Последний октябрьский свет, жидкий и золотой, лениво стелился по пыльным дорожкам старого дачного поселка. Даша медленно шла по знакомой с детства тропинке, и каждый шаг отзывался в сердце тихой, щемящей болью. В руках она сжимала простой конверт — извещение от нотариуса. Сегодня она узнает последнюю волю своей бабушки, Анны Степановны.
Дом № 8 на улице Садовой. Неказистый, бревенчатый, но такой родной. Именно здесь прошли все ее летние каникулы, здесь пахло яблочным пирогом и свежескошенной травой, здесь бабушка учила ее распознавать травы и вязать незамысловатые узоры. Для Даши этот дом был не просто недвижимостью. Он был живым существом, хранителем ее самых светлых воспоминаний.
Она остановилась у калитки, с трудом сглотнув ком в горле. Рядом стоял Алексей, ее муж. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, поглядывая на часы.
— Ну, Даш, долго ты тут будешь вздыхать? У нотариуса запись на полвторого, пробки жуткие, — его голос прозвучал сухо и деловито, нарушая тишину утра.
— Просто вспомнила, — тихо ответила Даша, проводя ладонью по шершавой краске облупившейся калитки. — Помнишь, как мы с бабушкой на крыльце сидели, чай пили?
— Чай, крыльцо… — Алексей брезгливо сморщился. — Даша, дорогая, это же прошлый век. Дом старый, ему капитальный ремонт нужен, денег вбухать — немерено. Но участок-то хороший. Перспективный.
Он говорил о будущем, а она все еще жила в прошлом, которое ушло вместе с бабушкой.
Час спустя они сидели в тихом, пахнущем старым деревом и пылью кабинете нотариуса. Пожилая женщина с строгим лицом неспешно разложала перед собой бумаги. Даша чувствовала, как у нее слегка дрожат руки. Алексей, напротив, сидел уверенно, положив ногу на ногу, его взгляд скользил по стенам, оценивая обстановку.
— Итак, присутствуют наследники по завещанию, — нотариус надела очки и внимательно посмотрела на них. — Анна Степановна Белова завещала все свое имущество, а именно: жилой дом с земельным участком по адресу: улица Садовая, дом 8, своей единственной и любимой внучке, Дарье Сергеевне Беловой.
В кабинете на секунду воцарилась полная тишина. Даша выдохнула, словно с ее плеч свалилась огромная гора. Слезы навернулись на глаза — не от жадности, а от чувства глубокой благодарности. Бабушка доверила ей свое главное сокровище.
— Поздравляю, Дарья Сергеевна, — нотариус протянула ей копию завещания.
Алексей тут же оживился. Он обнял Дашу за плечи, и в его объятиях почувствовалась не нежность, а какая-то новая, напряженная энергия.
— Ну вот и отлично! Поздравляю, рыбка! — он громко чмокнул ее в щеку. — Теперь все официально. Наша семья получила отличный актив.
Он уже говорил «наша семья» и «наш актив», и от этих слов в душе у Даши шевельнулась легкая тревога. Но она отогнала ее прочь, списав на собственное волнение.
Вечером того же дня, вернувшись в свою тесную двушку на окраине города, Даша наконец расслабилась. Она стояла на кухне, готовила ужин, и в голове сами собой рождались планы.
— Лёш, представляешь? — говорила она, нарезая салат. — Мы можем сделать там красивый ремонт. Не капитальный, нет. Просто обновить. Покрасить стены, постелить новый линолеум. Я бы хотела, чтобы на кухне было светло, как бабушка любила. И диван поставим в гостиной, большой, чтобы можно было приезжать на выходные… Летом мангал ставить, друзей звать…
Она мечтала вслух, глядя в окно на огни города. Она не видела, как лицо Алексея, сидевшего за столом с телефоном, постепенно мрачнело. Он отложил гаджет и тяжело вздохнул.
— Даш, насчет этого дома… Мне нужно с тобой поговорить, — его голос прозвучал непривычно серьезно.
Даша обернулась, смущенная его тоном. В руках она все еще сжимала кухонный нож. Она не знала, что в следующий миг этот нож не понадобится. Удар будет куда более болезненным и придет от самого близкого человека.
Тон Алексея заставил Дашу замереть на месте. Кухонный нож в ее руке вдруг показался неподъемным. Она медленно опустила его на разделочную доску и повернулась к мужу, прислонившись спиной к столешнице. В животе неприятно засосало, будто перед падением с высоты.
— Говори, — тихо произнесла она, с трудом выдавив из себя слово.
Алексей откашлялся, его пальцы нервно забарабанили по пластику стола. Он не смотрел ей в глаза, его взгляд блуждал где-то за ее спиной, по кафелю и шкафчикам их общей, наемной кухни.
— Я тут все обдумал, — начал он, и его голос вновь обрел привычные, менторские нотки, те самые, какими он говорил с подчиненными. — Нам с тобой этот дом, в общем-то, ни к чему. Мы молоды, мы в городе, работа тут. А в деревню на выходные — это такое, временное увлечение. Надоест быстро.
Он сделал паузу, ожидая ответа, но Даша молчала, не в силах пошевелиться. Ее молчание он принял за согласие продолжить.
— А вот маме моей этот дом — самое то. — Алексей наконец поднял на нее взгляд, и в его глазах Даша прочла холодную, выверенную решимость. — Она уже немолодая, в своей хрущевке на пятом этаже без лифта задыхается. Ноги у нее болят, в магазин сходить — мучение. А там — свой участок, воздух, одноэтажно. Она как раз собиралась переезжать куда-нибудь, присматривалась. Так что бабушкин дом — это просто идеальный для нее вариант. Судьба.
Слово «судьба», произнесенное его устами, прозвучало цинично и грубо. В ушах у Даши зазвенело. Она смотрела на лицо мужа, на его плотно сжатые губы, на деловую складку между бровями, и не могла поверить. Это был не тот человек, за которого она выходила замуж. Тот бы никогда не предложил такого.
— Ты… это серьезно? — ее собственный голос показался ей чужим, доносящимся из-под толщи воды. — Это… это мой дом. Моя бабушка оставила его мне. Лично мне.
Алексей вздохнул, как будто объяснял что-то непонятливому ребенку.
— Даша, не будь эгоисткой. Подумай о человеке! Это же моя мама! Ты должна понять. Мы же семья. А в семье нужно помогать друг другу, а не цепляться за свое. Мы с тобой молодые, здоровые, мы сами еще заработаем. Вскладчину. А ей где брать?
— Подожди, — Даша резко выпрямилась, отталкиваясь от столешницы. В груди что-то закипало — горячее и горькое. — Ты сейчас говоришь, что мы, как семья, должны помочь твоей маме. Но чтобы помочь ей, ты предлагаешь забрать у меня то, что принадлежит только мне? Это какая-то извращенная логика!
— Никто ничего у тебя не забирает! — Алексей повысил голос, его терпение лопнуло. — Я предлагаю разумное решение! Ты что, хочешь, чтобы моя мать страдала? Чтобы по этим вашим скользким ступенькам ползла, как инвалид?
— При чем тут это? Она не инвалид! Она ходит в театр с подругами и на дачу к сестре ездит! Ты просто… ты просто хочешь сделать ей королевский подарок за мой счет! Мой дом — твоей маме! И я еще должна быть счастлива?
Она почти кричала, ее пальцы впились в край столешницы до побеления костяшек. Перед глазами стоял образ бабушки, ее теплые, трудолюбивые руки, гладившие Дашу по голове. Этот дом был последней частичкой той любви, того тепла.
Алексей встал, его стул с грохотом отъехал назад. Его лицо исказилось от злости.
— Хватит истерик! Я уже сказал маме, что она может рассчитывать на этот дом. Я не могу ее подвести. Ты хочешь, чтобы я выглядел в ее глазах говнюком, который не может помочь родной матери?
Вот оно. Главный аргумент. Не ее чувства, не их общие планы, а то, как он будет выглядеть в глазах своей матери. Даша смотрела на него, и кипевшая в ней ярость вдруг уступила место леденящему душу пониманию. Она увидела его настоящего. Не мужа, не партнера, а сына, который всегда будет ставить свою мать выше жены.
Она больше не кричала. Она просто покачала головой, и в ее глазах погас последний огонек надежды на взаимопонимание.
— Выйди, — тихо сказала она. — Выйди из кухни.
— Даша…
— Выйди! — это был уже не крик, а хриплый, надорванный звук, полный такой боли и отчаяния, что Алексей на секунду опешил.
Он что-то пробормотал, развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
Даша осталась одна в центре внезапно кухни. Она медленно сползла на пол, обхватив колени руками, и прижалась лбом к холодному пластику кухонного гарнитура. Тишина вокруг была звенящей, абсолютной. И в этой тишине она впервые за долгие годы почувствовала себя совершенно одной. В своем собственном доме.
Прошло три дня. Три дня тягостного молчания, натянутых улыбок и взглядов в пол. Алексей делал вид, что ничего не произошло. Даша пыталась собрать в кулак растрепанные чувства и обрывки мыслей. Она несколько раз брала в руки телефон, чтобы позвонить подруге или матери, но всякий раз опускала его. Стыд и неверие в происходящее парализовали ее. Как можно было вслух произнести: «Мой муж требует отдать мой дом его матери»? Звучало как абсурдный анекдот.
Спасал только бабушкин дом. В четвертый день, отпросившись с работы пораньше, Даша поехала на Садовую. Она нуждалась в тишине и в том особенном, сладковатом запахе старых книг и сушеной мяты, который жил в стенах.
Она проветрила комнаты, протерла пыль с бабушкиного комода, просто посидела на крыльце, закрыв глаза. Мир понемногу начинал возвращаться в свое русло. Она чувствовала себя под защитой этих стен.
Именно в этот момент безмятежности ее и настиг враг.
Резкий, пронзительный звук автомобильного сигнала заставил ее вздрогнуть. За калиткой тормознула старенькая иномарка, из которой с энергией, не соответствующей ее годам, выпорхнула Валентина Ивановна, мать Алексея.
Даша замерла на крыльце, как птица перед змеей. Сердце ушло в пятки.
Свекровь, не здороваясь и не спрашивая разрешения, щелкнула щеколдой калитки — та всегда плохо закрывалась — и уверенной походкой направилась ко входу. На ней был нарядный костюм и слишком много парфюма, который резал обоняние.
— Ну, здравствуй, невестка, — проскандировала она, окидывая Дашу оценивающим взглядом. — Что это ты тут одна сидишь, как сыч? Дом надо осматривать, решать, с чего начать.
Она миновала Дашу и шагнула в прихожую, как хозяйка, вернувшаяся из долгой отлучки.
Даша, онемев, поплелась за ней.
— Валентина Ивановна, я… я не ждала вас.
— А с чего это меня ждать? — свекровь сняла перчатки и бросила их на бабушкин трюмо. — Мне сын все объяснил. Вы с Алексеем все обсудили, я понимаю, что ты не против. Так что теперь дело за малым — планировать ремонт.
Она прошла в гостиную, и ее острый взгляд выискивал недостатки.
— Этот ковер, конечно, в утиль, — ткнула она длинным ногтем в выцветший половичок. — И мебель эту старую — на свалку. Стены непременно снести тут, чтобы сделать просторную студию с кухней-гостиной. И гардеробную мне здесь нужно оборудовать.
Даша слушала, и у нее кружилась голова. Эта женщина не просто осматривала дом. Она его казнила. Сносила стены, выкидывала память, перекраивала под себя.
— Подождите, — наконец выдавила Даша, переступая через комок в горле. — Какой ремонт? О чем вы? Я ничего не…
— Дашенька, не скромничай, — Валентина Ивановна повернулась к ней, и на ее лице расползлась сладкая, притворная улыбка. — Я же вижу, ты у меня разумная девочка. Конечно, ты понимаешь, что старикам нужна забота. Алексей все правильно решил. Мужчина в доме — голова. Тебе, милая, надо учиться его слушаться. Мужа не переспоришь.
Она говорила снисходительно, будто с несмышленым ребенком, и эта снисходительность обжигала сильнее крика.
— Алексей ничего не решал! — голос Даши дрогнул от нахлынувших эмоций. — Это мой дом! Бабушка оставила его мне. И я никому его не отдам!
Валентина Ивановна медленно подошла к ней. Ее глаза, холодные и оценивающие, сузились.
— Милая, зачем эти детские истерики? Ты что, хочешь, чтобы я, пожилая женщина, страдала? Чтобы у меня ноги отнимались от этих лестниц в хрущевке? Ты такая эгоистка?
Тот же аргумент. Тот же прием. Словно они с сыном действовали по одному учебнику манипуляции.
— Выйдите, — прошептала Даша. Она больше не могла это выносить. Воздух был пропитан чужим парфюмом и чужими притязаниями.
— Что?
— Выйдите из моего дома! — крикнула Даша, и в ее голосе прорвалась вся накопленная за эти дни боль, унижение и ярость.
Валентина Ивановна отступила на шаг, ее лицо вытянулось от изумления. Она явно не ожидала такого сопротивления. Она привыкла командовать.
— Ну, я вижу, тебя воспитывать надо, невестка, — прошипела она, хватая свои перчатки. — Мы с Алексеем это исправим. Не сомневайся.
Она развернулась и вышла, демонстративно громко хлопнув входной дверью.
Даша осталась стоять посреди гостиной, вся дрожа. Она смотрела на дверь, за которой скрылся ее враг, и понимала — битва только началась. И она была одна на поле боя.
Тишина, установившаяся в их квартире после отъезда Валентины Ивановны, была звенящей и враждебной. Алексей не извинился за визит матери. Напротив, он демонстративно молчал, отвечал односложно и большую часть времени проводил, уткнувшись в телефон. Их дом, некогда наполненный смехом и планами на будущее, превратился в поле битвы, где противники отсиживались в окопах.
Вечером Даша попыталась вернуться к разговору, ее голос звучал устало и покорно.
— Лёш, давай обсудим, как быть. Я не могу просто взять и отдать дом. Это же несправедливо.
Алексей отложил телефон и посмотрел на нее с таким раздражением, будто она отвлекала его от крайне важного дела.
— А что тут обсуждать? Я уже все сказал. Ты ведешь себя как избалованный ребенок, который не хочет делиться игрушкой. Маме нужен этот дом. Точка.
— Но это не игрушка! — голос Даши снова начал срываться. — Это память о бабушке! Это мое единственное по-настоящему родное место! Ты вообще меня слышишь?
— Я слышу только твое «я, я, я»! — резко встал он, и его тень накрыла ее. — «Мое, мое, мое»! А ты подумала о семье? О моей матери? Нет! Ты думаешь только о себе. Я думал, ты другая. Оказывается, ты такая же мелочная и расчетливая, как все бабы.
Эти слова ударили Дашу больнее пощечины. Она отшатнулась, словно от физического толчка.
— Это ты расчетливый! — выкрикнула она, и слезы наконец потекли по ее лицу, горячие и горькие. — Ты хочешь сделать шикарный жест за мой счет! Подарить мою собственность своей маме и выглядеть в ее глазах героем-сыном! А я что? Я просто приложение к твоей жизни, которое не должно иметь ничего своего?
Он не ответил. Он просто развернулся и ушел в спальню, громко захлопнув дверь. На следующий день тактика изменилась.
Даша заметила, что Алексей стал активно звонить своим друзьям и, судя по обрывкам фраз, его родителям. Он уединялся на балконе, и его приглушенный голос доносился из-за стекла.
— Да, представляешь, ситуация дурацкая… Нет, ну бабушка ей оставила, формально все чисто… Но там же мать моя, понимаешь? Старая, больная… А она уперлась — мое, не отдам… Да какая любовь к дому? Обычная женская жадность… Да, я в шоке просто, не ожидал от нее…
Даша стояла в гостиной, прижавшись лбом к холодному стеклу балконной двери, и слушала. Каждое слово было похоже на удар тонким лезвием. Он не просто злился на нее. Он системно уничтожал ее репутацию, перевирая факты, выставляя ее черствой эгоисткой, а себя — страдающим сыном, пытающимся угодить всем.
К вечеру она получила сообщение от своей дальней знакомой, которая дружила с сестрой Алексея.
«Даш, привет! Слушай, а это правда, что тебе бабушка дом оставила, а ты его продать хочешь и деньги себе забрать, а свекровь на улице оставить? Это же как-то некрасиво…»
Даша не стала отвечать. Она просто опустила телефон и поняла, что он уже успел отравить против нее все их общее окружение. Она оказалась в полной информационной блокаде. Друзья, которые были общими, теперь смотрели на нее с осуждением. Поддержать ее было некому.
Самое страшное началось ночью. В тишине, глядя в потолок, она ловила себя на мысли: «А может, он и прав? Может, я и вправду жадная? Маме Алексея и впрямь непросто… А я из-за какого-то старого дома разрушаю семью…»
Эти мысли разъедали ее изнутри, как кислота. Манипуляции мужа, давление свекрови и молчание друзей делали свое дело. Она начинала верить, что проблема действительно в ней. Что ее любовь к бабушкиному дому — это патология, болезненная привязанность, а не нормальная человеческая привязанность к месту силы и памяти предков.
Она лежала в постели, стиснув зубы, чтобы не разрыдаться, и чувствовала, как почва уходит у нее из-под ног. Вера в себя, в свою правоту, таяла с каждым часом. А вокруг сжималось кольцо одиночества и всеобщего осуждения.
Неделя прошла в атмосфере ледяного молчания. Даша чувствовала себя призраком в собственной квартире. Она механически ходила на работу, готовила еду, но внутри была выжженная пустыня. Сомнения, посеянные Алексеем, пустили глубокие корни. По ночам ей снилась бабушка, которая молча смотрела на нее с порога своего дома, а потом поворачивалась и уходила. Даша просыпалась с ощущением тяжелой вины.
Однажды утром, разбирая почту, она наткнулась на официальный конверт от нотариуса. Внутри лежало второе, заверенное свидетельство о праве на наследство. Бумага была холодной и гладкой. Она держала в руках не просто документ. Она держала в руках бабушкину волю. Тот самый материальный proof, который подтверждал: дом — ее.
И в этот миг что-то щелкнуло. Сомнения отступили, словно их сдуло резким порывом ветра. Нет, она не была эгоисткой. Она была наследницей. Хранительницей. И она позволяла топтать эту память и это право.
Приняв решение, она ощутила странное, холодное спокойствие. В обеденный перерыв она сказала Алексею, что задержится на работе из-за срочного проекта. Он кивнул, даже не подняв глаз от ноутбука. Его безразличие было теперь ей на руку.
Даша ехала в тот самый нотариальный офис с тем же чувством, что и в первый раз, но теперь это была не тревога, а решимость. Она вошла в тот же кабинет. Та же женщина-нотариус подняла на нее вопрошающий взгляд.
— Дарья Сергеевна? Чем могу помочь? Вопросы по свидетельству?
— Нет, — Даша твердо села на стул напротив. — У меня вопрос по поводу прав. Мои прав на этот дом.
Она кратко, без лишних эмоций, опуская имена, изложила ситуацию: на наследство, полученное ею лично, претендует родственник мужа, оказывается давление с требованием передать им имущество.
Нотариус, Анна Петровна, слушала внимательно, сложив руки на столе. Ее лицо оставалось непроницаемым.
— Давайте по порядку, — она открыла папку с делом. — Дом по улице Садовой, 8 был оформлен на вас, Дарью Сергеевну Белову, на основании завещания вашей бабушки, Анны Степановны Беловой. Вы получили его как наследник первой очереди, не в браке, верно?
— Да, мы с мужем в браке меньше трех лет.
— В таком случае, — нотариус посмотрела на нее поверх очков, и ее взгляд был острым и ясным, — это имущество является вашей личной собственностью, приобретенной не в браке. Согласно Семейному кодексу, оно не входит в общую совместную собственность супругов. Ваш муж не имеет на этот дом никаких прав. Ни моральных, ни, тем более, юридических.
Даша сжала руки на коленях, чтобы они не дрожали.
— А если… его мать захочет там прописаться? Или просто въехать?
— Прописка, то есть регистрация по месту жительства, возможна только с согласия собственника. В данном случае — с вашего личного, нотариально удостоверенного согласия. Без него — никак. Любые попытки вселиться против вашей воли являются самоуправством и нарушением вашего права собственности. Вы вправе вызвать полицию для их удаления.
Слова нотариуса были простыми, четкими и несли в себе невероятную силу. Они были как щит, который она наконец-то смогла поднять против всей той лжи и давления.
— То есть… они ничего не могут сделать? — переспросила Даша, все еще не веря до конца.
— С юридической точки зрения — абсолютно ничего, — Анна Петровна сняла очки и отложила их в сторону. — Запомните это раз и навсегда, Дарья Сергеевна. Это ваша собственность. Вы — единственная, кто решает, что с ней делать. Продать, подарить, сдать, жить в ней. Никто не может диктовать вам условия. Ни муж, ни его родственники. Закон на вашей стороне.
Она сделала паузу, глядя на побледневшее лицо Даши.
— Если давление продолжится, вы имеете полное право написать заявление в полицию о факте психологического давления и угроз. А также о защите права собственности. Я бы на вашем месте сменила замки в доме, если есть запасные ключи у кого-то еще.
Даша вышла из кабинета нотариуса, и ее плечи сами собой распрямились. Она шла по улице, и весенний ветер, который еще неделю назад казался колючим и холодным, теперь ласково трепал ее волосы. Она сжала в кармане пальто тот самый конверт со свидетельством. Теперь это была не просто бумага. Это был ее щит. И ее меч.
Она достала телефон и набрала номер службы заказа услуг. Голос ее звучал твердо и спокойно.
— Здравствуйте. Мне нужен срочный вызов слесаря. Да, для замены замков. Адрес: улица Садовая, дом 8.
Ощущение спокойной силы не покидало Дашу все то время, пока слесарь, немолодой мастеровитый мужчина, возился с новым замком. Скрип несмазанных петель, стук молотка и запах свежей металлической стружки — все это было музыкой ее освобождения. Она стояла на крыльце, наблюдая, как старый, туго ходивший замок, от которого бабушка вечно искала ключи, был демонтирован и отложен в сторону. На его месте теперь красовался новый, стальной и блестящий, с двумя комплектами ключей. Один комплект она крепко сжимала в кармане.
— Готово, хозяйка, — слесарь вытер руки о спецовку. — Теперь только вы и войдете. Больше никто.
Он уехал, а Даша еще долго стояла на пороге, держа в руке холодный ключ. Она провела пальцем по его ребристой поверхности. Это был не просто ключ. Это был символ. Ключ от ее дома. От ее жизни. От ее воли.
Вернувшись в городскую квартию под вечер, она застала Алексея за его привычным занятием — он сидел на диване с ноутбуком, но взгляд его был рассеянным. Он почувствовал ее возвращение, но не поднял глаз.
Даша не стала раздеваться. Она сняла пальто и повесила его на вешалку, движения ее были медленными и точными. Потом она прошла в гостиную и села в кресло напротив него, сложив руки на коленях. Она ждала.
Алексей через несколько секунд не выдержал этого молчаливого давления и захлопнул крышку ноутбука.
— Ну? Где пропадала? Опять у своего храма? — его голос был ядовитым.
— Да, — спокойно ответила Даша. — И я сделала там кое-что.
— И что же? Подумала, наконец, и решила сделать маме приятно? — в его тоне зазвучали нотки надежды, торжества.
— Нет. Я поменяла замки.
В комнате повисла гробовая тишина. Алексей уставился на нее, его мозг, похоже, отказывался обрабатывать эту информацию.
— Ты… что? — он произнес это тихо, не веря своим ушам.
— Я сказала, что поменяла замки в бабушкином доме. На новые. Ключи только у меня.
Она вынула из кармана блестящую связку и положила ее на журнальный столик между ними. Металл звонко стукнул о стекло.
Лицо Алексея стало багровым. Он вскочил с дивана, и его фигура вдруг показалась Даше огромной и угрожающей.
— Ты совсем охренела?! — закричал он, сжимая кулаки. — Это что за самодеятельность? Без моего ведома? Да кто ты такая, чтобы…
— Я собственник! — ее голос прозвучал не громко, но с такой стальной холодностью, что он на секунду осекся. — Я — Дарья Сергеевна Белова, собственник дома по улице Садовой, дом 8. Согласно свидетельству о праве на наследство, выданному нотариусом. Я имею полное право менять в своем имуществе что угодно. Без твоего ведома. Без чьего бы то ни было ведома.
Он смотрел на нее, и в его глазах читалось неподдельное изумление, почти животный ужас. Он не видел в ней этой твердости никогда. Он видел сомневающуюся, любящую, уступчивую женщину. А перед ним сидела чужая, собранная и неприступная.
— И что… что теперь? — он сдавленно спросил, отступая на шаг.
— А теперь я предлагаю тебе выбрать, — Даша поднялась с кресла. Ее рост не позволял ей смотреть на него сверху вниз, но ее осанка, прямой взгляд и ледяное спокойствие делали ее выше. — Либо ты мой муж, и мы строим наше будущее, основанное на уважении и здравом смысле. И твоя мать больше никогда не переступает порог моего дома без моего приглашения. Либо ты — сын своей мамы, и мы разводимся. Третьего не дано.
Она видела, как он пытается найти ответ, как в его голове прокручиваются и отметаются один за другим аргументы, как он хочет снова надавить, прикрикнуть, но наталкивается на непробиваемую стену.
— Ты понимаешь, что ты творишь? Ты рушишь семью! — это была его последняя, отчаянная попытка.
Даша медленно покачала головой. В ее глазах стояла не печаль, а горькая ясность.
— Нет, Алексей. Нашу семью разрушил ты. Своим предательством. А я просто перестала быть той наивной дурочкой, которой была раньше. Я просто повзрослела. За один вечер.
Она развернулась, взяла со стола ключи и пошла в спальню, оставив его одного в центре гостиной, раздавленного и проигравшего. Впервые за все время этого конфликта она чувствовала не боль, а горькое, но очищающее облегчение.
Тишина, наступившая после ультиматума, была зловещей. Алексей ночевал в гостиной на раскладном диване. Они не разговаривали, пересекаясь на кухне, словно два враждебных призрака. Даша чувствовала себя выжатой, но внутри нее, под слоем усталости, тлела стальная решимость. Она знала, что это затишье — не конец войны, а лишь передышка перед новым штурмом.
Она не ошиблась.
На третий день вечером ее телефон завибрировал, как раненый шмель. Первым пришло сообщение от коллеги по работе, милой девушки из соседнего отдела.
«Даша, привет! Это правда, что ты выгоняешь свекровь на улицу? Я в шоке, не думала, что ты такая…»
Даша похолодела. Прежде чем она успела ответить, телефон затрясся снова. Сообщение от бывшей однокурсницы, с которой они изредка переписывались.
«Дарь, я в шоке! Читаю про тебя в паблике… Мужик твой, конечно, огонь, как он тебя выставил… Но ты-то могла бы и по-человечески…»
К горлу подкатил комок тошноты. Она дрожащими пальцами открыла браузер и зашла в самый популярный городской паблик «Наш городок | Объявления и сплетни».
И увидела.
Прямо наверху ленты, набравший уже сотни лайков и комментариев, висел пост. Его автор — Валентина Ивановна. Аккаунт был новым, созданным час назад, но под фотографией стояло ее полное имя, и сомнений не оставалось.
Фотография была подобрана мастерски: Валентина Ивановна снята крупным планом, ее лицо было бледным, глаза влажными и несчастными, на шее скромно поблескивал тот самый дешевый крестик, который она никогда не носила. Рядом с ней на столе лежала открытая пачка дешевых лекарств от давления.
Текст дышал подобострастным отчаянием:
«Дорогие жители нашего города, умоляю вас о помощи и совете! Осталась одна в старости, без поддержки. Моя невестка после смерти ее бабушки получила в наследство дом. Мы с сыном были рады за нее! Но она, оказавшись жадной и жестокой женщиной, решила выгнать меня на улицу! Я, пенсионерка, инвалид второй группы, живу в аварийной хрущевке на пятом этаже, подниматься не могу, сердце шалит. Мой сын, ее муж, умолял ее проявить человечность, отдать мне этот пустующий дом, но она отказалась! Говорит: «Мое, и никому не отдам!». Теперь я не знаю, что мне делать. Куда идти? Может, кто-то из властей увидит это? Или добрые люди подскажут, как образумить эту женщину? Не дайте умереть в одиночестве!»
Даша не могла оторвать глаз от экрана. Она читала и перечитывала эти лживые, выверенные строчки, и ей казалось, что ее сейчас вырвет прямо на клавиатуру телефона. «Инвалид второй группы» — та самая женщина, что вломилась к ней в дом с энергией торнаго? «Умолял ее проявить человечность» — тот самый ультиматум с требованием отдать? «Пустующий дом» — место, которое было для нее живым и наполненным памятью?
Но самое страшное ждало в комментариях. Их было уже несколько сотен.
«Какая тварь! На таких земля держится!»
«Имя и фамилию этой стервы в студию! Пусть все знают, кто у нас в городе такая жирует!»
«Сынок, беги от такой жены, пока не поздно! Змея!»
«Валентина Ивановна, мы с вами! Держитесь! Таких надо гнобить и выводить на чистую воду!»
«Дайте адрес, я с паяльником приеду, поговорим по-мужски!»
Ее травили. Незнакомые люди, которые не знали ни ее, ни обстоятельств, с удовольствием лили на нее ушаты грязи, требуя ее крови. Они видели слезливую картинку и тут же назначали ее исчадием ада. От такой массовой, беспричинной ненависти перехватывало дыхание.
Телефон разрывался от звонков и сообщений. Кое-кто из малознакомых людей писал прямо с оскорблениями. Кто-то из «друзей» осуждающе интересовался «как же так вышло».
Даша отключила звук и отшвырнула телефон на диван. Она обхватила голову руками, пытаясь заглушить оглушительный гул в ушах. Было чувство, будто на нее надели маску ужасного монстра и вытолкнули на площадь под град камней. Это было больнее, чем ссоры с Алексеем. Это было унизительнее и страшнее.
Она подошла к двери в гостиную. Алексей сидел там, уткнувшись в свой телефон, на его лице играла странная, торжествующая улыбка. Он смотрел на тот самый пост.
— Ты… ты видел? — прошептала Даша, не в силах поверить в происходящее.
Он медленно поднял на нее взгляд. В его глазах не было ни капли раскаяния. Только холодное удовлетворение.
— Видел. Мама молодец. Правда всегда всплывает. Теперь все увидят, какая ты на самом деле.
В этот момент Даша поняла окончательно и бесповоротно — ее браку конец. Человек, который мог так цинично и подло уничтожить ее репутацию, подставив под удар незнакомых озверевших людей, не был ее мужем. Он был врагом.
Она не сказала больше ни слова. Она вернулась в спальню, закрыла дверь и села на кровать, глядя в темное окно. Слез не было. Была только пустота, а в глубине этой пустоты — крошечная, но раскаленная точка ярости. Они думали, что сломят ее? Они думали, что она сдастся под этим напором грязи?
Ошибались.
