— Всё, хватит мне тут язык распускать! — рявкнул Егор, хлопнув ладонью по столу так, что кофейная чашка подпрыгнула и едва не опрокинулась. — Надоело слушать твои капризы!
Инна замерла у раковины, не оборачиваясь. Вода из крана всё текла и текла, омывая тарелку, которую она держала уже минуту, не двигаясь. За окном моросил октябрьский дождь, по стеклу ползли мутные капли, сливаясь в кривые дорожки. Пять лет назад она стояла у этого же окна в белом платье, смотрела на солнечный двор и думала, что счастье — это когда рядом он. Егор. Её Егор.
Теперь за спиной дышал чужой человек.
— Ты меня слышишь вообще? — голос мужа стал тише, но от этого не менее угрожающим. — Или опять в своих облаках витаешь?
Она повернулась. Егор сидел, развалившись на стуле, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. Лицо красное, глаза блестят — похоже, не первую рюмку после работы принял. В последние месяцы это стало привычкой: придёт, плеснёт коньячку «для расслабления», а потом начинается.
— Слышу, — тихо сказала Инна и выключила воду. Тишина в квартире стала почти осязаемой. Где-то внизу лаял пёс, по подъезду кто-то поднимался с тяжёлыми сумками.
— Тогда слушай внимательно, — Егор поднялся, придвинулся ближе. Пахло от него перегаром и сигаретами. — Перестань огрызаться, а то получишь, лучше не выводи меня! С завтрашнего дня будешь ходить к моей маме и ухаживать за ней!
Инна почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Не от страха — от изумления. Свекровь… Раиса Петровна, которая за пять лет совместной жизни ни разу не назвала её по имени, только «эта» да «твоя жена». Которая при каждой встрече оценивающе осматривала квартиру, проводила пальцем по полкам, морщилась и вздыхала: «Ну да, конечно, не так, как я Егорушку приучила». Которая рассказывала сыну, что Инна — плохая хозяйка, что борщ у неё жидкий, что рубашки не так отглаживает.
— Что… что случилось с Раисой Петровной? — выдавила Инна.
— А то ты не знаешь! — Егор усмехнулся криво. — Нога у неё болит, ходить трудно. Врачи сказали — постельный режим на месяц минимум. Кому за ней ухаживать? У меня на работе дела, я не могу каждый день мотаться. А ты что, сидишь тут целыми днями, в своём магазинчике этом… Какая там у тебя нагрузка? Несколько часов постояла за прилавком — и свободна.
«Магазинчик» — это продуктовый на первом этаже их дома, где Инна работала продавцом с восьми утра до восьми вечера без выходных. На ногах весь день, вечно ноют икры, руки пахнут колбасой и сыром. Но Егор никогда этого не замечал. Для него её работа — так, ерунда, несерьёзное занятие.
— Егор, я не могу, — начала она, но он перебил:
— Не можешь? — его голос поднялся на октаву. — А мне какое дело до твоих «не могу»? Мать моя лежит больная, а ты тут будешь рассуждать!
— Я работаю! У меня смены, я не имею права просто так…
— Уволишься!
Слово упало между ними, тяжёлое, как камень. Инна смотрела на мужа и не узнавала его. Неужели этот человек когда-то приносил ей цветы, читал стихи, говорил, что она — единственная? Когда всё изменилось? Может, после свадьбы, когда Раиса Петровна взялась «воспитывать» невестку? Или раньше, но она просто не замечала?
— С ума сошёл? — вырвалось у неё. — Это наши деньги! На что мы жить будем!
Егор шагнул к ней вплотную, нависая. Инна невольно отступила к холодильнику, прижалась спиной к его гладкой поверхности.
— На мои деньги! — прошипел он. — Я зарабатываю, я содержу эту квартиру! А твоя подработка — так, на булочки хватает. Не выдумывай себе!
Её зарплата была почти вполовину семейного бюджета, но спорить сейчас было бессмысленно. Когда Егор заводился, остановить его было невозможно. Раньше Инна пыталась объяснять, доказывать — ничего не помогало. Он слышал только себя.
— Значит, так, — он отступил, достал из кармана сигарету, закурил прямо в кухне, хотя знал, что Инна этого терпеть не может. — Завтра утром поедешь к маме. Ключи у меня, дам. Приберёшься там, покормишь её, лекарства дашь — она объяснит, что делать. И так каждый день. Поняла?
— А если я откажусь? — голос Инны прозвучал тише, чем хотелось, но она всё же произнесла эти слова.
Егор медленно повернулся. Выражение его лица заставило её сжаться.
— Откажешься? — он затянулся, выдохнул дым в её сторону. — Тогда вали отсюда. Квартира моя, на мою зарплату куплена. Мать я тоже не дам в обиду. А ты… — он махнул рукой, — найду другую. Которая семью будет ценить.
Он развернулся и ушёл в комнату, громко хлопнув дверью. Инна осталась стоять на кухне, глядя в окно на дождливую ночь. Город внизу жил своей жизнью: горели окна в соседних домах, по улице проезжали редкие машины, где-то играла музыка.
А она стояла и думала: когда же она перестала быть собой? Когда превратилась в тень, в прислугу, в удобное дополнение к чужой жизни?
Телефон в кармане халата завибрировал. Сообщение от сестры Кати: «Как дела? Созвонимся на выходных?» Катя жила в другом городе, вышла замуж за военного, уехала год назад. Они редко общались — Егор не одобрял эти разговоры, говорил, что сестра Инне «дурь в голову вбивает».
Инна посмотрела на экран телефона, потом на закрытую дверь комнаты. Медленно набрала ответ: «Да. Нужно поговорить».
Утром она проснулась раньше будильника. Егор храпел на своей половине кровати, раскинувшись, заняв почти всё пространство. Инна бесшумно оделась, прошла на кухню, поставила кофе. Руки дрожали, когда она наливала воду в турку.
Сегодня первый день. Первый день, когда она должна поехать к свекрови и начать… что? Новую жизнь? Или окончательно похоронить старую?
В семь утра Егор встал, оделся, не глядя на неё, и кинул на стол связку ключей.
— Мама ждёт к девяти. Опоздаешь — позвонит мне. Учти.
Дверь хлопнула. Инна взяла ключи, тяжёлые, холодные, чужие. Квартира Раисы Петровны была на другом конце города, в старой пятиэтажке рядом с рынком. Ехать туда на двух автобусах минимум час.
Она посмотрела на часы. До работы нужно было позвонить, предупредить, что сегодня не выйдет. Галина Степановна, заведующая, не обрадуется. Замену искать некому, придётся ей самой вставать за прилавок.
Инна набрала номер.
— Алло, Галина Степановна? Это Инна. У меня… проблема.
— Что случилось? — в трубке послышался встревоженный голос.
— Свекровь заболела. Муж сказал… — она запнулась, — сказал, что я должна за ней ухаживать. Сегодня не смогу выйти.
Пауза.
— Инночка, а завтра?
— Не знаю. Может, долгое время придется быть с ней. Он хочет, чтобы я уволилась.
Ещё одна пауза, более тяжёлая.
— Понимаю, — голос заведующей стал строже. — Тогда давай так: неделю подожду. Если не выйдешь — придётся искать замену. Ты меня извини, но магазин не может стоять.
— Да, конечно. Я понимаю.
Инна положила трубку. Неделя. Семь дней, чтобы решить, кто она: жена, которая подчиняется любому приказу, или человек, у которого есть своя жизнь?
В половине восьмого она вышла из дома. Дождь закончился, но небо оставалось серым, низким. Автобус пришёл битком, она втиснулась у двери, держась за поручень. Город просыпался: люди спешили на работу, школьники с рюкзаками толпились на остановках, где-то открывались магазины и кафе.
Инна смотрела в окно и думала о том, что сказала бы её мама, будь она жива. «Семья — это святое, дочка. Но святое не значит рабство». Мама умерла три года назад, не дожив до пятидесяти. Инфаркт, внезапно, на работе. Отца Инна почти не помнила — он ушёл, когда ей было пять.
На втором автобусе она доехала до нужной остановки и пошла пешком по знакомым дворам. Дом Раисы Петровны стоял в глубине квартала, старый, облупленный, с покосившимся козырьком подъезда. Третий этаж, квартира направо.
Инна поднялась по лестнице, пахнущей кошками и сыростью. Постояла перед дверью. Ключ в замке провернулся с натугой, словно сопротивляясь.
— Это ты? — донёсся из комнаты голос свекрови. — Наконец-то явилась! Я тут с утра жду, помирай — не дождёшься!
Инна вошла. Квартира встретила её духотой, запахом лекарств и чего-то затхлого. Раиса Петровна лежала на диване в большой комнате, укутанная пледом. Нога действительно была забинтована, опухшая, лежала на подушке.
— Ну что, проходи! — свекровь смотрела на неё недовольно. — Чайник вскипяти сначала, потом покормишь меня. И вообще, тут у меня бардак — уберись давай, раз пришла.
Инна молча прошла на кухню. Началось.
Три дня Инна моталась между домом и квартирой свекрови. Три дня, которые тянулись, как три года. Раиса Петровна оказалась ещё более требовательной, чем Инна предполагала. То чай недостаточно горячий, то каша пересоленная, то пол вымыт «спустя рукава». Она звонила Егору по несколько раз на дню, жаловалась, придумывала несуществующие провинности невестки.
— Твоя жена совсем не умеет ухаживать за больными! — слышала Инна сквозь тонкую дверь. — Грубит мне, всё делает нехотя. Я ей говорю — подушку поправь, а она морщится!
Инна не морщилась. Она просто молчала, выполняя одно задание за другим. Стирка, готовка, уборка, покупки на рынке — всё это наваливалось грузом, под которым хотелось согнуться и не разогнуться. Вечером она возвращалась домой выжатая, как лимон, ноги гудели, голова раскалывалась.
Егор встречал её равнодушно. Спрашивал только о матери — как она, что говорила, всё ли сделано. Об Инне не спрашивал ничего.
На четвёртый день свекровь неожиданно сказала:
— Можешь сегодня пораньше уйти. Соседка обещала зайти, посидеть со мной. А то ты тут крутишься, только мешаешь отдыхать.
Инна не стала спорить. Она быстро приготовила обед, оставила его в холодильнике с запиской, вымыла посуду и вышла из квартиры. Было только три часа дня — непривычно рано. Обычно она возвращалась к восьми вечера, измотанная и злая.
В автобусе она смотрела в окно, наблюдая, как мелькают знакомые улицы. Город жил своей размеренной жизнью: женщины с колясками гуляли в скверах, старики сидели на лавочках, подростки катались на скейтах у торгового центра. Обычный весенний день. Почему же у неё внутри такая пустота?
Когда она подходила к своему дому, на душе стало легче. Дом. Хоть ненадолго, но она сможет побыть одна, без приказов, без недовольных взглядов. Может, примет ванну, посидит с книгой. Давно она так не делала.
Инна поднялась на свой этаж, достала ключи. И тут услышала звуки из-за двери. Музыка. Негромкая, но отчётливая — какая-то современная поп-песня, которую крутили по радио. Странно. Егор должен быть на работе до шести, он никогда не возвращался раньше.
Может, он заболел?
Она открыла дверь тихо. В прихожей пахло незнакомым парфюмом — сладким, навязчивым, дорогим. На вешалке висело женское пальто — бежевое, явно не Иннино. На полке лежала чужая сумочка, лаковая, с золотой цепочкой.
Сердце ухнуло вниз.
Инна замерла, прислушиваясь. Из спальни доносились голоса. Женский смех — звонкий, беззаботный. Потом низкий мужской голос — Егора.
— Подожди, подожди… — говорил он, и в голосе его была интонация, которую Инна давно не слышала. Нежность. Игривость. Та самая, что когда-то предназначалась ей.
Ноги понесли её к спальне сами. Дверь была приоткрыта. Инна толкнула её шире.
Картина, открывшаяся перед ней, выжгла что-то внутри.
На их кровати, на том самом белье, которое Инна стирала и гладила неделю назад, лежали двое. Егор — полуодетый, взъерошенный. И женщина. Молодая, лет двадцати пяти, с длинными крашеными волосами, в кружевном белье. Она полулежала, опираясь на локоть, улыбалась Егору. Его рука лежала на её бедре.
Время остановилось.
— Что… — только и смогла выдавить Инна.
Егор вскочил так резко, что чуть не упал. Лицо его из розового стало белым, потом красным. Женщина на кровати ойкнула, схватила простыню, прикрывая грудь, но в глазах её не было страха — только любопытство и какое-то злорадство.
— Инна! — голос Егора сорвался на крик. — Ты… ты что тут делаешь?! Почему рано пришла?!
Она смотрела на него и не могла поверить. Он не оправдывается. Он не извиняется. Он обвиняет её — в том, что она пришла домой раньше обычного.
— Я живу здесь, — произнесла она тихо, но каждое слово было твёрдым, как камень. — Это мой дом.
— Мой дом! — рявкнул Егор, натягивая брюки. — Моя квартира! Я тебе уже говорил!
Женщина на кровати хихикнула. Инна перевела на неё взгляд. Та смотрела на неё с плохо скрываемым презрением, разглядывая с головы до ног. Домашние джинсы, растянутая кофта, волосы, собранные в небрежный пучок. Инна вдруг увидела себя её глазами — уставшая, постаревшая, затюканная.
— А это кто? — спросила она, и голос её зазвенел от сдерживаемых эмоций.
— Это Анжелика, — Егор застегнул ширинку, провёл рукой по волосам. Он уже приходил в себя, наглость возвращалась. — Моя… подруга.
— Подруга, — повторила Инна. — Понятно.
Анжелика соскользнула с кровати, изящно обернулась простынёй и прошлась по комнате, как по подиуму. Она была красивой — точёная фигура, ухоженная кожа, яркий макияж. Всё то, на что у Инны не оставалось ни времени, ни сил.
— Слушай, а чего она тут стоит? — обратилась Анжелика к Егору, игнорируя Инну. — Мы же договаривались, что будем одни. Ты говорил, она до вечера у твоей мамы.
— Да, я так думал, — Егор нервно потёр шею. — Инна, ты… ты можешь выйти? Нам надо поговорить.
— Поговорить? — Инна почувствовала, как внутри поднимается что-то горячее, жгучее. — С ней? Или со мной?
— Ну, вообще-то со мной, — вмешалась Анжелика, доставая из сумочки, которую кто-то принёс в спальню, сигареты. — Егорушка, милый, дай прикурить.
Егорушка. Так его называла только мать.
Инна смотрела, как муж послушно щёлкает зажигалкой, как Анжелика затягивается, выдыхает дым, улыбается. Как Егор смотрит на неё — с обожанием, с желанием, с той самой нежностью, которую Инна видела пять лет назад, в начале их отношений.
— Сколько это длится? — спросила она.
— Какая разница? — огрызнулся Егор. — Слушай, ты сама виновата! Вечно недовольная, вечно унылая! С тобой невозможно нормально поговорить! А Анжела — она меня понимает. Она весёлая, лёгкая, с ней я…
— Живой? — подсказала Инна, и в голосе её прозвучала такая горечь, что Егор замолчал.
Анжелика фыркнула:
— Да ладно тебе, не строй из себя жертву. Он мне всё рассказал про тебя. Как ты его пилишь, как командуешь, как денег требуешь постоянно. Мужик работает, устаёт, а ты ему ещё и упрёки устраиваешь. Не удивительно, что он к другой ушёл.
— К другой ушёл? — Инна перевела взгляд на Егора. — То есть ты с ней… давно?
Он отвёл глаза.
— Полгода, — буркнул. — Ну и что? Я имею право быть счастливым!
Полгода. Всё это время, пока Инна работала с утра до ночи, пока экономила на каждой мелочи, чтобы отложить на новый телевизор, о котором мечтал Егор, пока терпела придирки свекрови и его собственное хамство — он встречался с этой… с Анжеликой.
— И что теперь? — спросила Инна. Голос её звучал странно спокойно, словно она обсуждала прогноз погоды, а не крушение собственной жизни.
— А теперь… — Егор помялся. — Наверное, нам пора поговорить серьёзно. Я не хочу притворяться дальше. Мне с Анжелой хорошо. Она меня ценит, уважает. А ты…
— Три дня назад ты заставил меня бросить работу и ухаживать за твоей матерью, — перебила Инна. — Три дня назад ты сказал, что я должна ценить семью. А сам…
— А сам что? — вспыхнул Егор. — Я тебя содержу! Крышу над головой даю! Или думаешь, это просто так?
— Содержишь, — повторила Инна медленно. — На мою зарплату мы полгода жили, когда тебя сократили в прошлом году. Я кредит за машину выплачивала, твою машину. Я три года отдавала половину денег твоей матери, когда она ремонт делала.
— Ну и что? — Анжелика стряхнула пепел прямо на пол. — Сейчас он зарабатывает, значит, его квартира. Логично же.
Инна посмотрела на неё долгим взглядом. Потом перевела взгляд на Егора. Он стоял, скрестив руки на груди, и в его позе читалось упрямство, агрессия. Он не собирался извиняться. Он вообще не считал, что сделал что-то плохое.
— Уходи, — вдруг сказал он. — Собирай вещи и уходи. Надоело. Хватит тут цирк устраивать.
— Да-да, — поддакнула Анжелика. — А то мы планы на вечер построили, а ты тут…
Инна развернулась и вышла из спальни. Ноги были ватными, в ушах звенело. Она прошла в прихожую, механически взяла свою сумку. Ключи от квартиры достала из кармана, положила на полку.
За спиной раздался голос Егора:
— И к матери завтра всё равно пойдёшь! Договор есть договор!
Инна обернулась. Он стоял в дверях спальни, полуголый, самоуверенный.
— Нет, — сказала она. — Не пойду.
— Как это не пойдёшь?! Она больная лежит!
— Пусть Анжелика идёт, — спокойно ответила Инна. — Твоя подруга. Пусть и ухаживает за твоей матерью. Раз она тебя так ценит — докажет на деле.
Лицо Анжелики вытянулось.
— Я?! Ты что, с ума сошла? Я не нанималась за старухами…
— Вот и я не нанималась, — Инна открыла дверь. — До свидания, Егор.
Она вышла на лестничную площадку и закрыла за собой дверь. Всё произошло так быстро, что она даже не успела до конца осознать. Только теперь, стоя у окна на лестнице, глядя на серый двор внизу, она почувствовала, как по лицу текут слёзы.
Пять лет. Пять лет она строила этот брак, вкладывала в него силы, терпела, прощала, надеялась. И что получила взамен?
Телефон завибрировал. Сестра Катя. Словно почувствовала.
— Алло, — Инна вытерла слёзы, но голос всё равно дрожал.
— Инка? Ты чего ревёшь? Что случилось?
И Инна рассказала. Коротко, сбивчиво, всё — от истории со свекровью до только что увиденного. Катя слушала молча, только иногда ахала.
— Всё, — решительно сказала она, когда Инна замолчала. — Собирайся. Я завтра утром за тобой приеду. Будешь жить у меня, пока не разберёмся. И подай на развод немедленно. Слышишь? Немедленно!
— Катя, я… я даже не знаю, куда идти сейчас.
— В гостиницу иди. Или к Наталке, помнишь, твоя однокурсница? Она рядом живёт. Позвони ей. А я завтра с утра выдвигаюсь. Держись, сестрёнка. Ты молодец, что ушла.
Инна повесила трубку. Вытерла лицо рукавом. Спустилась вниз, вышла на улицу. День клонился к вечеру, солнце пробивалось сквозь облака, подсвечивая дома золотистым светом.
Она шла по знакомым улицам и думала: а что, если это не конец? Что, если это начало?
Развод затянулся на четыре месяца. Егор не хотел делить квартиру, хотя Инна имела на неё полное право — она вкладывала деньги в первоначальный взнос, выплачивала кредит наравне с ним. Документы, чеки, выписки — всё это пришлось собирать заново, восстанавливать по крупицам.
Анжелика исчезла из его жизни через месяц. Как только Егор попросил её съездить к матери, помочь по хозяйству, она испарилась. Раиса Петровна звонила сыну каждый день, требовала внимания, ухода. Егору пришлось нанимать сиделку — дорогую, профессиональную. Деньги утекали, как вода сквозь пальцы.
Инна жила у сестры. Катя с мужем приняли её, как родную. Первую неделю Инна почти не вставала с постели — лежала, смотрела в потолок, плакала. Потом начала приходить в себя. Устроилась на работу в крупный супермаркет — график удобнее, зарплата выше. Записалась на курсы бухгалтера.
В суде Егор пытался давить на жалость:
— Ваша честь, она бросила мою больную мать! Не хотела за ней ухаживать! Разве это по-человечески?
Адвокат Инны, строгая женщина лет пятидесяти, холодно ответила:
— Моя подзащитная не обязана ухаживать за свекровью, тем более после того, как ответчик привёл в супружескую постель любовницу. У нас есть свидетели, готовые подтвердить факт измены.
Егор побагровел. Судья посмотрела на него с нескрываемым осуждением.
Когда всё закончилось, Инна получила свою долю от продажи квартиры. Сумма была приличной — хватало на небольшую однушку в спальном районе. Она купила её в конце августа, на седьмом этаже панельного дома. Светлая, чистая, с видом на парк. Своя.
Первый вечер в новой квартире она сидела на подоконнике с чашкой чая, смотрела на закат. Внизу гуляли люди, дети катались на велосипедах, где-то играла музыка. Жизнь продолжалась.
Телефон зазвонил. Незнакомый номер.
— Алло?
— Инна? — голос был знакомым, но она не сразу узнала. — Это Раиса Петровна.
Пауза затянулась. Инна не знала, что сказать.
— Я… я хотела извиниться, — продолжала свекровь, и голос её звучал устало, по-стариковски. — За всё. За то, как с тобой обращалась. За Егора тоже… Он сам во всём виноват. Я ему так и сказала. Хорошую жену потерял.
Инна молчала. Слова застряли в горле.
— Ты там? — тревожно спросила Раиса Петровна.
— Я здесь.
— Ну вот. Я просто хотела, чтобы ты знала. Прости меня, дуру старую.
Трубку положили. Инна смотрела на телефон, не веря. Извинения от Раисы Петровны? Этого она точно не ожидала.
Через неделю позвонила Галина Степановна, её бывшая заведующая из маленького магазина.
— Инночка, как дела? Слышала, у тебя всё устроилось. Рада за тебя, честное слово. Ты держалась молодцом.
Они поболтали минут двадцать. Оказалось, Галина Степановна тоже развелась в своё время, тоже начинала жизнь заново в сорок лет.
— Знаешь, что я тебе скажу? — произнесла она на прощание. — Иногда потерять — это найти. Ты поймёшь это со временем.
Инна поняла раньше, чем думала. В октябре, когда листья в парке стали золотыми и красными, она шла с работы и вдруг поймала себя на том, что улыбается. Просто так. Без причины. Потому что день был хороший, потому что воздух пах осенью, потому что она шла домой — в свой дом, где никто не будет кричать, командовать, унижать.
Она зашла в кафе, купила себе капучино и круассан. Села у окна. Достала телефон, открыла заметки и написала:
«Сегодня первый день, когда мне по-настоящему хорошо. Не весело, не легко — просто хорошо. Я дышу полной грудью. Я делаю то, что хочу. Я не боюсь. Это и есть счастье, наверное. Такое простое, тихое счастье».
За соседним столиком сидел мужчина лет сорока, читал книгу. Поднял глаза, встретился с ней взглядом, улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Не кокетливо, не заигрывая — просто по-человечески.
Может быть, когда-нибудь она снова кого-то встретит. Может быть, полюбит. Или нет. Но это уже не имело значения. Она нашла себя. И это было главное.
Вечером Инна готовила ужин на своей маленькой кухне. Включила музыку, напевала вполголоса. Лук шипел на сковороде, пахло чесноком и специями. За окном зажигались огни в домах напротив.
И впервые за много лет Инна чувствовала себя дома. По-настоящему дома.
