила и спросила, можно ли приехать в воскресенье с пирогом – «я испекла, с яблоками, вашими любимыми».
Приехала. С пирогом. Без пакетов из магазина. Подарила Миле книжку, которую купила на свои деньги. И впервые за всё время спросила у меня:
– Леночка, а можно я в следующий раз останусь на ночь? У меня отопление отключили, а у вас тепло…
Я посмотрела на Артёма. Он кивнул.
– Конечно, Галина Петровна, – сказала я и впервые улыбнулась ей искренне. – Мы всегда вам рады. Как гостье.
Она кивнула. В глазах стояли слёзы, но она сдержалась.
А вечером, когда она уехала, Артём обнял меня на кухне и прошептал:
– Знаешь, я горжусь тобой. Ты не кричала, не скандалила. Просто поставила границу. И всё изменилось.
– Мы вместе поставили, – поправила я.
– Вместе, – согласился он и поцеловал меня в висок.
За окном шёл снег. В квартире пахло яблочным пирогом. Наша карта была только наша. А в телефоне больше не приходили уведомления о тратах в незнакомых магазинах.
И я впервые за долгие годы почувствовала: наш дом, наши деньги, наша жизнь – снова принадлежат только нам.
