— Валечка, а где ваша вторая половинка? — спросила соседка, видя, как я тащу тяжелые сумки с продуктами одна. Пакет с картошкой больно врезался в пальцы, но я старалась держать спину ровно.
Я хотела привычно ответить «занят», но вместо этого неожиданно для самой себя сказала правду:
— Лежит. Устал.
Встреча, которая всё изменила
Марина кивнула с пониманием. Но в глазах у неё мелькнуло что-то вроде жалости. Не к мужу. Ко мне.
— А я вот собираюсь в театр, — она поправила лёгкий шарфик. — «Чайку» дают в Камерном. Билет за пятьсот рублей взяла по акции, представляете?
Пятьсот рублей. Геннадий на такие траты посмотрел бы как на безумие. В голове сразу зазвучал его голос: «На что это деньги тратишь? Телевизор дома есть, там всё бесплатно показывают».
— Одной не скучно? — вырвалось у меня.
— А мне интересно. Давно хотела посмотреть именно эту постановку.
Марина живёт в соседней квартире уже двадцать лет. После развода. Тихая, аккуратная, но… светлая какая-то. У неё на балконе петунии до самых заморозков цветут. А у меня завяли еще в августе — поливать некогда было, всё дела, быт…
Звонок дочери: «Мам, не начинай»
Дома меня встретил тяжелый, спертый воздух. Геннадий лежал на диване в той же рубашке, что надел утром. Телевизор орал, пульт в руке. На столе — пустая кружка с присохшим ободком от чая и крошки.
— Ты что так долго? — он даже не повернул головы.
— В очереди стояла.
Я разложила продукты, чувствуя, как нарастает глухое раздражение. Мне вдруг остро захотелось услышать родной голос, найти поддержку. Я набрала номер дочери.
— Алло, мам, привет, только быстро, я на работе, — затараторила Настя.
— Настенька, привет. Я просто… Знаешь, я тут подумала, может нам с папой в театр сходить? Или съездить куда-нибудь?
— В театр? — голос дочери стал удивленным. — Мам, ты чего? Папа же устает. У него ноги болят. Какой театр?
— Ну а мне что делать? Сидеть и смотреть, как он лежит?
— Мам, ну не начинай, а? — в голосе Насти зазвенели стальные нотки, так похожие на отцовские. — Нормально же жили. Чего ты воду мутишь? Папа работает, деньги приносит. Не пьет, не бьет. Сейчас у всех так. Вон у Светки муж вообще ушел. Цени, что есть. Всё, мне некогда, шеф идет.
Я положила трубку. «Цени, что есть». А что у меня есть?
Возвращение в привычную пустоту
— Чего стоишь? — Геннадий покосился на меня с дивана. — Ужин будешь делать?
— А что ты целый день ел?
— Да я только встал. Смена вчера была тяжёлая.
Смена у него — сутки через трое. Получается, три дня дома отдыхает. Но этот отдых какой-то… неживой.
Я поставила сковородку, стала резать лук. В голове всё время крутилось моё: «Одной не скучно?». И ответ соседки: «Интересно».
Не «привыкла», не «ничего не поделаешь», а «интересно».
— Ген, а ты счастлив? — спросила я, когда мы сели ужинать.
— Что за вопросы? У нас всё нормально. Дети выросли, внуки есть. Квартира своя. Чего ещё надо?
— А радости где?
— Какие радости? Мы не двадцатилетние уже. Радость — это когда проблем нет. Ешь давай, остынет.
Не одиночество, а свобода
Вечером я вышла на балкон покурить. Последняя вредная привычка, от которой не могу избавиться, да и не хочу — это единственное время, когда я принадлежу себе.
Марина тоже была там. Поливала цветы.
— Марина, а как вы… ну, когда развелись… Не страшно было?
Она перестала поливать, посмотрела на меня серьезно.
— Страшно. Очень. Но знаете что, Валя? Мне с Васькой страшнее было. Он пил, на меня срывался постоянно. Я боялась домой приходить. А теперь боюсь только того, что не успею всего, что планирую.
— А не одиноко?
— Одиноко мне было в браке. Когда рядом человек лежит, а до него как до Луны далеко. Сейчас у меня подруги есть, работа, увлечения. Я не одинока, Валя. Я свободна.
Эти слова — «не одинока, а свободна» — засели во мне занозой.
Бунт в рыбный день
Через пару дней я решила: хватит киснуть. Устроила «романтический ужин». Рыба под соусом, сухое, свечи достала из шкафа.
Геннадий пришел на кухню, шмыгнул носом:
— Чего это ты? Свет вырубили?
— Просто так. Хочется красиво поужинать.
— А, ну-ну.
Он сел, поковырял вилкой рыбу.
— Нормально. Только костей много. И соус этот… кислый какой-то. Обычную картошку сварить нельзя было? С мудрёным соусом сыт не будешь.
Я налила в бокалы, руки не слушались.
— Давай выпьем. За нас.
— За что «за нас»? У нас что, годовщина? Валь, кончай ерундой заниматься. Включи лучше новости, там про тарифы рассказывают.
Внутри что-то оборвалось. Не грусть даже — звонкая пустота. Я поняла: я могу хоть жар-птицу зажарить, он не заметит. Ему не нужна жена-женщина. Ему нужна жена-служанка. Подай, принеси, не мешай.
Точка невозврата
В понедельник я сделала то, на что не решалась годы. Купила абонемент в бассейн. Три тысячи рублей. Для меня — огромные деньги «на себя».
Вечером я осторожно начала:
— Ген, я записалась в бассейн. Спина болит, врач советовал.
— Зачем? Денег лишних нет.
— Абонемент на месяц — три тысячи. Это не так много.
— Три тысячи — это коммуналка почти! — он даже привстал с дивана. — А толку от твоего плавания? В ванной помойся, тот же эффект.
— Но Марина в шестьдесят новое начала…
— Опять ты про свою Маринку! У неё мужа нет, вот она и дурит. А у нас семья! Я глава семьи или нет?
— Хорошо, — сказала я тихо. — Спрашиваю тебя: можно мне ходить в бассейн?
— Нет. Потому что я сказал «нет». И точка.
Он вернулся к телевизору, сделал звук погромче, чтобы заглушить мои возможные возражения. Но я молчала. Я смотрела на его затылок и понимала: это конец. Не брака, нет. Конец моему терпению.
Стыд и вода
В тот день я не пошла. И на следующий тоже. Но в пятницу, когда Геннадий ушёл на смену, я достала купальник.
В раздевалке бассейна пахло хлоркой и сыростью. Вокруг переодевались женщины — молодые, подтянутые, уверенные. Я забилась в самый дальний угол, стараясь прикрыться полотенцем.
Смотрела на свои руки, на дряблый живот, на шрам от кесарева. «Куда ты лезешь, старая? — шептал внутренний голос. — Сидела бы дома, лепила пельмени».
Было страшно выходить к бассейну. Казалось, сейчас все остановятся, начнут показывать пальцем и смеяться.
Но никто не смотрел. Все плыли.
Я спустилась по лесенке в воду. Она была теплой и плотной. Я оттолкнулась от бортика — неумело, по-лягушачьи. И вдруг… тело стало легким. Вода приняла меня. Она не спрашивала, сколько мне лет, сколько я вешу и что думает мой муж.
Она просто держала меня.
Я плыла и плакала. Слезы смешивались с водой бассейна, и никто этого не видел. Сорок минут я была не «женой Гены», не «мамой Насти», а просто собой. Живой.
Последний ультиматум
Дома меня ждал сюрприз. Геннадий вернулся раньше — отпустили с объекта из-за аварии.
— Где была? — спросил он, увидев мои мокрые волосы и раскрасневшееся лицо. От меня пахло хлоркой и улицей.
— В бассейне.
— Я же запретил.
— Запретил. А я поплавала.
Он смотрел на меня как на незнакомку. В его взгляде читалась растерянность, переходящая в злость.
У него сломался привычный механизм: нажал кнопку — получил результат. Кнопка перестала работать.
— Значит так, — процедил он. — Либо ты прекращаешь эти глупости и шатания, либо… мы серьезно поговорим о нашем браке.
Тридцать пять лет назад эти слова повергли бы меня в ужас. Сейчас я почувствовала странное спокойствие. Я вспомнила ощущение невесомости в воде.
— Хорошо, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Подумаем. Обязательно подумаем.
Рассвет
Той ночью я долго стояла у окна.
Геннадий спал, громко всхрапывая. Наверное, ему снился его любимый диван. А мне пришло сообщение от Марины:
«Валя, завтра идём с подругой в Третьяковку. Присоединяйтесь. Билеты недорогие, а потом кофе попьем».
Передо мной лежали три пути.
Остаться в привычном болоте, слушать дочь («не начинай, мам») и ждать старости у плиты.
Продолжать тайком ходить в бассейн и врать, чувствуя себя школьницей.
Или ответить Марине «Буду» — и открыть дверь в ту жизнь, где в шестьдесят лет всё только начинается.
За окном светало. Город просыпался. Я взяла телефон и начала набирать ответ. Впервые за много лет я точно знала, что делаю. И это было прекрасное чувство.
А ведь у каждой из нас есть свой купальник в шкафу — то, на что мы не решаемся.
