Шесть часов вечера. Я закрыла за собой входную дверь, с наслаждением ощущая тишину и прохладу собственной прихожей. День выдался адским, ноги гудели от усталости, а единственным желанием было скинуть туфли, заварить чаю и упасть на диван в блаженном одиночестве. Я уже мысленно чувствовала вкус того самого чая, когда из гостиной донесся громкий, раскатистый смех моей свекрови, Галины Ивановны. В квартире пахло жареной картошкой и луком. Запах, в принципе, домашний и уютный, если бы не одно «но»: его создавала не я. Я прошла на кухню. На плите стояла сковорода с остывающей, заветренной картошкой. Рядом – горка грязной посуды в раковине. Мое настроение, и без того не идеальное, начало стремительно портиться. Из гостиной вышла Галина Ивановна, сияющая, как начищенный самовар. На ней был мой самый дорогой шелковый халат, подарок мамы.
— А, Светочка, вернулась наконец-то, — протянула она сладким голосом, который у меня за спиной всегда становился острым и язвительным. — Мы уж с Игореем поужинали без тебя. Не ждали, что ты так поздно. Голодная, наверное? Картошечка осталась, разогрей.
Она произнесла это с такой неоспоримой хозяйственностью, словно это была ее кухня, ее еда и ее право решать, голодна я или нет.
— Спасибо, — сухо ответила я, стараясь не смотреть на халат. — Я сама разберусь.
В этот момент из гостины появился Игорь, мой муж. Он обнял маму за плечи, целуя ее в щеку.
— Мам, спасибо за ужин, как всегда объедение. Не то, что эти твои пасты и салатики, — бросил он мне через плечо беззлобно, по-обычному. Именно это «по-обычному» ранило больше всего. Он даже не понимал, что его слова могут кого-то задеть.
Я молча налила в чайник воды, включила его. Руки слегка дрожали.
— Игорь, мы же договаривались, что сегодня я готовлю. Я хотела сделать тот самый суп с морепродуктами, который ты так хвалил в ресторане.
Игорь пожал плечами, усаживаясь на стул и протягивая телефон.
— Ну, мама не стала ждать, видела, что я голодный. А твой суп — это ведь на час минимум. Не проблема, завтра сваришь.
— Именно, — подхватила Галина Ивановна, удобно устраиваясь на стуле напротив сына. — Мужчину нельзя держать голодным. Он же с работы, устал. А ты, Света, не обижайся, мы тебе лучший кусочек оставили.
Она многозначительно кивнула в сторону сковороды. Меня передернуло. Этот тон снисходительного поучения. Я была в своей квартире, на своей кухне, а чувствовала себя незваной гостьей, которая еще и недостаточно хорошо выполняет свои обязанности.
Я вспомнила, как три года назад мы с Игорем выбирали эту самую плиту. Мы тогда только въехали, квартира была моя, купленная на деньги, которые копили мне родители с детства, но мы так мечтали обустраивать ее вместе. Он тогда сказал, что будет учиться готовить. Ни одного урока так и не состоялось.
— Кстати, Света, — Галина Ивановна окинула меня критическим взглядом, — а ты не думала сменить цвет стен на кухне? Этот салатный такой… несерьезный. Мужчине в такой обстановке неуютно. Я вот присмотрела в магазине один прекрасный бежевый оттенок, очень солидный.
Я посмотрела на свои стены. Мой любимый цвет свежей зелени, который поднимал мне настроение даже в самую хмурую погоду.
— Мне нравится этот цвет, Галина Ивановна. Это мой вкус.
— Ну, твой вкус — это понятно, — она снисходительно улыбнулась, — но надо и о муже думать. Он же хозяин в доме, в конце концов.
Игорь, уткнувшись в телефон, лишь мотнул головой, мол, отстаньте обе. Он был в самой гуще этого бытового шторма, но притворялся, что плывет в лодке по спокойному озеру.
Я стояла у своей плиты, в своей квартире, и слушала, как меня учат жизни. И понимала, что это лишь начало. Что «недельный» визит свекрови затянулся на месяц, и признаков ее отъезда не было видно. А мой муж, мой главный союзник, в этой войне перешел на сторону противника. Потому что так было проще. Потому что с мамой — удобно.
Чайник закипел, резко выключившись. Я заварила чай, и его горьковатый аромат на мгновение перебил запах чужой жареной картошки. Но лишь на мгновение.
Прошла неделя.
Ощущение, что я живу в чужом пространстве, лишь усиливалось с каждым днем. Галина Ивановна прочно обосновалась в нашей жизни, как будто так и было всегда. Ее тапочки, некогда скромно стоявшие у порога, теперь занимали самое удобное место прямо по центру. Ее халат висел на крючке в ванной, соседствуя с моим полотенцем, которое она пару раз «случайно» использовала.
В субботу утром я проснулась с надеждой. У нас с Игорем был ритуал: субботний завтрак вдвоем, долгий, с кофе и разговорами ни о чем. Я накрыла на стол, приготовила его любимые сырники, заварила свежий кофе. Аромат разлился по квартире, создавая иллюзию прежнего уюта.
Я только хотела разбудить Игоря, как дверь в спальню открылась, и на пороге появилась Галина Ивановна. Она была уже полностью одета, с аккуратной прической и легким макияжем.
— О, сырнички! — обрадовалась она, словно это было сделано специально для нее. — Игорь, вставай, мама уже накрыла на стол! Кофе какой ароматный!
Она уселась на мое место, отхлебнула из моей чашки, которую я только что поставила перед собой, и поморщилась.
— Света, сахар где? Игорь не пьет несладкий.
Мое настроение рухнуло. Игорь вышел из спальни, потягиваясь. Он улыбнулся, увидев сырники, и опустился на стул рядом с матерью, одобрительно кивнув.
— Мам, спасибо, что разбудила. А то Света меня всегда до полудня спать оставляет, — он потрепал ее по плечу.
Во мне что-то екнуло. Это же я встала раньше всех. Это я приготовила. Но слова застряли в горле. Любой мой протест выглядел бы мелочным и злым на фоне этой идиллической картинки «мама и сын».
После завтрака, который прошел в их дуэте обсуждения новостей, до которых мне никогда не было дела, я решила, что с меня хватит. Мне нужно было поговорить с Игорем наедине. Я подождала, пока Галина Ивановна уйдет в душ, и зашла в спальню, где он смотрел телевизор.
— Игорь, нам нужно поговорить.
— Говори, я слушаю, — он не отрывал глаз от экрана.
— Я имею в виду серьезно. Выключи, пожалуйста.
Он с обреченным вздохом нажал на паузу.
— Что случилось? Опять что-то не так?
— Игорь, мама твоя живет здесь уже больше месяца. Изначально речь шла о неделе.
— Ну и что? — он искренне не понимал. — Ей с нами хорошо. Мне с ней удобно. Зачем ее выгонять?
— Я не говорю о выгоне! — я сдержала голос, чтобы не кричать. — Я говорю о наших с тобой отношениях! О нашем пространстве! Я скучаю по тебе. По нашим вечерам вдвоем. По тому, чтобы прийти с работы и просто побыть с тобой, а не быть зрителем в спектакле «Игорь и его мама».
Он поморщился, словно я сказала что-то неприятное.
— Не драматизируй, Свет. Какие спектакли? Мама просто помогает. Дом в порядке, ужин готов. Ты же сама вечно на работе, у тебя сил ни на что нет. А тут ты приезжаешь, все готово. Расслабься, пользуйся.
Фраза «расслабься, пользуйся» прозвучала как последняя капля.
— Я не хочу «пользоваться»! Я хочу быть хозяйкой в своем доме! Я не могу сделать ни шагу, чтобы она не прокомментировала мою одежду, мою еду, цвет моих стен! А ты… ты всегда на ее стороне.
— Да при чем тут стороны? — он наконец посмотрел на меня, и в его глазах читалось раздражение. — Она же мама. Она желает нам добра. Не придумывай проблемы на пустом месте.
В этот момент дверь в спальню приоткрылась. На пороге стояла Галина Ивановна, закутанная в мое полотенце. На ее лице играла сладкая, притворно-обеспокоенная улыбка.
— Детки, вы не ссоритесь там из-за меня? Игорек, не расстраивайся. Света, ты устала, наверное. Иди, я досижу суп, он как раз должен настояться.
Она посмотрела на меня таким взглядом, полным мнимого сочувствия и превосходства, что у меня перехватило дыхание. Она все слышала. И она праздновала победу.
Игорь, получив поддержку, окончательно закрылся.
— Все, Свет, разговор окончен. Мама права, ты просто устала.
Он включил телевизор, давая понять, что дискуссия закрыта. Я стояла посреди своей спальни, чувствуя себя абсолютно чужой. Чужой в собственном доме, в собственной жизни. И самое страшное было то, что мой муж не видел в этом абсолютно никакой проблемы.
Тот разговор повис между нами тяжелым, невысказанным грузом.
Мы перестали даже делать вид, что все хорошо. Игорь замыкался в себе, проводя вечера перед телевизором с мамой, а я старалась как можно дольше задерживаться на работе или закрываться в спальне с книгой. Моя некогда любимая квартира превратилась в поле боя, где шла тихая, изматывающая война.
Однажды в среду у меня совершенно неожиданно отменилась важная встреча. Клиент перенес на следующую неделю, и у меня появилось три незапланированных часа свободы. Первой мыслью было заскочить в любимую кофейню, но потом я решила — а почему бы не порадовать себя возможностью просто посидеть дома одной? В тишине. Без осуждающих взглядов и натянутой атмосферы.
Я подъехала к дому почти в приподнятом настроении. Купила по дороге свежих круассанов, представляя, как заварю чай, сяду на свой диван и ни с кем не буду разговаривать целый час. Это был маленький побег, подарок самой себе.
Поднимаясь по лестнице, я услышала приглушенные голоса за дверью. Ничего удивительного — они всегда дома. Но по мере того как я приближалась, голоса становились громче. Говорили не просто громко, а возбужденно. Я замедлила шаг. Инстинктивно рука сама потянулась к звонку, но я замерла, прислушиваясь. Сквозь дерево доносился голос Галины Ивановны, резкий и властный, каким он никогда не был при мне.
— …просто невыносимо, Игорек! У нее же совсем нет вкуса! Этот ужасный салатный цвет на кухне, эти ее кривые картины…
Мое сердце замерло. Я прижалась к прохладной поверхности двери, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Пакет с круассанами беззвучно съехал у меня из рук на пол.
— Мам, ну что ты, — донесся усталый голос Игоря. — Нормальный цвет. Она его сама выбирала.
— Выбирала! Тебе с этим жить, сынок! Ты — мужчина, хозяин! А тут даже своего кабинета у тебя нет! Одну комнату проходную, да и ту она своими тряпками заставила. Места нет развернуться!
Я слышала, как учащенно забилось мое сердце. Грудь сжало так, что стало трудно дышать.
— Ну, квартиру-то она сама покупала, — неуверенно пробормотал Игорь. — Ее родители помогали. Я не могу тут…
— Какая разница! — перебила его Галина Ивановна, и в ее голосе зазвенела сталь. — Вы же семья! Что твое, то мое. А тут даже нормальной обстановки нет. Тебе бы кабинет нужен, чтобы работать в тишине. Да и мне, честно говоря, уголок свой не помешал бы… Старость не за горами, одной в той хрущевке тяжко.
Воцарилась пауза, страшная и густая. Я, затаив дыхание, ждала, что скажет Игорь. Ждала, что он возмутится, пресечет это безумие.
Но его голос прозвучал тихо и обреченно.
— Мам, я не знаю… Как-то неудобно даже такое предлагать.
— Что неудобно? — голос свекрови стал сладким, ядовитым, каким он всегда был в моем присутствии. — Все просто. Нужно ей правильно объяснить. Она же умная девочка, вся в работе. Могла бы и съехать, снять себе студию хорошую, раз уж так любит свою карьеру. Освободила бы нам пространство. А мы бы с тобой тут обустроились по-человечески. Как полноценная семья.
Мир перевернулся. Ноги стали ватными, и я едва не рухнула прямо на лестничной площадке. Я схватилась за косяк двери, чтобы удержаться. В ушах стоял оглушительный звон. «Снять студию… Освободить пространство… Обустроились бы…»
Они. В моей квартире. Без меня.
А Игорь… Он не сказал «нет». Он сказал «неудобно». Словно это была просто какая-то мелкая бестактность, а не план по выселению меня из моего же дома.
Я больше не слышала, что они говорили дальше. Отшатнувшись от двери, я сделала несколько неуверенных шагов назад. Потом развернулась и почти бегом бросилась вниз по лестнице, оставив пакет с круассанами у своей же двери. Мне нужно было уйти. Куда угодно. Только бы не слышать больше ни единого их слова.
Я выскочила на улицу, и слезы хлынули из моих глаз сами, беззвучно и обильно. Это были не слезы обиды или злости. Это были слезы абсолютного, леденящего предательства. Холодная волна окатила меня с головы до ног, и я поняла, что та жизнь, которой я жила последний месяц, была лишь цветочками. Самый страшный кошмар ждал меня впереди. И главным действующим лицом в нем был не кто иной, как мой собственный муж.
Я провела остаток дня, бесцельно бродя по городу. Сидела на холодной скамейке в парке, смотрела на воду и пыталась осмыслить услышанное. Предательство жгло изнутри, словно я проглотила раскаленный уголь. К вечеру я поняла, что прятаться бессмысленно. Мне нужно было идти домой. Смотреть им в глаза.
Когда я вернулась, в прихожей пахло моим гелем для душа и ее духами — густой, удушливый микс. Пакета с круассанами на площадке не было. Они, видимо, забрали его. Мысль о том, что они ели мою выпечку, обсуждая мое выселение, вызывала тошноту.
Игорь и Галина Ивановна сидели в гостиной и смотрели телевизор. Та самая картина идиллии, которую я когда-то считала своей. На столе стояла ваза с печеньем, которое я не покупала.
— О, Светочка, вернулась! — Галина Ивановна обернулась ко мне с той самой сладкой улыбкой, что скрывала за собой сталь. — Мы уж забеспокоились. Игорь, поставь на паузу, дорогой.
Игорь послушно щелкнул пультом. В комнате повисла тишина, напряженная и звенящая.
— Я… мне нужно собраться с мыслями, — пробормотала я, пытаясь пройти в спальню.
— Как раз кстати, — не отступала свекровь. — Мы с Игореем тоже хотим с тобой серьезно поговорить. По-семейному. Садись, Света.
Ее тон не допускал возражений. Я медленно, как на эшафот, опустилась на краешек моего же дивана, напротив них. Они сидели рядом, плечом к плечу, единым фронтом. Игорь избегал моего взгляда, уставившись в замерший экран.
— Ну, говорите, — выдавила я, чувствуя, как холодеют пальцы.
Галина Ивановна обменялась с сыном многозначительным взглядом и взяла инициативу в свои руки, как я и предполагала.
— Светочка, мы видим, как тебе тяжело. Ты вся в работе, устаешь, нервы ни к черту. А тут такая большая квартира, за ней уход нужен, хозяйство. Тебе это все в тягость.
Я молчала, сжимая кулаки на коленях. Игорь нервно провел рукой по волосам.
— Мы с Игореем все обдумали, — продолжала она, сияя. — Мы нашли тебе прекрасный вариант! Студию, в новом доме, в пятнадцати минутах езды. Светлая, уютная, современный ремонт. Ты сможешь там сосредоточиться на карьере, ничто тебя отвлекать не будет. Никаких лишних хлопот.
Она сделала паузу, давая мне вникнуть. Мир сузился до точки. Я перевела взгляд на Игоря. Моего мужа. Человека, который клялся любить и защищать меня.
— И… что? — тихо спросила я, глядя только на него.
Он наконец поднял на меня глаза. В них я увидела не раскаяние, а лишь раздражение и желание поскорее все это закончить.
— Мама права, — он прокашлялся. — Тебе действительно будет… спокойнее там. Ты сама говорила, что устаешь. А мы… мы с мамой будем здесь. Присматривать за всем.
В его словах не было ни капли сомнения. Ни тени понимания чудовищности того, что он только что сказал. Он смотрел на меня и не видел жены. Он видел помеху, которую наконец-то удалось аккуратно устранить по плану, составленному его матерью.
Во рту пересохло. Комната поплыла перед глазами. Я ждала боли, истерики, крика. Но пришла странная, леденящая пустота. Ощущение, что я смотрю на все это со стороны, как на плохой спектакль.
— Понятно, — мой голос прозвучал ровно и глухо, как из колодца. — Вы все обдумали. Без меня.
Я медленно поднялась с дивана. Ноги слушались, будто чужие.
— Света, не принимай все так близко к сердцу, — заверещала Галина Ивановна, но в ее глазах читалось торжество. — Это же для твоего же блага! Для твоего спокойствия!
Я не стала ничего отвечать. Я развернулась и, шатаясь, пошла в спальню, оставив их сидеть в гостиной — мать и сына, которые только что предложили хозяйке дома освободить его для их удобства. Дверь в спальню закрылась за мной с тихим щелчком. Я облокотилась на нее спиной, скользя вниз, на пол. И только тут, в полной тишине, сквозь онемение прорвалась одна-единственная, кристально ясная мысль: «Война». Они сами ее начали. Теперь мне предстояло ее закончить. Я не знаю, сколько времени просидела на полу, прислонившись к двери. Сначала был шок, ледяной и парализующий. Потом волна такой яростной, всепоглощающей обиды, что я сжалась в комок, закусив губу, чтобы не закричать.
А потом, словно после грозы, наступила странная, кристальная ясность. Ярость ушла, оставив после себя холодную, твердую решимость. Они посчитали меня слабой. Они думали, что я проглочу это, расплачусь и послушно упакую чемоданы. Они ошиблись.
Я поднялась с пола, ноги больше не дрожали. Подошла к зеркалу. Лицо было бледным, под глазами — темные тени, но в глазах горел новый огонь. Огонь борьбы.
Тихо, чтобы не привлекать внимания, я достала с верхней полки шкафа старую коробку с документами. Сердце заколотилось, когда я взяла в руки синюю папку с надписью «Квартира». Я открыла ее. На самом верху лежало Свидетельство о государственной регистрации права. Я провела пальцами по своей фамилии, напечатанной в графе «Собственник». Это была не просто бумага. Это был мой щит. Мое право на правду.
Я достала телефон. Мои пальцы летали по экрану, не дрожа. Я нашла номер и нажала кнопку вызова. Звонок раздался всего два раза.
— Алло, Света? — ответил знакомый голос. Это была Катя, моя подруга со времен университета, которая стала прекрасным юристом.
— Кать, мне нужна помощь. Срочно, — мой голос прозвучал собранно и четко, что, видимо, ее насторожило.
— Что случилось? Ты в порядке?
— Пока нет. Но скоро буду. Мне нужно знать, что я могу сделать, если меня пытаются выжить из моей же квартиры.
Я кратко, без лишних эмоций, изложила суть. Про то, что услышала за дверью. Про их «предложение». Про то, что Игорь лишь пожал плечами. Я говорила ровно, но Катя временами ахала и цокала языком.
— Господи, Свет, да они совсем охренели! — вырвалось у нее, когда я закончила. — Слушай меня внимательно. Ты собственник. Квартира твоя, куплена до брака, значит, даже в случае развода он не имеет на нее прав. Они там просто зарегистрированы. Это твое жилье, и ты имеешь полное право определять, кто в нем живет.
Я закрыла глаза, чувствуя, как камень сваливается с души. Ее уверенность была как глоток свежего воздуха.
— Что мне делать?
— Первое: если они угрожают тебе или твоему имуществу прямо сейчас — немедленно звони 112. Второе: ты можешь в любой момент потребовать, чтобы они покинули твое жилье. Если откажутся — это самоуправство, и снова звони в полицию. И третье, самое главное: ты имеешь полное право выписать их в судебном порядке, так как они более не проживают с тобой в мире и согласии и нарушают твои права собственника.
Она продиктовала мне простой, но юридически грамотный текст заявления в свободной форме о снятии с регистрационного учета.
— Напиши это, Свет. Сегодня же. Не давай им опомниться. Ты не агрессор, ты защищаешься. Закон полностью на твоей стороне.
Мы поговорили еще несколько минут, и я почувствовала, как сила возвращается ко мне. Я не была одинока. У меня была правда. И у меня был закон.
— Спасибо, Катя. Ты не представляешь…
— Все, ни слова, — прервала она. — Действуй. И держи меня в курсе.
Я положила трубку. В тишине спальни мое дыхание было ровным. Я села за стол, достала лист бумаги и ручку. И начала писать. Каждое слово было гвоздем в гроб их наглых планов.
«В паспортный стол такого-то района г. Москвы
от собственника квартиры такой-то,
Светлановой С.И.
Заявление.
Я, Светланова Светлана Игоревна, являюсь собственником вышеуказанной квартиры на основании свидетельства о гос. регистрации права такой-то. Прошу снять с регистрационного учета по месту жительства следующих лиц: моего мужа, Иванова Игоря Сергеевича, и его мать, Иванову Галину Ивановну, в связи с тем, что совместное проживание с ними более невозможно, они систематически нарушают мои права собственника, создают невыносимые условия для проживания и отказываются покинуть жилое помещение добровольно…»
Я писала медленно, тщательно выводя буквы. Это был не просто документ. Это был мой манифест. Мое объявление войны, которая уже шла, но где я только что получила тяжелую артиллерию.
Закончив, я положила ручку и перечитала написанное. Дрожи не было. Была лишь уверенность. Завтра этот листок бумаги изменит все. А сегодня мне нужно было выстоять. И я была к этому готова.
Ночь я почти не спала.
Ворочалась, прислушивалась к звукам за дверью и мысленно репетировала предстоящий разговор. Страх сменился холодной решимостью. Я перечитывала свое заявление, проверяя каждую фразу. Оно лежало под подушкой, как оружие, которое я достану в решающий момент.
Утро наступило серое и дождливое. Я встала первой, приняла душ, оделась в простой, но строгий костюм — свою «боевую» форму для важных переговоров на работе. Сегодня предстояли самые важные переговоры в моей жизни.
Когда я вышла на кухню, они уже сидели за столом. Галина Ивановна что-то весело щебетала, Игорь хмуро пил кофе. Завидев меня, свекровь сияюще улыбнулась.
— Светочка, а мы тебя ждем! Как настроение? Выспалась? Я тут подумала, мы можем сегодня съездить, посмотреть ту студию. Вдруг тебе понравится?
Она говорила так, словно предлагала прогуляться в парк. Игорь поднял на меня взгляд, в котором я прочла надежду, что я «одумаюсь» и все пройдет гладко.
Я не села. Я подошла к столу и положила перед собой на чистую скатерть два листа бумаги. Один — мое заявление. Второй — копия свидетельства о праве собственности.
— Настроение у меня отличное, Галина Ивановна, — мой голос прозвучал ровно и громко, без тени неуверенности. — Потому что я наконец-то все для себя прояснила.
Они переглянулись. Улыбка на лице свекрови замерзла.
— Я, кажется, вчера не до конца поняла ваше «предложение». Вы очень четко обозначили свою позицию. Теперь ознакомьтесь с моей.
Я медленно, давая им прочитать каждое слово, повернула к ним заявление.
— Это моя квартира. Я — единственная собственница. И я даю вам ровно сутки, чтобы собрать свои вещи и навсегда покинуть мое жилье.
Игорь резко вскочил, опрокинув стул.
— Ты с ума сошла?! Что это за бумажки? Мама, не читай эту ерунду!
— Это не ерунда, — холодно парировала я. — Это заявление о снятии вас обоих с регистрационного учета. Завтра в десять утра я отношу его в паспортный стол. А потом, если вы откажетесь уходить добровольно, начну процесс принудительного выселения через суд. У меня уже есть юрист.
Галина Ивановна побледнела. Она уставилась на свидетельство, где черным по белому была указана только моя фамилия.
— Это мой сын! — ее голос взвизгнул до истеричных нот. — Мы семья! Ты не имеешь права! Игорь, скажи ей!
Игорь, багровея, с силой ударил кулаком по столу, так, что зазвенела посуда.
— Да как ты смеешь так с моей матерью разговаривать! — заревел он. — Я тут хозяин! Я решаю! И ты никуда нас не выселишь!
В его глазах горела ярость, но за ней я впервые разглядела страх. Страх человека, который понимает, что потерял контроль.
Я не отступила ни на шаг. Не повышая голоса, глядя ему прямо в глаза, я произнесла тихо, но так, что каждое слово прозвучало как приговор:
— Нет, Игорь. Хозяин — тот, кто в свидетельстве о собственности. А ты… — я сделала маленькую паузу, — ты просто прописанный человек, который решил, что его мама важнее жены. И который совершил фатальную ошибку, пытаясь выставить меня из моего же дома.
В комнате повисла гробовая тишина. Было слышно, как за окном шумит дождь. Галина Ивановна бессильно опустилась на стул, бормоча что-то невнятное. Игорь смотрел на меня, и по его лицу было видно, как в его голове рушатся все планы, все уверенность, которую ему внушала мать.
Он больше не был хозяином положения. Он был просто мужчиной, которого только что поставили на место. И место это было за порогом моей квартиры.
Гробовая тишина после моего ультиматума длилась недолго. Ее разорвал оглушительный, истеричный вопль Галины Ивановны.
— Да кто ты такая?! Дрянь! Бездушная тварь! Мы тебе всю жизнь отдали, а ты нас на улицу вышвыриваешь! — Она вскочила и, схватив со стола чашку, швырнула ее об пол. Фарфор разлетелся с громким треском, брызги кофе испачкали стены.
Я не шелохнулась, продолжая смотреть на них с ледяным спокойствием. Внутри все сжалось в тугой комок, но я знала — любая моя реакция будет использована против меня. Я не дам им этого.
Игорь, подхватив истерику матери, сделал шаг ко мне, сжимая кулаки. Его лицо перекосилось от злобы.
— Ты сейчас же возьмешь свои слова обратно и извинишься перед мамой! Слышишь, Света? Или я тебя заставлю!
Угроза в его голосе была очевидной. Я почувствовала, как по спине пробежал холодок страха, но отступать было некуда. Это был тот самый момент, о котором меня предупреждала Катя.
— Я вас предупредила, — сказала я тихо, но четко. — Вы отказались уходить добровольно. Вы угрожаете мне и портите мое имущество. Значит, все пойдет по жесткому сценарию.
Я медленно, не спуская с них глаз, достала из кармана мобильный телефон. Мои пальцы не дрожали. Я набрала 112 и поднесла аппарат к уху.
— Ты блефуешь! — закричал Игорь, но в его крике послышалась неуверенность.
— Служба спасения, диспетчер Ольга, — раздался в трубке спокойный женский голос. — Что у вас случилось?
Я сделала глубокий вдох, глядя прямо на своего мужа, в лицо которого постепенно начало возвращаться осознание происходящего.
— Здравствуйте. В моей квартире по адресу [точный адрес] находятся двое лиц — мой муж и его мать. Я являюсь единственной собственницей жилья. Я потребовала, чтобы они покинули помещение, но они отказываются, угрожают мне физической расправой, моральным давлением и только что разбили мою посуду. Прошу направить наряд полиции для фиксации нарушения моего права собственности и обеспечения мой безопасности.
Я говорила медленно и разборчиво, как меня учили. Галина Ивановна, услышав это, захлебнулась слезами и начала голосить.
— Врут они все! Это моя невестка нас выгоняет, мы же семья!
Но было уже поздно. Диспетчер уточнила детали и сообщила, что наряд уже выехал.
Я положила трубку. В квартире стояла оглушительная тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями свекрови. Игорь смотрел на меня с новым, незнакомым выражением — в его взгляде было отвращение, злоба, но и тень какого-то животного страха. Он наконец понял, что игра проиграна. Закон, тот самый закон, на который он всегда плевал, говоря «мы же семья», оказался на моей стороне.
Через десять минут, которые показались вечностью, в дверь постучали. Три четких, официальных стука. Я пошла открывать.
На пороге стояли два полицейских — старший, с серьезным усталым лицом, и молодой. Старший представился.
— Поступил вызов. Разберемся, что у вас тут произошло.
Я молча отступила, пропуская их внутрь. Их взглядам открылась картина: я, бледная, но собранная, стоящая у стены, разбитая чашка на полу, рыдающая Галина Ивановна и мой муж, который пытался казаться хозяином положения, но у него это плохо получалось.
— Она нас выгоняет! — завопила свекровь, бросаясь к полицейским. — Из собственного дома! Вы только посмотрите на нее!
Старший полицейский поднял руку, призывая к тишине. Его взгляд упал на меня.
— Вы собственник?
— Да, — я кивнула и протянула ему заранее приготовленные документы — паспорт и свидетельство. — Это моя квартира. Эти лица прописаны, но не являются собственниками. Я потребовала, чтобы они покинули жилье, так как они создают невыносимые условия для проживания, о чем у меня есть аудиозаписи и свидетели. Они отказались, угрожали мне, учинили дебош.
Полицейский внимательно изучил документы, затем перевел взгляд на Игоря.
— Это так? Вы угрожали гражданке?
Игорь замялся, его уверенность испарилась под строгим взглядом стражей порядка.
— Мы… мы просто разговаривали… Она все неправильно поняла… Мы же семья…
— Гражданин, — строго сказал полицейский. — Если вас просят покинуть помещение собственником, вы обязаны это сделать. Угрозы и порча имущества — это административные правонарушения. Вы понимаете это?
В тот момент, под холодными, беспристрастными взглядами полиции, их уверенность, их наглость, их ощущение вседозволенности — все это развеялось как дым. Закон оказался не абстрактным понятием, а двумя реальными людьми в форме, которые стояли на моей территории и защищали мои права.
Война была выиграна. Оставалось лишь зачистить поле боя.
Полиция пробыла у нас недолго, но этого хватило. Стражи порядка четко и недвусмысленно объяснили моим «гостям» их реальное положение.
После того как старший полицейский спросил, хочу ли я писать заявление о порче имущества и угрозах, а я твердо ответила «пока нет, но если они откажутся уйти, то да», процесс сбора их вещей пошел с невероятной скоростью.
Игорь и Галина Ивановна метались по квартире, как угорелые, сгребая свои пожитки в чемоданы и сумки. Уже не было ни слез, ни истерик, лишь звенящая тишина, нарушаемая хлопаньем дверок шкафов и скрипом молний. Я стояла в дверях гостиной, наблюдая за этим, и чувствовала странное опустошение. Не радость, не триумф, а тяжелую усталость, будто я только что несла на своих плечах неподъемный груз и наконец смогла его сбросить.
Галина Ивановна, проходя мимо меня с набитой сумкой, бросила на меня взгляд, полный такой лютой ненависти, что, казалось, воздух должен был закипеть.
— Довольна? Разрушила семью. Я всегда знала, что ты подлая эгоистка.
Я не стала ничего отвечать. Слова уже были бессмысленны. Она сама разрушила все, когда решила, что имеет право распоряжаться чужой жизнью и чужим домом.
Игорь вышел из спальни с большим чемоданом. Он выглядел постаревшим на десять лет. Его взгляд скользнул по мне и ушел в сторону.
— Ты довела, Света. Ты унизила меня и мою мать. Ты пожалеешь об этом.
Его слова уже не могли меня ранить. Они были пустыми, как и его обещания когда-то быть моей опорой.
— Я уже пожалела, Игорь. Пожалела, что когда-то впустила в свой дом человека, который так легко предал меня. Тебе нечего мне больше сказать.
Он сжал губы, резко кивнул и, взяв мать под руку, направился к выходу. Я не стала их провожать. Я осталась стоять посреди гостиной, слушая звуки, доносящиеся из прихожей: звяканье ключей, которые они оставляли на тумбе, скрип открывающейся двери, короткий вздох Галины Ивановны и, наконец, тяжелый, окончательный щелчок замка.
Они ушли.
Тишина, которая воцарилась в квартире, была оглушительной. Она была иной, чем раньше. Не пугающей и враждебной, а глубокой, спокойной, целительной.
Я медленно обошла свою квартиру. Зашла на кухню. Больше здесь не пахло чужими духами и не слышно было сладкого, ядовитого голоса. Я провела рукой по стене своего салатного цвета. Он был прекрасен. Он был мой.
Я заварила чай, тот самый, который люблю, насыпала в чашку ложку сахара — потому что я пью сладкий чай, и больше некому было морщиться. Потом я взяла чашку, прошла в гостиную и села на свой диван. На свой. Я вытянула ноги и прикрыла глаза. И тогда по моим щекам потекли слезы. Тихие, без рыданий. Я плакала не о нем и не о разрушенном браке. Я плакала о том времени, что потратила на иллюзию семьи. О тех силах, что ушли на борьбу за то, что и так должно было быть моим по праву. Я плакала о наивной девушке, которая когда-то верила в «долго и счастливо». Но когда слезы высохли, я почувствовала не боль, а невероятное облегчение. Я вытерла лицо, отпила чаю и обвела взглядом комнату. Мою комнату. В ней не было ни его носков, валяющихся рядом с диваном, ни ее вязания на полке. Было только мое пространство. И тишина. Та самая, золотая, в которой, наконец, было слышно только меня. Я сделала глубокий вдох. И это был самый прекрасный звук на свете. Звук свободы.
