— Сто восемьдесят тысяч, — Егор произнёс это так тихо, будто боялся, что стены услышат. — Мама звонила. Плакала.
Дана отложила вилку. Ужин, который она готовила полтора часа после работы, вдруг перестал существовать.
— Сколько?
— Сто восемьдесят. Лёшка взял у каких-то знакомых. На дело, говорит.
— На какое дело? — Дана почувствовала, как внутри поднимается знакомая волна раздражения. — Он же не работает.
Егор опустил глаза.
— Я не знаю. Мама толком объяснить не смогла. Сказала, что дело прогорело, деньги потрачены, а люди требуют вернуть.
Дана встала из-за стола. Прошлась по кухне — три шага до окна, три шага обратно. Их однушка на окраине города вдруг показалась ей ещё меньше, чем обычно.
— Это третий раз за два года, Егор. Третий.
— Я помню.
— Первый раз — микрофинансы. Тридцать тысяч с процентами. Второй — чужая машина, которую он поцарапал и сбежал. Сорок тысяч. Теперь вот это.
Егор молчал. Он сидел за столом, большой, широкоплечий, в рабочей футболке с пятном от цемента на рукаве. Прораб на стройке. Человек, который с шести утра таскает на себе ответственность за бригаду из двадцати человек. И который сейчас не мог поднять глаза на собственную жену.
— Мама уже отдала шестьдесят тысяч, — сказал он наконец. — Всё, что было отложено на чёрный день. Осталось сто двадцать. Она просит помочь.
Дана остановилась у окна. За стеклом темнел двор — детская площадка, лавочка, тусклый фонарь. Четыре года назад они с Егором сидели на этой лавочке и считали, сколько нужно откладывать каждый месяц, чтобы через три года накопить на первый взнос по ипотеке. Сейчас они были на полпути к цели. Если отдать сто двадцать тысяч — откатятся на год назад.
— Пусть твой брат работу ищет, а не ждёт, пока мы за него долги погасим, — сказала она, не оборачиваясь.
— Дана…
— Ему тридцать лет, Егор. Тридцать. Он здоровый мужик. Руки-ноги на месте. Голова на плечах, хотя иногда я в этом сомневаюсь.
— Я понимаю. Но это мой брат.
Дана обернулась.
— А я твоя жена. И я четыре года работаю на двух работах, чтобы мы могли купить нормальную квартиру. Я встаю в шесть утра. Я веду график наших накоплений в телефоне. Я отказываю себе в отпуске, потому что каждая копейка на счету. И каждый раз, когда мы подходим к какой-то цифре, появляется твой брат с очередной проблемой.
Егор поднялся. Шагнул к ней, но Дана отступила.
— Не надо. Я не злюсь на тебя. Я злюсь на ситуацию.
— Мама плакала, — повторил он, и в его голосе было что-то, от чего Дана на секунду замолчала. — Она сказала, что те люди приходили к двери. Разговаривали вежливо, но так, что ей стало страшно.
Дана закрыла глаза. Вот оно. Вот почему нельзя просто сказать «нет» и забыть. Потому что свекровь — не чужой человек. Потому что за ней не просто Лёша, но и Егор. Потому что если эти люди начнут давить всерьёз…
— Я хочу поговорить с твоим братом, — сказала она. — Сама.
***
На следующий день Дана отпросилась с работы на два часа раньше. Её начальница, Раиса Павловна, посмотрела удивлённо — за три года работы старшим администратором в сети стоматологических клиник Дана ни разу не просила отгулов.
— Семейные обстоятельства, — коротко объяснила Дана.
Раиса Павловна кивнула. Она была женщиной опытной и понимала, что «семейные обстоятельства» — это всегда что-то серьёзное.
Дана ехала через весь город на маршрутке. Вера Романовна жила в старом районе, в пятиэтажке с обшарпанным подъездом и скрипучим лифтом. Дана помнила свой первый визит сюда — четыре с половиной года назад, когда Егор впервые привёл её знакомиться с мамой.
Тогда всё казалось простым. Вера Романовна — приветливая женщина с уставшими глазами и натруженными руками. Лёша — младший брат мужа, студент какого-то там института, немного странный, но в целом безобидный.
Дана тогда не поняла главного. Не разглядела, как Вера Романовна смотрит на младшего сына. Как подкладывает ему лучшие куски. Как оправдывает любую его выходку. Как говорит «Лёшенька чувствительный» и «Лёшеньке просто не везёт».
Теперь она видела это слишком ясно.
Дверь открыла Вера Романовна. Увидев невестку, удивилась.
— Даночка? А Егор…
— Егор на работе. Я сама хотела приехать.
Свекровь посторонилась, пропуская её в квартиру. Здесь пахло чем-то домашним — то ли стиркой, то ли какой-то едой. В коридоре всё так же стояла старая обувная полка, всё так же висело овальное зеркало с трещиной в углу.
— Лёша дома?
Вера Романовна замялась.
— Дома, но он… отдыхает.
В три часа дня, подумала Дана. Здоровый тридцатилетний мужик отдыхает в три часа дня.
— Мне нужно с ним поговорить, Вера Романовна. Это важно.
Свекровь хотела что-то возразить, но Дана уже шла по коридору к дальней комнате. Постучала. Не дождавшись ответа, открыла дверь.
Лёша лежал на диване и смотрел сериал на ноутбуке. Он был в мятой футболке и спортивных штанах. Небритый, нечёсаный. При виде Даны приподнялся на локте.
— О. Привет.
— Привет. Выйдем на лестницу, поговорим.
— Зачем на лестницу? Тут поговорим.
— Лёша, — Дана произнесла это так, что он понял: спорить бесполезно.
Они вышли на лестничную площадку. Дана прикрыла за собой дверь.
— Значит, сто восемьдесят тысяч, — начала она. — Расскажи мне про дело, которое прогорело.
Лёша отвёл глаза.
— Да чего рассказывать. Не выгорело и не выгорело.
— Что за дело?
— Перепродажа одна. Знакомые предложили. Казалось, верняк.
— Перепродажа чего?
— Техники. Телефонов там, планшетов. Они по дешёвке брали откуда-то, я должен был найти покупателей.
Дана молча смотрела на него. Лёша заёрзал.
— Ну что ты смотришь? Подставили меня, бывает.
— Где деньги?
— Потратил. На товар.
— Где товар?
Лёша замялся.
— Знакомые забрали. Сказали, раз покупателей нет — товар обратно.
— То есть ты отдал сто восемьдесят тысяч, товар вернул, а деньги тебе не вернули?
— Ну… типа того. Там сложная схема была.
Дана почувствовала, как её начинает трясти. Не от злости даже — от какого-то бессилия перед этой стеной непробиваемой глупости.
— Лёша, тебе тридцать лет. Ты хоть понимаешь, как это выглядит со стороны?
— Выглядит как невезение, — огрызнулся он. — У Егора всё легко всегда было. Работа, ты вот. А мне не везёт по жизни.
— При чём тут везение? Егор в семнадцать лет пошёл работать грузчиком, чтобы помочь вашей маме. В двадцать — на стройку. Он дорос до прораба, потому что вкалывал каждый день. Везение?
Лёша скривился.
— Ты не понимаешь.
— Я прекрасно понимаю. Тебе удобнее лежать на диване и ждать, пока мама и брат решат твои проблемы. Потому что они всегда решали. И ты привык.
— Да что ты вообще знаешь про мою жизнь?!
— Я знаю, что ты бросил три института. Что ты не держишься ни на одной работе дольше двух месяцев. Что твоя мать до сих пор покупает тебе носки и готовит тебе еду. Что каждый раз, когда ты влипаешь в неприятности, прибегает Егор с деньгами.
Лёша побагровел.
— Это не твоё дело!
— Моё. Потому что эти деньги — мои тоже. Я четыре года откладываю на квартиру, и каждый раз ты откусываешь от наших накоплений. Мне надоело, Лёша.
Дверь квартиры приоткрылась. Вера Романовна выглянула на площадку с испуганным лицом.
— Ребята, вы чего кричите?
— Всё нормально, мам, — буркнул Лёша и демонстративно вернулся в квартиру, оттолкнув мать плечом.
Дана осталась стоять на лестнице. Руки дрожали.
***
Вечером Дана позвонила Насте. Они дружили с института — вместе учились на экономистов, вместе искали первую работу, вместе пережили период, когда зарплаты хватало только на проезд и гречку.
— Ты где? — спросила Дана.
— Дома, а что? По голосу слышу — что-то случилось.
— Лёша. Снова.
Настя выругалась. Потом сказала:
— Приезжай. Поговорим нормально.
Дана предупредила Егора, что задержится, и поехала. Настя жила на другом конце города, в съёмной однушке, которую делила с огромным рыжим котом по кличке Финансист.
— Назвала его так, потому что он жрёт за троих, — объясняла когда-то Настя. — Как настоящий финансист — только потребляет.
Финансист встретил Дану у двери, потёрся о ноги и ушёл по своим делам.
— Рассказывай, — Настя усадила подругу на диван. — Сколько на этот раз?
— Сто восемьдесят.
Настя присвистнула.
— Ничего себе. На что?
— Какое-то мутное «дело». Перепродажа техники. Классика: отдал деньги, товар забрали, а его кинули.
— Или не было никакого товара.
— Я тоже об этом думала.
Настя села рядом, подобрав под себя ноги.
— Слушай, я скажу тебе то, что ты и сама понимаешь. Откажи один раз — он зашевелится.
— А если нет? Если эти люди реально начнут давить? Они уже приходили к двери свекрови.
— Тогда пусть идёт в полицию.
— С чем? Он сам им отдал деньги. Добровольно. Там нет состава преступления.
Настя помолчала.
— Тогда пусть ищет работу и возвращает. Сам.
— Он не будет.
— Откуда ты… — Настя осеклась. — Ладно. Я понимаю, почему ты так думаешь. Но послушай. Ты помнишь моего двоюродного брата, Кольку?
Дана кивнула. Она видела его пару раз — полноватый парень лет тридцати пяти, вечно с какими-то грандиозными планами.
— Так вот, Колька всю жизнь был такой же. Мать его тащила, сестра помогала, я однажды пять тысяч ему дала — якобы до зарплаты. Угадай, вернул?
— Нет.
— Правильно. И так — годами. Пока тётка, мать его, не отказала. Один раз. Он тогда чуть ли не проклинал её. А потом — устроился охранником в супермаркет. Представляешь? Колька, который всю жизнь мечтал о бизнесе, — охранником. И ничего. Работает третий год. Не богатеет, но и не попрошайничает.
Дана вздохнула.
— Это другая ситуация.
— Почему?
— Потому что там нет людей, которые угрожают.
— Вот, — Настя подняла палец. — Вот почему Лёша такой. Он знает, что в крайнем случае семья вытащит. Потому что есть последствия. Потому что страшно. И пока вы будете его спасать от последствий — он не изменится. Зачем, если можно не меняться?
Дана молчала. Финансист запрыгнул на диван, улёгся между ними и замурлыкал.
— Я не могу просто бросить свекровь в этой ситуации, — сказала наконец Дана. — Она не виновата.
— Виновата. Она его таким вырастила.
— Это её сын.
— И что теперь — всю жизнь за него расплачиваться?
Дана не ответила. Она и сама не знала, что теперь делать.
***
В субботу утром Егор поехал к матери. Дана осталась дома — ей нужно было побыть одной и подумать.
Она достала из шкафа папку, в которой хранила все их с Егором финансовые документы. Выписки, графики, расчёты. На первой странице — цифра: 840 000 рублей на первый взнос. Рядом — пометка красным маркером: «Накоплено: 620 000».
Если отдать сто двадцать — останется пятьсот. Ещё год работы, чтобы вернуться к сегодняшней цифре.
Год.
Дана закрыла папку и убрала обратно в шкаф.
Егор вернулся к обеду. Мрачный.
— Поговорил?
— Поговорил.
— И что?
Он сел на кухне, уставился в окно.
— Он не понимает. Реально не понимает. Я ему объясняю, что эти деньги — наши с тобой накопления, что мы их четыре года собирали. А он смотрит на меня и говорит: «Ну вы же заработаете ещё».
— А мама?
— Мама говорит, что он чувствительный. Что ему просто нужно время найти себя.
— В тридцать лет.
— В тридцать лет.
Они помолчали.
— Я вчера у Насти была, — сказала Дана. — Мы долго разговаривали.
— И что она советует?
— Отказать.
Егор дёрнулся.
— Дана…
— Подожди. Я не говорю, что нужно совсем бросить твою маму. Но я думаю, что мы должны поставить условия. Жёсткие.
— Какие?
Дана села напротив мужа. Положила руки на стол.
— Первое. Лёша подписывает расписку, что должен нам эти деньги. Официально, с датой и суммой.
— Мама скажет, что это оскорбление.
— Пусть говорит. Это защита. Наша.
— Хорошо. Что ещё?
— Второе. Лёша в течение двух недель устраивается на работу. Любую. Грузчик, курьер, кладовщик — неважно. Главное — официально, с записью в трудовой.
Егор кивнул медленно.
— Это разумно.
— И третье. Если через полгода он не начнёт возвращать долг — хотя бы по чуть-чуть — мы больше не помогаем. Никогда. Что бы ни случилось.
Егор долго молчал. Потом сказал:
— Я передам маме.
***
Реакция Веры Романовны была предсказуемой.
— Какие расписки? — её голос в телефоне дрожал от возмущения. — Это же семейное дело! Родные люди!
Егор сидел на кухне, прижимая телефон к уху. Дана слышала каждое слово — свекровь говорила громко.
— Мам, это не обсуждается. Дана права — нам нужна гарантия.
— Гарантия?! Ты своему брату не доверяешь?!
— Я трижды за два года закрывал его долги. Без всяких гарантий. И где результат?
Вера Романовна замолчала. Потом сказала — уже тише, обиженнее:
— Я не думала, что ты так поступишь с нами.
— Мама, я не поступаю с вами плохо. Я пытаюсь помочь. По-настоящему. Не просто кинуть деньги и забыть — а помочь так, чтобы это больше не повторилось.
Разговор закончился ничем. Вера Романовна положила трубку, не попрощавшись.
***
Прошла неделя. Люди, которым был должен Лёша, напомнили о себе. На этот раз — не визитом, а звонком. Позвонили прямо Вере Романовне.
— Месяц, — сказал мужской голос. — Потом мы будем решать вопрос по-другому.
Вера Романовна после этого звонка слегла с давлением. Приезжала скорая, сделали укол. Врач сказала отдыхать и не нервничать.
Не нервничать. С сыном, который сидит в соседней комнате и смотрит сериалы.
***
Тамара Геннадьевна Фролова жила в квартире напротив. Они с Верой дружили двадцать лет — с тех пор, как Тамара переехала в этот дом после развода.
Тамара была женщиной практичной. Работала завхозом в школе, привыкла решать конкретные задачи. Муж её когда-то бросил ради другой, сын вырос и уехал в Новосибирск. Она жила одна и давно научилась обходиться без иллюзий.
В тот вечер она зашла к Вере — проведать после скорой. Принесла яблок из своего сада.
— Как ты?
— Нормально, — Вера сидела на кухне, бледная, с кругами под глазами. — Давление скачет.
— А Лёша где?
— У себя.
Тамара села напротив. Посмотрела на подругу внимательно.
— Вера, я тебе давно хочу сказать одну вещь. Только не обижайся.
— Говори.
— Ты его всю жизнь ограждала. Он в тридцать лет не понимает, что такое ответственность. Для него проблема — это что-то, что решают другие. Мама. Брат. Кто угодно, только не он сам.
Вера отвернулась.
— Ты не понимаешь. Он особенный. Я его поздно родила, после того как… — она запнулась. — После того как потеряла первую беременность. Думала, больше не будет детей. А он появился. Мой мальчик.
— Вера, ему тридцать. Он не мальчик.
— Для меня — всегда мальчик.
Тамара вздохнула.
— Хорошо. Тогда скажи мне вот что. Ты сейчас отдала свои накопления. Егор, судя по всему, тоже поможет. Долг закроете. А через полгода Лёша влезет в новую историю — и что тогда? Снова будете спасать?
Вера молчала.
— Я тебе сейчас скажу жёсткую вещь, — продолжила Тамара. — Если ты реально хочешь ему помочь — перестань его спасать. Дай ему упасть. Больно, неприятно, страшно — но самому. Иначе он никогда не встанет на ноги. Потому что не понадобится.
Вера подняла глаза. В них стояли слёзы.
— А если он не справится?
— Справится. Он здоровый мужик. Просто ленивый. И избалованный. Прости, Вер, но это правда.
***
Ночью Егор не мог заснуть. Лежал, смотрел в потолок. Дана чувствовала — он не спит, но молчала. Ждала, пока сам заговорит.
— Я чувствую себя виноватым, — сказал он наконец. — Перед мамой.
— Почему?
— Потому что она всю жизнь на нас тянула. Одна, после развода. Папа ушёл, когда мне было двенадцать, а Лёшке — семь. Она работала на двух работах, чтобы нас прокормить. Никогда ничего для себя не покупала. Всё — нам.
Дана повернулась к нему.
— Егор, ты ей не отказываешь. Ты Лёше ставишь условия. Это разные вещи.
— А для мамы — одно и то же. Она не видит разницы. Для неё Лёша — это продолжение её самой. Она его защищает, как саму себя.
Дана помолчала.
— Тогда нужно, чтобы она увидела разницу. Не от нас — от кого-то другого.
— От кого?
— Не знаю пока. Но я подумаю.
***
Через три дня Дана снова поехала к свекрови. Но не к ней — к соседке. Тамара Геннадьевна открыла дверь и удивлённо подняла брови.
— Даша? Или Дана, да?
— Дана. Можно войти?
— Конечно, проходи.
Квартира Тамары была похожа на квартиру Веры Романовны — та же планировка, те же старые батареи. Но здесь было как-то светлее, что ли. Чище. Строже.
— Я хочу поговорить про Лёшу, — сказала Дана, присаживаясь на предложенный стул. — Вы же в курсе ситуации?
Тамара кивнула.
— Вера рассказала. И про долг, и про ваши условия.
— Она обижена?
— Конечно обижена. Она считает, что вы с Егором против неё и против Лёши.
— Мы не против. Мы пытаемся помочь. Но не так, как раньше.
Тамара посмотрела на неё внимательно.
— Ты умная девочка. Я это сразу поняла, когда Егор тебя первый раз привёл.
Дана не ответила. Ждала.
— Хочешь, чтобы я поговорила с Верой?
— Хочу. Но не только это. Я слышала, вы работаете в школе.
— Завхозом, да. Уже пятнадцать лет.
— У вас есть связи? Контакты? Может, знаете, где ищут работников?
Тамара задумалась.
— Есть одно место. В соседнем здании — районный ЖЭК. Им нужен разнорабочий. Работа простая: мелкий ремонт, погрузка, уборка территории. Платят немного, но официально. С записью в трудовую.
— Лёша бы подошёл?
— Если захочет — подойдёт. Там не требуют опыта. Главное — приходить вовремя и делать, что скажут.
Дана кивнула.
— Вы можете поговорить с Верой Романовной? Предложить ей такой вариант. Не от нас — от себя.
Тамара усмехнулась.
— Хитро придумала. Чтобы это не выглядело как давление от семьи.
— Я просто хочу, чтобы это сработало.
— Ладно. Поговорю. Но учти — Лёшка может отказаться.
— Я понимаю. Но пусть хотя бы выбор у него будет.
***
Тамара сдержала слово. На следующий день пришла к Вере с конкретным предложением.
— Есть вакансия. Разнорабочий в ЖЭК. Если Лёша туда устроится и проработает хотя бы три месяца — я помогу с деньгами. Одолжу тебе, сколько нужно. Но только если он начнёт работать.
Вера растерялась.
— Тамар, ты же говорила, что не дашь в долг…
— Я говорила, что не дам просто так. А если он покажет, что может работать — это другое дело. Это инвестиция в человека, а не в дыру бездонную.
Вера молчала долго. Потом спросила:
— Ты правда думаешь, что он справится?
— Вера, я думаю, что он никогда не пробовал по-настоящему. Потому что не было нужды. Теперь — есть.
***
Вечером Вера Романовна сделала то, чего не делала никогда в жизни. Она позвала сына на серьёзный разговор и не стала его уговаривать.
— Лёша, я должна тебе сказать кое-что важное.
Он сидел на кухне, ковырял ложкой в тарелке.
— Что ещё?
— Я больше не буду тебя вытаскивать. Не потому что не люблю. А потому что люблю. И вижу, во что ты превращаешься.
Лёша поднял голову.
— Мам, ты чего?
— Есть работа. Разнорабочий в ЖЭК. Тамара договорилась. Если ты туда устроишься и продержишься три месяца — она одолжит мне денег на остаток долга. Если нет — я не знаю, что будет.
— Мам, какой ЖЭК? Я не буду полы мыть и мусор таскать!
— Будешь, — голос Веры Романовны дрогнул, но она продолжила. — Потому что другого варианта нет. Егор и Дана помогут, но только если ты начнёшь работать. Они мне это сказали.
— Да Дана твоя…
— Не смей. Она права. Я всю жизнь тебя защищала, а результат вот он — ты в тридцать лет лежишь на моём диване и ждёшь, что кто-то решит твои проблемы.
Лёша вскочил.
— Да что вы все на меня накинулись?! Егор, Дана, теперь ты! Я вам что, враг?!
— Ты мне сын. И я хочу, чтобы ты стал нормальным мужиком. А не… — она запнулась. — А не тем, кем ты сейчас стал.
Лёша схватил куртку и выбежал из квартиры.
Дверь хлопнула так, что задрожали стены.
***
Лёша не появлялся два дня. Вера Романовна извелась — звонила ему каждые два часа, писала сообщения. Он не отвечал.
Тамара удерживала её от поисков.
— Пусть подумает. Ему тридцать, а не пятнадцать. Он взрослый человек, даже если не ведёт себя как взрослый.
Егор тоже звонил брату — безуспешно. Дана молчала. Ждала.
На второй день вечером ей пришло сообщение от Насти: «Твой деверь у Серёги Климова ночует. Серёга — мой бывший одноклассник, они где-то пересекались».
Дана показала сообщение Егору.
— Хочешь поехать?
— Нет, — сказал он после паузы. — Пусть сам вернётся.
***
Серёга Климов был мужиком сорока двух лет. Жил в съёмной комнате в коммуналке на окраине города. Перебивался случайными заработками — то грузчиком, то разнорабочим, то ещё кем-то. Жены не было, детей не было. Были мечты о бизнесе, которые он рассказывал всем, кто соглашался слушать.
Лёша познакомился с ним год назад — через общих знакомых. Серёга казался ему крутым: свободный, никому ничего не должен, живёт как хочет.
Теперь Лёша сидел в его комнате и смотрел на эту «свободу» другими глазами.
Комната была маленькая, метров десять. Продавленный диван, стол с пятнами, старый телевизор на табуретке. Обои отклеивались в углах. В коридоре пахло чем-то кислым — то ли квашеной капустой, то ли старой одеждой.
— Ну что, надолго останешься? — спросил Серёга, доставая из шкафчика пачку дешёвых пельменей. — Мне не жалко, только предупреждаю: места мало, храплю по ночам, а соседка Клавдия по утрам стучит в стену, если громко разговариваем.
Лёша посмотрел на него. На морщины вокруг глаз, на грязную футболку, на руки с обломанными ногтями.
— Серёг, ты сколько лет так живёшь?
— Как — так?
— Ну… вот так. В комнате. Один.
Серёга пожал плечами.
— Лет пятнадцать, наверное. Может, больше. Я уже не считаю.
— И тебе нормально?
Серёга помолчал. Потом сказал — неожиданно серьёзно:
— Слышь, Лёха. Ты чего сюда пришёл?
— Поругался с матерью.
— Из-за денег?
— Из-за всего.
Серёга сел на диван, отодвинув какую-то одежду.
— Я тебе вот что скажу. Мне сорок два. Я всю жизнь думал, что вот-вот что-то изменится. Что вот сейчас подвернётся дело, и я поднимусь. Что не надо горбатиться на дядю, надо искать возможности. И вот результат, — он обвёл рукой комнату. — Возможности ищу до сих пор. А жизнь уже почти прошла.
Лёша молчал.
— У тебя хотя бы мать есть, — продолжил Серёга. — И брат. И вроде нормальная семья. А я один. Давно уже. И скажу тебе честно — это паршиво. Просыпаться в пустой комнате и понимать, что никому не нужен. Что если завтра не проснусь — никто и не заметит.
Он замолчал. Встал, пошёл к плите — ставить воду для пельменей.
Лёша сидел и смотрел ему в спину. И впервые в жизни чувствовал что-то похожее на страх. Не перед людьми, которым должен деньги. Не перед матерью или братом.
Перед своим будущим.
***
На третий день Лёша вернулся домой.
Вера Романовна открыла дверь — и замерла. Хотела броситься обнимать, но что-то в лице сына её остановило.
— Мам, — сказал он. — Где эта работа?
***
ЖЭК располагался в двухэтажном здании через дорогу от школы, где работала Тамара Геннадьевна. Начальник — грузный мужик лет пятидесяти по имени Анатолий Петрович — посмотрел на Лёшу скептически.
— Опыт работы?
— Нету.
— Вообще никакого?
— Разное по мелочи. Грузчиком немного. Официально — нет.
Анатолий Петрович вздохнул.
— Тамара за тебя поручилась, поэтому возьму. Но учти: у нас график — с восьми до пяти. Опаздываешь три раза — увольнение. Отлыниваешь от работы — увольнение. Хамишь — увольнение. Понял?
— Понял.
— Выходишь в понедельник. Зарплата — тридцать две тысячи. Немного, но официально, с отпускными и больничными.
Лёша кивнул.
Когда он вышел из здания, руки слегка тряслись. Он не мог понять — от страха или от чего-то другого.
***
Первая неделя была адом. Лёша не привык вставать в шесть утра. Не привык целый день быть на ногах. Не привык, что ему говорят, что делать, и нужно выполнять без вопросов.
Он таскал мешки с мусором. Чинил лавочки во дворах. Красил заборы. Убирал снег (в ноябре уже выпал первый). Ломал спину, стирал руки в мозоли, приходил домой и падал на диван без сил.
Вера Романовна смотрела на него с ужасом.
— Может, тебе отдохнуть? Один день пропустить?
— Нет, мам. Три опоздания — увольнение.
Она замолкала. И в её глазах Лёша видел что-то новое. То ли уважение, то ли удивление.
***
Через две недели Егор приехал к матери. Лёша был на работе — уже привык к графику, уже не опаздывал.
— Как он? — спросил Егор.
— Держится, — Вера Романовна улыбнулась. — Я сама не верю. Приходит усталый, но… другой какой-то. Не знаю, как объяснить.
— Ты гордишься им?
— Горжусь.
Егор помолчал. Потом достал из кармана конверт.
— Здесь сто двадцать. Мы с Даной решили — отдадим долг. Но не тебе — напрямую тем людям.
— Егор…
— Подожди. Есть условие. Лёша подписывает расписку. И начинает возвращать — сколько сможет, хотя бы по пять тысяч в месяц. Не тебе — нам.
Вера Романовна хотела возразить, но сын поднял руку.
— Мам, это не обсуждается. Либо так — либо никак. Мы с Даной это решили.
Она долго молчала. Потом кивнула.
***
Три месяца спустя.
Лёша сидел в каморке, которую гордо называл «своя комната». Маленькая комната в коммуналке — той самой, где жил Серёга Климов. Только на другом этаже и без Серёги.
Он переехал месяц назад. Не потому что с матерью плохо — просто понял, что пора. Что нельзя в тридцать лет жить с мамой и считать это нормальным.
Комната была крошечная — шесть метров. Но своя. Он сам её нашёл, сам снял, сам заплатил первый месяц.
На столе лежала расписка — копия той, что он подписал для Егора и Даны. Сто двадцать тысяч. Он уже вернул двадцать — по пять в месяц. Осталось сто.
Почти два года выплат. Если ничего не изменится.
Но что-то менялось. Медленно, но менялось.
Анатолий Петрович на прошлой неделе сказал:
— Нормальный работник из тебя получается, Ермишин. Если и дальше так пойдёт — через полгода на повышение подам. Бригадиром станешь.
Бригадиром. Лёша — бригадиром. Год назад он бы рассмеялся от такого предложения. А сейчас почувствовал что-то похожее на гордость.
***
В воскресенье Дана и Егор приехали к Вере Романовне. Обычный визит — посидеть, поговорить.
Лёша тоже пришёл. Из своей коммуналки — через две остановки на автобусе.
Они сидели на кухне. Вера Романовна накрыла стол — просто, без изысков. Никто не делал вид, что всё стало идеально. Лёша всё ещё раздражал Дану некоторыми привычками — манерой чавкать, привычкой перебивать. Вера Романовна всё ещё порывалась подложить младшему сыну лучший кусок.
Но что-то сдвинулось.
— Как работа? — спросил Егор брата.
— Нормально. Анатолий говорит, может, бригадиром сделает.
— Серьёзно?
— Да. Через полгода, если не накосячу.
Егор кивнул. В его глазах Лёша увидел что-то новое — то ли уважение, то ли удивление.
— Молодец.
— Стараюсь.
Когда Егор и Дана уезжали, Дана сказала мужу в машине:
— Не верю, что так будет всегда. Но хотя бы сейчас — нормально.
Егор кивнул.
— Этого достаточно.
Машина выехала со двора. Фонарь у подъезда качался на ветру. В окне второго этажа горел свет — Вера Романовна мыла посуду, а Лёша сидел рядом и рассказывал ей что-то про работу.
Впервые за долгое время — не про проблемы.
Просто про жизнь.
