Ключ скрипнул, с трудом повернувшись в новом, тугом замке. Я толкнула тяжелую железную дверь и замерла на пороге. Пустота встретила меня гулым эхом, отразившимся от голых стен. Воздух был насыщенным, пах свежей шпаклевкой, краской и чем-то неуловимо новым, своим. Я сделала шаг внутрь, и звук моих шагов отдался в висках приятным звоном. Такого звука не было ни в одной съемной квартире, где мы с Кириллом ютились последние несколько лет.
«Своё, — прошептала я, и это слово отозвалось внутри теплой волной. — Наконец-то мое».
Я прошлась по комнатам, мои пальцы скользнули по прохладной поверхности подоконника в гостиной. Здесь будет стоять диван, а напротив — телевизор. В этой комнате, солнечной и просторной, мы с сыном будем собираться по вечерам, рассказывать, как прошел день. А вот дверь в его комнату, поменьше. Он сам выбрал, какими обоями хочет оклеить стены. Синими, с космическими кораблями. Ему уже тринадцать, но он все еще верит в чудеса, и я готова была отдать все, чтобы эта вера жила в нем как можно дольше.
Семь лет. Семь долгих лет я шла к этому дню. От воспоминаний не спрятаться даже здесь, в новом, чистом пространстве. Они накатили, как всегда, внезапно и болезненно.
Вспомнился вечер, когда Сергей, мой тогда еще муж, бросил на стол связку ключей. Его взгляд был пустым, устремленным куда-то сквозь меня.
— Ухожу, Настя. Все надоело. Не держи.
За его спиной уже стояла она, Ирина, двадцатипятилетняя коллега с работы, с наглым блеском в глазах. А я осталась с пятилетним Кирюшей на руках, с ипотечной двушкой, которую мы брали вместе, и с ощущением, что мир рухнул.
Но я не рухнула. Я выпрямилась. Забрала сына, забрала долги по ипотеке, забрала свою униженную самооценку и начала все с нуля. Работала бухгалтером днем и вечерами брала сверхурочные, составляя отчеты для мелких предпринимателей. Отказывала себе во всем: в новой одежде, в походах в кафе, в отпуске на море. Каждая копейка уходила на жизнь и на счет, который я назвала «Фонд Свободы». Старую двушку, которую мы с Сергеем когда-то с таким трудом выплачивали, я в итоге продала. Вырученных денег как раз хватило на первый взнос за эту трешку на окраине, но в хорошем районе.
Теперь он, Сергей, жил с Ириной в ее квартире, купленной еще ее родителями. Он отстроил свой бизнес, катался на дорогой иномарке, а алименты нам платил символические, всегда с задержкой и с постоянным бурчанием: «Опять денег просишь? Ты что, там золотыми слитками завтракаешь?»
Я подошла к окну. Внизу шумел проспект, горели огни, кипела жизнь. Моя жизнь. Настоящая, а не та, что была до этого, в тени чужого эгоизма.
Внезапно тишину разорвал резкий, пронзительный звук домофона. Я вздрогнула. Кто это? Я никого не ждала. Извозчика с мебелью я ждала только завтра утром.
Сердце почему-то екнуло. Сделала шаг к панели, нажала кнопку.
— Да? — произнесла я неуверенно.
В трубке послышалось короткое шипение, а затем голос. Голос, который я узнала бы из тысячи. Низкий, властный, тот самый, что когда-то говорил мне ласковые слова, а потом лишь бросал колкости. Голос Сергея.
— Насть, открой. Нам нужно поговорить.
Рука сама потянулась к кнопке «Вызов», чтобы отключить его. Но я замерла. Что ему нужно? Почему здесь? Как он узнал? В голове пронеслись вопросы, а внутри все сжалось в холодный, твердый комок. Триумфальный миг рухнул, осыпаясь осколками тревоги. Он пришел. Как будто почуял, что в моей жизни наконец-то появилось что-то хорошее, и явился, чтобы это отнять.
Палец сам дрогнул и нажал кнопку «Открыть». В ушах застучало: «Зачем? Зачем ты это сделала?» Но было уже поздно. Через минуту в подъезде раздадутся шаги. Я метнула взгляд вокруг — голые стены, пыльные окна, я сама, стоящая посреди пустоты в поношенных джинсах и старой футболке. Я чувствовала себя голой и беззащитной перед этим визитом.
Я мысленно ругала себя за эту внезапную слабость. Надо было сделать вид, что меня нет, промолчать. Но любопытство и какая-то древняя, неистребимая привычка подчиняться его властному тону сыграли со мной злую шутку.
Шаги приблизились, прозвучали за дверью — тяжелые, мужские, и следом легкие, щебечущие, на высоких каблуках. Значит, не один. Сердце ушло в пятки.
Дверь распахнулась, и в проеме возник он. Сергей. Он почти не изменился за эти годы, лишь слегка обрюзг, а в глазах появилось то самое самодовольное выражение, которое я ненавидела. Он окинул меня быстрым оценивающим взглядом, от макушки до носков кроссовок, и едва заметно усмехнулся.
— Насть, — буркнул он, как будто мы виделись вчера.
И тут же из-за его спины появилась она. Ирина. В идеально сидящем пальто цвета беж, с дорогой сумкой через плечо и с макияжем, который явно делался для какого-то более важного места, чем пустая квартира. Ее глаза, хищные и быстрые, как у птицы, тут же принялись сканировать пространство, оценивая каждый квадратный метр.
— Проходите, что ли, — прозвучал мой голос, но он показался мне чужим и слишком тихим.
Они переступили порог без лишних приглашений, как полновластные хозяева. Сергей прошелся по центру гостиной, положив руки в карманы дорогих брюк.
— Ну что, Настя, развернулась, — раздался с порога звонкий голос Ирины. — Прямо дворец. Я так и знала, что ты при разводе бабло припрятала. Играла тут в несчастную овечку, а сама… — она многозначительно обвела рукой пространство.
Меня будто обдали кипятком.
— Какие деньги? Какое припрятала? — вырвалось у меня. — Ты же знаешь, что все ушло на выплату старой ипотеки! Я эту квартиру вложением всех своих средств купила!
— Успокойся, успокойся, — Сергей поднял руку, будто усмиряя строптивого ребенка. — Ира просто предположила. А я, как отец, должен быть уверен, в каких условиях будет расти мой сын. — Он подошел к стене, постучал по ней костяшками пальцев. — Перегородки, я смотрю, фанерные. Слышимость полная.
— Кирилл будет жить здесь со мной, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — И условия я ему создам самые лучшие.
— Ну, это мы еще посмотрим, — прошипела Ирина, проходя дальше по коридору и заглядывая в будущую комнату Кирилла. — Темнота… и теснота.
Сергей тем временем вернулся ко мне и остановился напротив, глядя сверху вниз.
— Кстати, документы на квартиру есть? — спросил он деловым тоном. — Договор купли-продажи, выписка? Хочу проверить, все ли чисто. Мало ли что. В наше время мошенников на каждом шагу.
У меня перехватило дыхание от наглости. Эта ложная забота, эта попытка взять под контроль то, что ему уже не принадлежало.
— Какое тебе дело до моих документов? — прошептала я. — Это моя квартира. Ты не имеешь к ней никакого отношения.
— Ошибаешься, — холодно парировал он. — Все, что касается моего сына, имеет ко мне самое прямое отношение. Так что, будь добра, подготовь все бумаги. Мы еще вернемся к этому разговору.
Он повернулся и двинулся к выходу. Ирина, скользнув по мне победным взглядом, последовала за ним.
Я стояла, не в силах пошевелиться, прижавшись спиной к холодной стене. Унижение и злость подступали комом к горлу.
На пороге Сергей обернулся.
— Обсудим это в более спокойной обстановке. Я тебе позвоню. Дело серьезное.
Дверь захлопнулась с глухим стуком, оставив меня в одиночестве. Но теперь это одиночество было отравлено. Тишина, которая еще недавно была такой желанной, теперь звенела и давила. Они пришли, вломились в мое новое жизнь и оставили после себя след грязи, сомнений и несправедливых обвинений. И самое страшное — обещание вернуться.
Два дня я приходила в себя после того визита. Слова Сергея и Ирины звенели в ушах навязчивым, злым эхом. Я пыталась заниматься обустройством квартиры, выбирала в интернет-магазине обои для Кирилла, но их язвительные комментарии о «фанерных стенах» и «тесноте» отравляли каждый миг. Я снова и снова прокручивала в голове тот разговор, придумывая, что можно было сказать им в ответ, как поставить наглецов на место. Но в реальности я просто стояла и молчала, как парализованная.
Кирилл, слава богу, ничего не заметил. Он горел от нетерпения поскорее переехать и постоянно спрашивал, когда мы начнем клеить те самые синие обои с космонавтами. Его энтузиазм был моим единственным спасением, островком нормальности в этом внезапно перевернувшемся мире.
В субботу утром я разбирала коробки с кухонной утварью, когда зазвонил телефон. На экране вспыхнуло знакомое, а когда-то и родное имя — «Свекровь Валентина». Сердце на мгновение замерло. Валентина Петровна редко звонила сама, обычно ее звонки были приурочены к дням рождения Кирилла или большим праздникам. И тон их всегда был особенным — снисходительно-наставительным.
Я сделала глубокий вдох и нажала на зеленую кнопку.
— Алло, Валентина Петровна? — стараясь, чтобы в голосе не дрожала неуверенность.
— Настя, здравствуй, — ее голос прозвучал, как всегда, ровно и холодно, будто она вела не личную беседу, а деловые переговоры. — Как ты? Как мой внук?
— Спасибо, все в порядке. Кирилл в школе, на дополнительных занятиях по математике.
— Это хорошо, за учебой нужно следить, — откликнулась она, и в трубке повисла пауза, тяжелая и многословная. Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Интуиция подсказывала, что этот звонок неспроста. — Настя, я наслышана о твоей новой квартире. Сергей мне рассказывал.
Вот оно. Началось. Я молчала, сжимая телефон в потной ладони.
— Ты, конечно, молодец, что смогла такое потянуть, — продолжила она, и в ее голосе зазвучали ложные, медовые нотки. — Забота о ребенке — это главное. Но одна женщина с подростком в такой большой квартире… Это же сплошные риски. И за безопасность его будешь переживать, и вообще.
— Мы справимся, — сухо ответила я. — Я все продумала.
— В том-то и дело, что не все, дорогая, — ее тон резко переменился, стал жестким и назидательным. — Ты обязана прописать в этой квартире Кирилла. Это твоя прямая обязанность как матери. А где прописан несовершеннолетний ребенок, там по закону имеет право проживать и прописаться его отец. Сергей имеет полное право на это.
У меня перехватило дыхание, будто меня ударили под дых.
— Какое право? — выдохнула я. — Он же не будет здесь жить! Это моя квартира!
— Закон есть закон, Настя, — отрезала Валентина Петровна, и в ее голосе зазвенела сталь. — Сергей — отец. И он будет отстаивать свои права. Если ты будешь упрямиться, мы подадим в суд. Мы определим порядок общения с внуком по всем правилам. А ты ведь знаешь, как суды относятся к матерям, которые чинят препятствия в общении с отцом.
Она сделала паузу, чтобы ее слова повисли в воздухе тяжелой угрозой.
— Мы можем сделать так, что тебя вообще отстранят от воспитания. Суд может пересмотреть место жительства ребенка. И тогда, милая моя, ты будешь видеть сына только два раза в месяц под присмотром судебных приставов. Хочешь такого будущего для себя?
Мир поплыл перед глазами. Комната, наполненная солнечным светом, вдруг потемнела. Я почувствовала, как подкашиваются ноги, и прислонилась лбом к прохладному стеклу окна.
— Вы… вы не можете этого сделать, — прошептала я, но в моем голосе звучала не уверенность, а животный страх.
— О, еще как можем! — ее голос прозвучал почти торжествующе. — Так что советую тебе хорошенько подумать. Не делай глупостей. Поговорим позже.
Щелчок в трубке прозвучал как выстрел. Телефон выскользнул из моих ослабевших пальцев и упал на пол. Я медленно сползла по стене на корточки, обхватив голову руками. Отстранят от сына… Заберут Кирилла… Эти слова бились в висках, вызывая паническую, слепую атаку ужаса. Они не шутили. Они всегда добивались своего.
Но сквозь этот страх пробивалась крошечная, слабая искра сопротивления. Нет. Нет, этого не может быть. Это мой сын. Моя квартира. Моя жизнь.
Дрожащей рукой я подняла телефон. Палец дрожал, промахиваясь по иконке. Наконец-то я нашла нужный контакт и нажала кнопку вызова. Трубку взяли почти сразу.
— Марина, — голос мой срывался на шепот, — помоги. Со мной только что говорила свекровь Сергея… Они угрожают забрать у меня Кирилла.
Голос Марины в трубке прозвучал как глоток холодной воды после долгого и изматывающего кошмара. Спокойный, ровный, лишенный всякой паники.
— Настя, выдохни, — сказала она твердо. — Сейчас не время для истерик. Глубоко вдохни и расскажи мне все с самого начала. Медленно. Без эмоций, только факты.
Я попыталась сглотнуть ком в горле, откинулась головой на спинку стула и закрыла глаза. И начала рассказывать. Сначала про визит Сергея и Ирины, их наглые взгляды, проверку «фанерных» стен и требование показать документы. Потом, запинаясь и сбиваясь, пересказала свой сегодняшний разговор с Валентиной Петровной, ее ледяные угрозы о лишении родительских прав и праве Сергея на прописку.
Марина слушала, не перебивая. Слышно было, как на ее стороне постукивает клавиатура — она что-то конспектировала или искала.
— Говори, — прошептала я, закончив свой рассказ. — Скажи, что это бред. Что они не могут так поступить.
— Они не могут, — ее слова прозвучали с такой незыблемой уверенностью, что мне тут же стало легче дышать. — То, что они тебе говорят, — это классический прием психологического давления, рассчитанный на незнание. Полная юридическая лапша.
Я ощутила, как с моих плеч сваливается гиря, которую я тащила все эти дни.
— Правда?
— Абсолютная. Запоминай раз и навсегда, — голос Марины стал лекционным, четким и ясным. — Квартира была приобретена тобой после расторжения брака, на твои личные средства, о чем есть все подтверждающие документы. Она является твоей единоличной собственностью. Да, ты обязана прописать там несовершеннолетнего ребенка. Это твоя обязанность. Но прописывать бывшего мужа ты не обязана. Никто и никогда не заставит тебя это сделать. Его права на проживание заканчиваются на пороге твоей квартиры.
Я слушала, ловя каждое слово, как утопающий — спасательный круг.
— А что насчет суда? Они сказали, что отнимут Кирилла… если я буду мешать общению.
— Пусть попробуют, — в голосе Марины появились стальные нотки. — Суд по определению порядка общения с ребенком — это стандартная практика. Но он не страшен, когда на твоей стороне правда. Сергей все эти годы не проявлял особого рвения в общении с сыном, алименты платил символические и с задержками. У тебя есть свидетели, которые могут подтвердить, что его визиты были редкими и непродолжительными. Суд всегда исходит из интересов ребенка. А интересы Кирилла — это стабильность, спокойная атмосфера и мать, которая его обеспечивает. Не отец, который появился, когда увидел новую квартиру.
Она сделала паузу, дав мне усвоить информацию.
— Теперь самое главное. С этого момента ты начинаешь собирать доказательства. Все их звонки, если они угрожают, — ставь на запись. Все смс-сообщения и переписки в мессенджерах — сохраняй. Ничего не удаляй. Если придут снова — не открывай дверь, а если откроешь, сразу включай диктофон на телефоне. Их угрозы — это наше оружие против них же.
— Я… я боюсь, — призналась я, и в этом признании не было уже прежнего страха, а лишь усталость. — Они такие наглые, Марин. Они не остановятся.
— Они наглые, потому что привыкли, что ты сломлена и подчиняешься. Как только они увидят, что ты вооружена и готова дать отпор, их пыл поутихнет. Юридически их позиция — ноль без палочки. Это блеф. Дорогая, они играют на твоих чувствах к сыну. Это низко. Но это не сработает.
Мы поговорили еще несколько минут, и я чувствовала, как сила и уверенность по капле возвращаются ко мне. Я не одна. У меня есть закон. И у меня есть друг, который в нем разбирается.
— Спасибо тебе, — сказала я, и голос мой наконец обрел твердость. — Огромное спасибо.
— Держись, Настя. Ты сильнее, чем думаешь. Звони в любое время.
Я положила телефон на стол и подошла к окну. За окном был все тот же город, те же машины, те же люди. Но мир теперь выглядел иначе. Он больше не был враждебным и пугающим. Он был просто миром, в котором у меня есть моя крепость. И я теперь знала, как ее защищать.
Страх отступил, уступая место новому, незнакомому чувству — холодной, сосредоточенной решимости. Пусть попробуют.
Следующие несколько дней прошли в странном, вымученном спокойствии. Я старалась сосредоточиться на приятных хлопотах: наконец-то привезли часть мебели, и мы с Кириллом с радостным азартом собирали его новую кровать. Синие обои с космонавтами лежали в рулоне в углу, как обещание скорого уюта. Я внимательно следила за телефоном, но звонков от Сергея или его матери не было. Эта тишина была обманчивой, я чувствовала ее звенящую напряженность, как перед грозой.
В пятницу Сергей, как и было оговорено еще две недели назад, должен был забрать Кирилла на выходные. Обычно сын собирался к отцу без особого энтузиазма, но на этот раз он даже немного оживился.
— Папа сказал, у них новый игровой компьютер, — делился он, зашнуровывая кроссовки. — И мы, может, поедем в аквапарк.
Я натянуто улыбнулась, пряча тревогу. Мысли о том, что Сергей может что-то сказать сыну, грызли меня изнутри, но я не могла запретить их общение. Я лишь помяла его волосы и сказала, как обычно:
— Позвони, если что. Хорошо отдохни.
— Ага, мам, не волнуйся.
Когда дверь закрылась за ним, в квартире воцарилась гнетущая тишина. Эти два дня я провела в нервном ожидании, прислушиваясь к телефону. Но Кирилл не звонил.
В воскресенье вечером он вернулся. Я открыла дверь, и мое сердце сжалось при виде его. Он не швырнул рюкзак в угол, как обычно, и не бросился рассказывать впечатления. Он медленно снял обувь, его плечи были ссутулены, а взгляд избегал встречи с моим.
— Ну как, Кирюш? — осторожно спросила я, провожая его на кухню. — Понравилось в аквапарке?
— Мы не поехали, — пробурчал он, уставившись в стол. — Папа был занят.
— А… а компьютер? — не унималась я, чувствуя, как тревога нарастает внутри, как снежный ком.
Он молча пожал плечами. Я налила ему чаю, поставила на стол его любимое печенье. Он взял кружку, но не притронулся к еде. Тишина затягивалась, становясь невыносимой.
— Мам… — наконец тихо произнес он, все так же глядя в чай. — Это правда, что ты… украла у папы деньги на эту квартиру?
Воздух выстрелил у меня из легких. Мир накренился. Так вот оно что. Они не стали ждать и действовать через суды. Они выбрали самое грязное и эффективное оружие — моего собственного ребенка.
— Кирилл, — голос мой дрогнул, и я изо всех сил постаралась его выровнять. — Кто тебе такое сказал?
— Папа… и тетя Ирина, — он, наконец, поднял на меня глаза, и в них были слезы и неподдельная боль. — Они говорили, что ты специально все устроила при разводе, чтобы все забрать. Что ты злая и жадина. И что… что скоро мы с папой будем жить здесь вместе, в этой квартире, а ты… а ты уедешь куда-то далеко.
Последние слова он произнес с рыданием. Я вскочила с места, обняла его, прижала к себе. Его маленькое тело сотрясалось от плача. Во мне закипела такая ярость, такая белая, слепая ненависть, что я едва дышала.
— Слушай меня, сынок, — я говорила тихо, но очень четко, глядя ему в глаза. — Это неправда. Это самая ужасная неправда на свете. Никто у никого ничего не крал. Эту квартиру я купила на свои деньги, которые заработала сама, работая днями и ночами. Все чеки и документы у меня есть. Я тебе все покажу. А то, что я могу куда-то уехать и оставить тебя… — у меня перехватило горло. — Это никогда-никогда не случится. Ты самое дорогое, что у меня есть. Понимаешь?
Он кивнул, всхлипывая, и прижался ко мне крепче. Я гладила его по спине, укачивала, как маленького, а сама вся горела от гнева.
Когда он немного успокоился и ушел в свою комнату, я вышла в гостиную. Руки тряслись. Я схватила телефон, мои пальцы сами набрали номер Сергея. Он поднял трубку почти сразу, его голос звучал развязно и довольно.
— Ну, здравствуй, Насть. Что случилось?
— Ты… ты… подонок, — выдохнула я, с трудом подбирая слова. — Что ты наговорил моему сыну? Что ты вложил в его голову?
— А, так он тебе уже пересказал? — Сергей флегматично хмыкнул. — Я просто открыл ему глаза на правду. Рано или поздно он должен был ее узнать.
— Какую правду? — закричала я, теряя самообладание. — Правду о том, что ты бросил нас, когда ему было пять лет? Правду о том, что все эти годы ты появлялся в его жизни урывками, как праздник, а я одна тянула все проблемы? Правду о твоих мизерных алиментах? Это твоя правда?
— Успокойся, истеричка, — его голос стал жестким. — Воспитывай сына как хочешь, но он мой кровь, и он будет знать, кто его отец. И что его мать — сука, которая разрушила семью.
— Я разрушила? — меня затрясло. — Ты ушел к другой! Ты нас бросил!
— Детали, — отмахнулся он. — Главное, что он теперь знает, как все было на самом деле. И что его место скоро будет со мной. В его квартире.
Щелчок в трубке. Он положил трубку. Я стояла посередине пустой гостиной, сжимая в руке телефон, и тихо плакала от бессилия и ярости. Они перешли все границы. Они влезли в душу моего ребенка и отравили ее. Война объявлена. И теперь она шла не только за квадратные метры, а за сердце моего сына.
Тот звонок стал последней каплей. Я больше не плакала. Я горела. Горела холодным, безжалостным огнем, который выжег из меня всю неуверенность и страх. Я провела весь понедельник, собирая доказательства, как советовала Марина. Сохранила смс от Сергея, где он после развода писал «сама виновата» и «разбирайся со своими проблемами сама». Переслушала запись нашего последнего разговора, и его слова «истеричка» и «сука» теперь были зафиксированы. Я была готова к войне.
Но они опередили меня. Во вторник вечером, когда я заканчивала упаковывать последние коробки с книгами, в квартире снова раздался резкий, требовательный звонок домофона. В груди все сжалось. Я подошла к панели, уже зная, кто это.
— Кто? — спросила я, и голос мой прозвучал чужим, металлическим.
— Открывай, Настя. Дело важное. — Голос Сергея не терпел возражений.
Я взглянула на глазок. На площадке стояли они втроем: Сергей, Ирина и, как грозный стратег, Валентина Петровна. Десант высадился в полном составе. Рука сама потянулась к кнопке, чтобы не открывать, но я передумала. Бесконечно прятаться за железной дверью я не собиралась. Пора было посмотреть в глаза своему страху.
Я нажала кнопку, отошла от двери и взяла в руку телефон, незаметно запустив диктофон. Через минуту они уже входили в квартиру, как в завоеванную территорию. Сергей и Ирина прошли в гостиную, а Валентина Петровна осталась в центре прихожей, осматриваясь с видом ревизора.
— Ну, — начала она, не удостоив меня приветствия. — Ты подумала над нашими словами?
— Я все обдумала, — ответила я, оставаясь в прихожей, блокируя им дальнейший проход. — И моя позиция не изменилась. Это моя квартира. Прописывать здесь Сергея я не буду.
Ирина, стоявшая за спиной у мужа, ехидно ухмыльнулась и достала телефон, направив камеру на меня.
— Ой, снимается кино «Жертва несправедливости», — сказала она сладким голоском. — Продолжайте, Настя, вам идет этот образ обиженной женщины.
Я проигнорировала ее, глядя на Сергея.
— Мы пришли не ссориться, а чтобы предложить цивилизованное решение, — заявил он, вынимая из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. — Вот. Это проект соглашения. Ты оформляешь на меня долю в этой квартире. Небольшую, символическую. Всего двадцать пять процентов. Ради сына. Чтобы у него был кусок крыши над головой от отца.
Я не брала бумагу. Я смотрела на него, пытаясь разглядеть в этом человеке того, кого когда-то любила. Но видела лишь холодный расчет.
— Ради сына? — переспросила я. — Ты же сам вбиваешь ему в голову, что я воровка. И теперь хочешь, чтобы я «подарила» тебе часть своей собственности? Ты с ума сошел?
— Если ты откажешься, — в разговор вступила Валентина Петровна, переходя на ультимативный тон, — мы немедленно подаем иск в суд. Не на порядок общения, нет. Мы подаем на пересмотр раздела всего нашего с Сергеем имущества за время брака! Мы докажем, что ты при разводе скрыла общие активы, и именно на них куплена эта квартира!
Это был тот самый блеф, о котором предупреждала Марина. Но звучал он убедительно, подкрепленный их наглой уверенностью.
— У тебя нет никаких доказательств, — парировала я, чувствуя, как дрожь поднимается изнутри, но я не подавала вида.
— А у суда есть сомнения! — парировала свекровь. — И этих сомнений будет достаточно, чтобы наложить арест на эту недвижимость до конца разбирательств! А пока она будет под арестом, мы параллельно подадим на лишение тебя родительских прав. У нас есть свидетели, которые подтвердят твои нервные срывы, твою нестабильность. Мы докажем, что ты не способна обеспечить ребенку нормальные условия! Кирюша будет жить с нами. А ты останешься ни с чем. Без квартиры и без сына.
Ирина в этот момент приблизила камеру мобильного к моему лицу, ловя каждую мою эмоцию.
— Ну что, «хозяйка»? — прошипела она. — Готова лишиться всего? Или все-таки подпишешь бумажку?
Они стояли передо мной — три человека, три судьбы, сплетенные в один тугой узел ненависти и жадности. Они дышали на меня одним дыханием, холодным и чужим. Давление было невыносимым. Воздух в прихожей сгустился, стало тяжело дышать. Они играли грязно, били по самым больным местам, не оставляя выбора.
Я смотрела на Сергея, на его самодовольное лицо, на Ирину с ее телефоном, на Валентину Петровну с ее каменным взглядом. И в этот момент я вдруг поняла. Они сильны только тогда, когда я боюсь. Только когда я — жертва.
Я медленно выдохнула и расправила плечи.
Тишина, повисшая после ультиматума, была густой и звенящей. Они ждали моей реакции — слез, истерики, мольбы. Я видела это в их глазах: в самодовольных глазах Сергея, в хищном блеске Ирины, в ледяной уверенности Валентины Петровны. Они уже праздновали победу.
Но я медленно выдохнула. Внутри все замерло, успокоилось. Страх испарился, оставив после себя странную, кристальную ясность. Я перевела взгляд с одного на другого, и мой голос прозвучал негромко, но так, что каждое слово отозвалось эхом в пустой прихожей.
— Выйдите.
Сергей поморщился, будто услышал нечто неприличное.
— Что?
— Я сказала, выйдите. Все. Вон из моего дома.
Ирина фыркнула и приблизила камеру еще ближе.
— Ой, какая храбрость! Смотрите, как она нервничает! Это ты для суда так стараешься?
Я не смотрела на нее. Я смотрела на Сергея.
— Я сейчас вызываю полицию, — произнесла я абсолютно ровно, без тени эмоций. — По факту незаконного проникновения и психологического давления. И, Валентина Петровна, — я перевела взгляд на свекровь, — ваш блеф с пересмотром имущества мы как раз и проверим в присутствии правоохранительных органов. У меня есть юрист. И все ваши сегодняшние угрозы, включая лишение родительских прав, — они записаны.
Я подняла руку с телефоном, чтобы они видели дисплей, где мигала красная точка записи.
На их лицах попеременно сменялись эмоции: непонимание, злость, замешательство. Они рассчитывали на испуганную, затравленную женщину. А перед ними стояла крепость.
— Ты ничего не докажешь! — выпалил Сергей, но в его голосе уже слышалась неуверенность.
— А ты все попробуй, — парировала я. — Посмотрим, что скажет суд, когда услышит, как вы трое, как банда рэкетиров, требуете у меня долю в квартире, угрожая забрать ребенка. Думаешь, им понравится эта запись?
Валентина Петровна, до этого хранившая ледяное спокойствие, изменилась в лице. Ее щехи задрожали.
— Ты сама все поняла неправильно, Настя. Мы пришли с миром.
— С миром? — я позволила себе усмехнуться, и этот звук прозвучал зловеще в тишине. — С миром не угрожают и не ведут съемку без разрешения. Ваш «мир» мне дорого обошелся. А теперь — до свидания.
Я сделала шаг к двери и широко распахнула ее. В проеме был темный подъезд, а за ним — свобода от их присутствия.
Они не двигались, ошеломленные такой резкой переменой сценария. Они привыкли нападать, а не быть изгнанными.
— Я считаю до трех, — сказала я тихо. — А потом звонок в полицию. И ваш иск о порядке общения с сыном будет выглядеть очень интересно на фоне заявления о вымогательстве. Раз, — мой голос был стальным.
Сергей бросил на меня взгляд, полный ненависти, но его ноги сами понесли его к выходу. Он понял, что игра проиграна. По крайней мере, сегодня.
— Два, — продолжила я, глядя на Ирину.
Та поспешно сунула телефон в сумку и, бормоча что-то невнятное, выскользнула за мужем.
В дверном проеме осталась стоять Валентина Петровна. Она пыталась сохранить остатки достоинства, выпрямив спину.
— Ты сильно ошибаешься, девочка, — прошипела она. — Мы этого так не оставим.
— Я уже не девочка, — ответила я. — И вам придется с этим смириться.
Она молча вышла на площадку. Я не стала ждать «три». Я просто закрыла дверь. Медленно, тяжело. Щелок замка прозвучал как финальная точка в этом разговоре.
Я прислонилась спиной к холодной железной двери, вдруг ощутив дикую слабость в ногах. В ушах стучало сердце. Но на душе было пусто и светло. Я не сломалась. Я не заплакала. Я выставила их.
Впервые за долгие семь лет я почувствовала себя не жертвой обстоятельств, а человеком, который сам управляет своей жизнью. Они ушли. А я осталась. В своей квартире. Со своей правдой. И с тишиной, которая наконец-то принадлежала только мне.
Прошло почти два месяца. Два месяца странного, непривычного, но такого желанного спокойствия. Стены в квартире постепенно покрывались свежими обоями. В гостиной — теплые, песочные, в моей спальне — нежные, лавандовые. Но главное событие произошло в комнате сына.
Вместе мы склеили те самые синие обои с космическими кораблями и звездами. Теперь, когда я заходила к нему вечером пожелать спокойной ночи, он лежал, уставившись в потолок, и представлял себя межгалактическим путешественником. Тень в его глазах, оставленная словами отца, потихоньку рассеивалась. Мы ходили к детскому психологу, и эти сеансы, казалось, помогали не только ему, но и мне. Я училась заново выстраивать границы и верить в свою правоту.
Жизнь понемногу налаживалась. Мы купили большой диван, поставили телевизор, и наши вечера за просмотром фильмов стали новым, крепким ритуалом. Я почти поверила, что буря миновала. Что Сергей и его семья, получив отпор, отступили.
Очередная суббота была посвящена обустройству кухни. Я распаковывала коробки с посудой, доставшейся мне еще от бабушки, когда на столе рядом завибрировал телефон. Сердце, наученное горьким опытом, екнуло. На экране горело короткое, как приговор, сообщение от Сергея.
«Подал иск в суд. Об определении порядка общения с сыном. Готовься к войне.»
Текст был сухим и злым. Без признаков эмоций, лишь холодная констатация факта и прямая угроза. Война. Он по-прежнему видел в этом войну.
Раньше такие слова парализовали бы меня. Выбили бы из колеи на несколько дней. Но сейчас я почувствовала не страх, а лишь легкую усталую досаду. Как от назойливого комара, который не понимает, что его уже отогнали.
Я медленно вытерла руки о полотенце, подошла к окну и посмотрела на просыпающийся город. Где-то там, в суде, лежала бумага, в которой он, вероятно, описывал меня как unfit mother — неспособную мать, мешающую общению с любящим отцом. Но я больше не была той запуганной женщиной, которая дрожала от их угроз.
Я вернулась к столу, взяла телефон и открыла галерею. Там были фотографии: чеки за оплату кружков Кирилла, квитанции о покупке ему одежды, учебников, фото наших с ним путешествий за последние годы. Все, что было собрано по совету Марины. Затем я открыла папку с аудиозаписями. Тот самый разговор, где он называл меня «истеричкой» и «сукой». Его мать, угрожавшая лишением прав.
Я пролистала контакты и нашла номер своего адвоката. Но набирать не стала. Вместо этого я открыла новый черновик смс. Мой палец скользил по экрану, выводя ровные, взвешенные строки. Я не угрожала. Я не оскорбляла. Я констатировала.
«Сергей, твой иск получен к сведению. Я тоже готовлю документы в суд. Встречный иск. С требованием взыскать с тебя алименты за все прошедшие годы в твердой денежной сумме, так как твой реальный доход всегда был значительно выше официального. А также о компенсации морального вреда за систематические угрозы и психологическое давление, которое зафиксировано на аудиозаписях.»
Я сделала паузу, посмотрела на сияющую под утренним солнцем комнату сына, на его рисунки космических кораблей, прилепленные на дверцу холодильника, и дописала последнюю фразу. Ту, которая ставила точку в наших старых, изматывающих отношениях:
«Война так война. Только на этот раз воюйте с моим адвокатом.»
Я перечитала сообщение. В нем не было ни капли страха. Лишь спокойная, обоснованная уверенность. Я больше не была одинокой женщиной против целой семьи. У меня была моя правда, моя крепость и мой щит в лице закона.
Я нажала кнопку «Отправить». И впервые за долгое время почувствовала не тяжесть предстоящей борьбы, а легкую, почти невесомую свободу. Путь к настоящему миру иногда лежит через умение дать решительный отпор. И я была к этому готова.
