— Что ты сказал? — Лена медленно опустила ложку. Суп, который она пробовала, показался вдруг безвкусной горячей водой. Она посмотрела на мужа, Диму, пытаясь уловить в его лице хоть намек на шутку. Но он был серьезен. Его взгляд, обычно мягкий и немного виноватый, сейчас был упертым и твердым, как камень.
— Лен, ты все слышала. Деньги нужны маме. Все.
Пять лет. Пять лет они складывали рубль к рублю, отказывая себе почти во всем. Отпуск — на даче у ее родителей. Новая одежда — только если старая совсем пришла в негодность. Лена вела амбарную книгу, куда записывала каждую трату, каждый сэкономленный рубль. Она была казначеем их маленькой семьи, и этот сундук с накоплениями, их общая мечта о собственной двухкомнатной квартире, был ее гордостью. И вот теперь Дима, ее муж, с которым они вместе клеили в тетрадку картинки будущего интерьера, одним махом предлагал все это обнулить.
— Какие деньги? Дима, там почти три миллиона. Мы пять лет жизни на это положили. Что случилось? Тамара Павловна заболела? Операция? — Лена вцепилась в эту мысль, как в спасательный круг. Болезнь была единственной причиной, способной оправдать такие слова.
— Нет, она здорова, слава богу, — он отвел глаза, и это было плохим знаком. — Там… другое. У Родьки проблемы. Большие.
Родька. Двоюродный брат Димы. Вечный «стартапер», тридцатилетний оболтус, который менял «гениальные бизнес-идеи» чаще, чем носки. То он собирался разводить калифорнийских червей, то открывать вейп-шоп, то запускал «уникальный» курс по трейдингу. Все его начинания заканчивались одинаково — долгами, которые потом со вздохами и причитаниями закрывала его мать, а по совместительству Ленина свекровь.
— И сколько на этот раз стоит его гениальность? — в голосе Лены зазвенел лед.
— Лен, не начинай. Все серьезно. Он влип. Мама не стала вдаваться в подробности, плакала только. Сказала, что если до конца недели не найдет деньги, Родьку… ну, в общем, будут большие неприятности.
— Неприятности какого рода? Ему снова коллекторы угрожают? Мы это уже проходили. Пусть продает свою машину, которую вы же ему и купили.
— Машины уже нет. И… это не коллекторы. Хуже.
Он говорил об этом так, словно речь шла о государственной тайне. Никакой конкретики, только туманные намеки и трагические паузы. Лена чувствовала, как внутри закипает глухое раздражение. Она была финансистом по образованию и привыкла оперировать цифрами и фактами, а не эмоциями и вздохами.
— Дима, я не отдам ни копейки, пока не пойму, на что идут наши деньги. Деньги, которые я, между прочим, зарабатывала наравне с тобой, а то и больше. Нам нужна квартира. Нашему будущему ребенку, о котором ты так мечтаешь, нужна своя комната. Или мы будем его растить в этой съемной однушке с вечно протекающим краном?
— Лен, ну что ты как неродная? Мы же семья! Накопим еще! Мы молодые, сильные. А мама одна, ей больше не к кому обратиться. Родька — ее крест.
«Семья», — мысленно передразнила Лена. Почему когда речь заходила о его родне, они тут же становились единым организмом, а ее интересы, их общие планы отодвигались на второй план?
На следующий день в их квартире материализовалась Тамара Павловна. Она не пришла — именно материализовалась. Без звонка, тихая, в темном платье, с лицом скорбящей Мадонны. Она села на краешек дивана, отказалась от чая и сложила на коленях сухие, тонкие руки. Ее взгляд был устремлен куда-то в стену. Она молчала, и это молчание было громче любого крика.
Дима суетился вокруг нее, подавал воду, спрашивал, не дует ли из окна. Лена наблюдала за этим театром одного актера с каменным лицом. Она знала свекровь слишком хорошо. Тамара Павловна была мастером пассивной агрессии и эмоционального шантажа. Она никогда не просила напрямую. Она страдала. Громко, выразительно, так, чтобы все вокруг почувствовали себя виноватыми.
— Мам, ну расскажи, что там? — не выдержал Дима.
Свекровь тяжело вздохнула, словно неся на плечах всю скорбь мира.
— Ох, Димочка… Разве ж такое расскажешь… Стыд-то какой… Роденька… он же мальчик хороший, доверчивый… его обманули. Подставили. Злые люди. Теперь требуют… — она снова замолчала, прижав платок к губам.
— Сколько? — сухо спросила Лена, нарушая трагическую паузу.
Тамара Павловна посмотрела на нее так, будто Лена спросила, почем нынче картошка на рынке.
— Леночка, не в деньгах счастье…
— Но в них решение проблемы, как я понимаю. Так сколько?
Свекровь поджала губы, но ответила, глядя на сына:
— Три миллиона. До пятницы. Иначе… я не знаю, что они с ним сделают.
Лена встала.
— Понятно. Значит, так. Родиону тридцать два года. Он дееспособный мужчина. Пусть идет в полицию и пишет заявление о мошенничестве и вымогательстве.
— Ты что! — взвилась Тамара Павловна, мгновенно забыв о роли страдалицы. — Какая полиция? Чтобы его там еще и соучастником сделали? Ему нельзя в полицию!
— Почему это? Если он жертва, то почему нельзя? — Лена смотрела прямо на свекровь, и в ее взгляде была холодная ярость. — Что он такого натворил, что боится полиции больше, чем «злых людей»? Снова влез в какие-то финансовые пирамиды? Проигрался?
Дима бросил на жену предостерегающий взгляд.
— Лена, прекрати.
— Нет, не прекращу! Это касается и меня! Это наши общие деньги! Я имею право знать, на что они пойдут! Тамара Павловна, я хочу видеть документы. Договор, расписку, что угодно, что подтверждает этот долг.
Свекровь встала, вся ее скорбь испарилась, сменившись праведным гневом.
— Какие документы, девочка? Ты в своем уме? Это… это дело чести! Мой сын, мой племянник в беде, а ты мне про бумажки! Я думала, у Димы жена, а у него… бухгалтер!
Она развернулась и, чеканя шаг, вышла из квартиры, громко хлопнув дверью. Дима смотрел на Лену с укором.
— Довольна? Ты обидела маму.
— Я задала логичный вопрос, Дима. А твоя мама от него сбежала. Тебя это не наводит ни на какие мысли?
Ночью Лена не спала. Она лежала рядом с сопящим мужем и чувствовала себя предательницей. Не потому,что отказала свекрови, а потому, что в ее голове созрел план. План, который ставил под сомнение ее доверие к собственному мужу.
Утром, сказав, что едет к родителям, она направилась совсем в другую сторону. Она знала, где живет Родион. В старой отцовской квартире, которую превратил в подобие берлоги. Дверь ей открыл сам «пострадавший». Заспанный, в мятой футболке с глупым принтом, от него пахло вчерашним пивом. Никаких следов смертельной тревоги или страха на его лице не было.
— Лена? Привет. А ты чего тут?
— Привет, Родя. Поговорить зашла. Слышала, у тебя проблемы.
Родион почесал затылок.
— А… ну да. Есть немного. Тетка паникует как всегда.
— Она сказала, что тебе угрожают. Что нужны три миллиона до пятницы.
Парень усмехнулся и прошел на кухню. Лена последовала за ним.
— Ну, три — это она загнула, конечно. Для драматизма. Полтора. И не то чтобы угрожают… просто надо долг отдать. Я тут в один проектик вложился… думал, выстрелит. Не выстрелило.
— В какой проектик? — Лена села на табуретку, внимательно разглядывая его.
— Да какая разница? — отмахнулся он. — Бизнес. Риски. Ты не поймешь. Короче, надо отдать. А тетка уже план придумала, как Димыча вашего раскрутить. Она актриса, ты же знаешь. Устроит вам концерт.
Внутри у Лены все похолодело. Не от суммы. А от цинизма. От этого простого, обыденного обмана, в который ее мужа так легко втянули его же самые близкие люди.
— А что за проект-то был? — уже без нажима, спокойно спросила она.
Родион замялся, но потом махнул рукой.
— Да ладно, что уж. Тачку хотел купить крутую, «инвестиционную». Ну, знаешь, ретро. Подшаманить и перепродать втридорога. А она оказалась с перебитыми номерами и кривыми документами. И деньги зависли, и тачки нет. И теперь с продавцом надо рассчитываться, он парень нервный.
Лена встала. Вся картина сложилась. Драматическая постановка свекрови. Паника мужа. И причина всему — нелепая афера этого великовозрастного недотепы, который решил поиграть в серьезного бизнесмена.
Вечером она ждала Диму. На столе стоял ужин, который она приготовила на автомате. Когда он вошел, она не стала ходить вокруг да около.
— Я сегодня виделась с Родионом.
Дима напрягся.
— Зачем?
— Хотела лично выразить сочувствие. Узнала много интересного. Например, что сумма долга в два раза меньше. И что причина — не «злые люди», а подержанная машина с перебитыми номерами. Твой брат решил стать автобароном.
Дима молчал, но по тому, как у него заходили желваки, Лена поняла — он все знал. Или догадывался.
— Он просил тебя не говорить? — спросила она.
— Он тут ни при чем. Это я просил. Я знал, что ты начнешь… вот это вот все. Анализировать, проверять. А маме нужна была помощь, а не допрос.
И тут Лена поняла. Дело было не в Родьке и не в деньгах. Дело было в Диме. В его желании быть спасителем для мамы, ее героем. Он был готов пожертвовать их общим будущим ради того, чтобы в очередной раз доказать свою сыновью преданность. Он не просто хотел отдать деньги — он хотел сделать это слепо, по первому зову, не задавая вопросов. А Лена со своей логикой и прагматизмом разрушила весь его героический порыв.
— Понятно, — тихо сказала она. Больше не было ни злости, ни обиды. Только холодная, звенящая пустота. — Я все поняла, Дима.
На следующий день, в свой обеденный перерыв, Лена поехала в банк. Она закрыла их общий накопительный счет. Ровно половину суммы она перевела на новый счет, открытый только на ее имя. Вторую половину оставила на старом, теперь уже просто Димином, счете.
Вечером, когда муж вернулся с работы, на его карте было полтора миллиона рублей. И сообщение от Лены:
«Там ровно половина. Можешь спасать своего брата и быть героем для мамы. Свою половину я забрала. Буду копить на квартиру дальше. Одна».
Она не ушла. Она осталась в их съемной однушке. Они продолжали жить под одной крышей, спать в одной кровати. Но между ними теперь была пропасть шириной в полтора миллиона рублей и одно разрушенное доверие. Это было хуже, чем развод. Это была жизнь после предательства, без криков и скандалов. Молчаливая, выжженная пустыня на месте того, что когда-то было семьей.
