Запах ладана и сырой земли, казалось, въелся в поры кожи, в волосы, в саму структуру ДНК. Анна стояла у свежего холмика, усыпанного венками, и не чувствовала ничего, кроме свинцовой, придавливающей к земле усталости.
Десять лет.
Десять лет её жизни легли в эту землю вместе с Ниной Петровной, свекровью.
Анна посмотрела на свои руки, сжимающие мокрый от дождя платок. Кожа была сухой, огрубевшей от бесконечных стирок, санитарной обработки, смены памперсов. Ей было сорок восемь, но чувствовала она себя на сто.
Рядом стоял Игорь. Муж. Он был безупречен в черном пальто, скорбный, строгий, достойный. Люди подходили к нему, пожимали руку, шептали слова соболезнования: «Крепись, Игорь», «Ты был примерным сыном», «Мама отмучилась».
Он кивал, скупо благодарил. На Анну почти не смотрели. Она была тенью. Привычной, удобной функцией, которая существовала где-то на фоне болезни Нины Петровны. Все знали: Анна помоет, Анна подаст, Анна сделает укол, Анна не будет спать ночами, когда свекровь бредит. Это воспринималось как данность. Как восход солнца.
Когда поминки закончились и последний гость покинул их квартиру, в доме воцарилась оглушительная тишина. Та самая, о которой Анна мечтала годами. Больше не нужно было прислушиваться к стонам из соседней комнаты. Не нужно было бежать по первому зову. Не нужно было вздрагивать от запаха лекарств.
В комнате свекрови, теперь пустой и странно просторной, пахло хлоркой и открытым окном. Анна зашла туда, механически поправила идеально заправленное покрывало на кровати, где еще три дня назад умирал человек.
«Всё, — подумала она, и мысль эта была пугающей и сладкой одновременно. — Всё закончилось. Мы справились. Теперь… теперь мы сможем пожить для себя? Съездим в санаторий. Игорь давно хотел на Байкал. Я наконец-то займусь зубами. Может, вернусь на работу, хотя бы на полставки в библиотеку…»
Она вышла в гостиную. Игорь сидел за столом. Перед ним лежала не поминальная стопка водки, а папка с бумагами. Он был трезв, собран и странно спокоен.
— Аня, сядь, — сказал он, не поднимая головы.
Голос был ровным, деловым. Так говорят с подчиненными на планерке, а не с женой в день похорон матери.
Анна села напротив, чувствуя, как внутри начинает дрожать предательская жилка тревоги.
— Ты устала, — констатировал он. — День был тяжелый.
— Десять лет были тяжелыми, Игорек, — тихо ответила она, пытаясь поймать его взгляд. — Но мы выдержали. Ты молодец, ты так маму поддерживал…
Он поморщился, словно от фальшивой ноты.
— Давай без лирики, — перебил он. — Мамы больше нет. Царствие ей небесное. Она ушла достойно, ухоженная, в чистоте. В этом твоя заслуга, я не спорю.
Он открыл папку. Достал оттуда файл с документами.
— Я всё обдумал, Аня. Давно обдумал. Просто ждал, пока… пока ситуация разрешится. Не хотел маму волновать.
— О чем ты? — Анна смотрела на бумаги, но буквы расплывались. Заявление. Суд. Расторжение брака.
— О нас. Точнее, о том, что нас больше нет. — Игорь наконец поднял на неё глаза. Они были холодными, как лед на реке. В них не было ни горя, ни любви, ни даже ненависти. Только голый расчет. — Мы с тобой стали чужими людьми очень давно. Нас связывала только болезнь мамы. Ты была идеальной сиделкой. Лучшей, кого можно было найти. Я благодарен тебе за это. Но теперь…
Он сделал паузу, подбирая слова, но, видимо, решил не утруждать себя деликатностью.
— Я ухаживала за его больной матерью 10 лет, — прошептала Анна, словно пытаясь напомнить ему, кто сидит перед ним. — Я бросила карьеру. Я не родила ребенка, потому что «куда нам сейчас, мама болеет». Я похоронила свою молодость в этой квартире.
— Это был твой выбор, — жестко парировал он. — Никто тебя цепями не приковывал. Ты хотела быть хорошей — ты была.
— И вот благодарность?
— А какая благодарность тебе нужна? — он искренне удивился. — Ты жила в моей квартире. Я тебя кормил, одевал. Ты не работала десять лет. Я считаю, мы в расчете.
Он подвинул к ней бумаги.
— В день её похорон муж сказал: «Спасибо за услуги, больше ты не нужна» и подал документы на развод. Вот, подпиши. Я не хочу затягивать. Квартира, как ты знаешь, добрачная, мамина. Теперь моя по наследству. Дачи у нас нет. Машину я оставляю себе, она на мне. Тебе я готов выплатить… скажем, сто тысяч рублей. Подъемные. На первое время.
Анна слушала его и чувствовала, как реальность раскалывается на куски.
«Спасибо за услуги».
Он не сказал «спасибо за любовь», «спасибо за поддержку». Он сказал «за услуги».
Она была персоналом. Бесплатной, круглосуточной сиделкой, с которой он спал, когда ему было нужно, и которая готовила ему еду. Он просто ждал, пока «объект ухода» умрет, чтобы уволить сотрудника.
— Ты… у тебя есть другая? — спросила она глухо.
Игорь слегка смутился, но лишь на секунду.
— Какая разница? Да, есть. Лена. Мы встречаемся уже три года. Она ждала. Она молодая, Аня. Ей тридцать. Мы хотим детей. А ты… ну посмотри на себя. Ты выгорела. Ты пахнешь лекарствами и старостью. Я не могу с тобой жить. Мне нужна жизнь, а ты — напоминание о смерти.
«Ты пахнешь старостью».
Анна инстинктивно понюхала свое запястье. От неё пахло дорогим мылом, которым она мылась сегодня три раза, пытаясь смыть кладбищенскую грязь. Но для него она была пропитана болезнью его матери. Он брезговал ею. Он использовал её, чтобы его совесть была чиста («мама под присмотром»), пока он строил отношения с молодой любовницей.
— Сто тысяч? — переспросила Анна. Голос её стал стеклянным. — Десять лет жизни ты оценил в сто тысяч рублей? Это по восемьсот рублей в месяц. Дешевле рабыни.
— Не начинай, — он встал, застегивая пиджак. — Я сегодня ночую у Лены. У тебя есть неделя, чтобы съехать. Вещи собери спокойно. Сто тысяч переведу завтра на карту. Считай это премией.
Он вышел в прихожую. Анна слышала, как он надевает ботинки, как проверяет карманы. Буднично. Спокойно. Как человек, который вынес мусор и идет по делам.
Дверь хлопнула.
Анна осталась одна в квартире, где каждый сантиметр был полит её потом и слезами.
В соседней комнате стояла пустая кровать с ортопедическим матрасом, который она выбивала со скандалом в соцзащите.
На кухне в шкафчике стояли блендеры для перетирания пищи.
Вся её жизнь была заточена под его мать.
И теперь, когда мать умерла, Анна тоже должна была исчезнуть. Раствориться. Как использованный шприц, который выбрасывают в урну.
Она сидела и смотрела на белую бумагу с заголовком «Исковое заявление».
Слезы не текли. Внутри была выжженная пустыня.
Ей сорок восемь. У неё нет работы. Нет жилья. Нет профессии (потеряна квалификация). Нет детей.
Есть только сто тысяч «премии» и неделя срока.
И зеркало в прихожей, которое отражало женщину с седыми корнями и пустыми глазами.
Но где-то на самом дне этой пустоты, под слоями боли и шока, начал тлеть уголек.
Злость.
Не истеричная, бабская обида, а холодная, страшная злость человека, которого похоронили заживо, а он решил откопаться.
— Спасибо за услуги? — прошептала она в тишину. — Пожалуйста, Игорек. Только счет я тебе выставлю полный. По рыночной цене.
Она встала. Подошла к секретеру, где Игорь хранил документы. Он думал, она дура. Думал, она будет плакать и собирать чемоданы.
Но он забыл одно: десять лет ухаживая за лежачей больной, Анна научилась терпению. И она знала все тайны этой квартиры. В том числе и те, о которых Игорь предпочел бы забыть.
Она открыла нижний ящик. Там, под старыми фотоальбомами, лежала папка, которую Нина Петровна отдала ей за месяц до смерти. Тайком от сына.
— Если этот ирод меня бросит или обидит тебя, Нюра… — шептала тогда свекровь слабеющими губами. — Открой папку.
Анна тогда не придала этому значения. Ей было не до интриг, она меняла капельницу.
Теперь пришло время открыть.
Папка была старой, картонной, с потрепанными завязочками — такие продавали в советских канцелярских магазинах. Анна развязала узлы дрожащими пальцами. Внутри пахнуло лавандой — любимым запахом Нины Петровны, который она использовала, чтобы перебить запах лекарств.
Сверху лежал конверт. На нем нетвердой рукой, явно в моменты просветления между приступами, было выведено: «Нюре. Открыть, когда меня не станет. Игорю не показывать».
Анна вскрыла конверт. Достала лист тетрадной бумаги, исписанный мелким, скачущим почерком.
«Дорогая моя доченька Аня,
Если ты читаешь это, значит, я умерла, а мой сын показал свое истинное лицо. Я знаю его, Анечка. Я его родила, я его воспитала, и это мой крест. Он слабый и жадный человек. Я видела, как он смотрел на тебя все эти годы — как на прислугу. Я слышала, как он разговаривал по телефону с этой своей… Леной. Думал, я сплю или в маразме, а я всё слышала».
У Анны перехватило дыхание. Свекровь знала. Она знала про любовницу. Лежала годами, прикованная к постели, и молчала, щадя чувства невестки.
«Он ждет моей смерти, чтобы выгнать тебя. Он думает, что квартира достанется ему, и он приведет сюда эту девицу. Но я не позволю. Ты отдала мне десять лет жизни. Ты мыла меня, кормила с ложечки, терпела мои капризы, когда родной сын брезговал зайти в комнату. Ты — моя настоящая семья.
В этой папке лежит завещание. Я оформила его три года назад, когда ты возила меня к нотариусу «оформить пенсию». Помнишь? Ты тогда вышла в коридор, а мы всё сделали. Квартира твоя, Аня. Вся. Игорю я не оставила ничего. Он мужчина, пусть заработает сам. А тебе нужно где-то жить.
Не бойся его. Гони его в шею. И прости меня, старую дуру, что вырастила такого подлеца».
Слезы, которых не было на кладбище, хлынули ручьем. Анна прижала письмо к груди, раскачиваясь из стороны в сторону. Нина Петровна, которую Анна иногда в сердцах называла «тираном» за ночные стоны и требования, оказалась её ангелом-хранителем. Она всё понимала. Она подготовила подушку безопасности.
Под письмом лежал бланк с гербовой печатью. Завещание.
«Всё мое имущество, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось, в том числе квартиру по адресу…, я завещаю Анне Сергеевне…»
Анна вытерла слезы. Внутри, в самой глубине души, там, где полчаса назад была выжженная пустыня, начало подниматься странное, горячее чувство. Это была не радость обладания квадратными метрами. Это было чувство восстановленной справедливости.
Она не «приживалка». Она не «обслуга». Она — хозяйка.
В замке повернулся ключ.
Анна вздрогнула, быстро сунула бумаги обратно в папку и спрятала её под диванную подушку.
В прихожую вошел Игорь. Но не один.
Слышался цокот каблуков и звонкий, капризный женский голос.
— Игорек, ну фу! Тут пахнет как в больнице! Надо срочно вызывать клининг, нет, лучше сразу ремонтную бригаду. Я не смогу жить в этом склепе, у меня аллергия на старье!
В комнату вошла она. Лена.
Молодая, яркая, в короткой шубке и высоких сапогах. Она оглядывала гостиную с выражением брезгливости на лице, словно зашла в общественный туалет. Увидев Анну, сидящую на диване, она слегка споткнулась, но тут же нацепила на лицо маску победительницы.
— Ой, здравствуйте. А вы еще здесь? Игорь сказал, вы вещи собираете.
Игорь вошел следом, неся пакеты с продуктами (шампанское, ананасы — они собирались праздновать!). Увидев жену, он нахмурился.
— Аня? Я же сказал — неделя. Но это не значит, что ты должна сидеть тут сиднем. Мы с Леной приехали замерить комнату. Хотим перепланировку делать.
— Перепланировку? — переспросила Анна тихо. Она сидела прямо, положив руки на колени, и смотрела на них. На эту парочку стервятников, которые прилетели делить добычу, когда тело еще не остыло.
— Ну да, — Лена прошла к окну, демонстративно не снимая обуви. Грязь с её сапог оставалась на ковре, который Анна чистила вчера. — Здесь мы детскую сделаем. Я беременна, кстати. Четвертый месяц. Так что, Анна… Сергеевна, да? Вам бы поторопиться. Нам нужно гнездышко обустраивать, а ваша энергетика тут… тяжелая.
Она погладила живот, глядя на Анну с вызовом.
— Беременна, — повторила Анна. — Поздравляю. Быстро вы.
— Мы времени не теряли, — ухмыльнулся Игорь. — В отличие от тебя. Лена подарит мне наследника. Жизнь продолжается, Аня. Не надо делать трагедию. Слушай, а сделай нам чаю? Мы с дороги. По старой памяти, а? Ты же всё равно на кухню пойдешь.
Он сказал это так просто. «Сделай чаю». Прислуга есть прислуга. Даже уволенная, она должна напоследок обслужить барина и его новую фаворитку.
Анна встала.
Лена фыркнула, что-то шепнула Игорю, они оба захихикали.
Анна подошла к серванту. Там стоял любимый сервиз Нины Петровны — кузнецовский фарфор, тончайший, который доставали только по великим праздникам.
Она взяла чашку. Тонкую, изящную, с золотой каемкой.
И разжала пальцы.
Чашка ударилась об пол и разлетелась на миллион осколков. Звон был оглушительным.
Игорь и Лена подпрыгнули.
— Ты что, косорукая?! — заорал Игорь. — Это же антиквариат! Это денег стоит!
Анна взяла вторую чашку. И швырнула её в стену, прямо над головой Лены.
Лена взвизгнула и присела, закрывая голову руками.
— Психопатка! Игорь, убери её!
— Вон, — сказала Анна. Голос её был тихим, но страшным. В нем звучала сталь десяти лет терпения, которое лопнуло в одну секунду.
— Ты что? — Игорь шагнул к ней, сжимая кулаки. — Ты мне угрожаешь? В моей квартире? Я тебя сейчас с лестницы спущу!
— Это не твоя квартира, — Анна достала из-под подушки папку. Вытащила завещание. — Читать умеешь? Или только считать чужие деньги?
Она швырнула ему лист бумаги. Он спланировал на пол, прямо к его ногам.
Игорь поднял документ. Пробежал глазами. Его лицо начало меняться. Сначала оно покраснело, потом побледнело, потом стало серым, как асфальт.
— Это… это подделка, — прохрипел он. — Мама не могла… Она была не в себе!
— Там справка от психиатра приложена, — спокойно сказала Анна. — Нина Петровна была в здравом уме. В отличие от тебя, который думал, что можно выкинуть человека на помойку и остаться чистеньким.
— Что там, Игорь? — Лена выхватила у него бумагу. Прочитала. Её глаза округлились. — Всё ей? В смысле — всё ей? А нам? Мы же… Игорь, ты сказал, хата твоя! Мы же ипотеку брать не хотели!
— Заткнись! — рявкнул на неё Игорь. Он перевел взгляд на Анну. В его глазах был ужас. — Аня, ты не посмеешь. Я сын! Я обязательный наследник! Я оспорю!
— Попробуй, — Анна улыбнулась. — Судись. Это займет годы. А пока суд идет, жить здесь буду я. Я поменяю замки сегодня же. А вы — вон. Оба. Чтобы духу вашего здесь не было через пять минут. Иначе я вызываю полицию. Проникновение в чужое жилище. Документы на собственность оформляются, но воля покойной выражена ясно.
— Аня, подожди, — Игорь вдруг сдулся. Вся его спесь слетела, как шелуха. Он понял, что загнан в угол. — Ну зачем так резко? Мы же родные люди. Мама, наверное, ошиблась. Давай поговорим. Лена беременна, ей волноваться нельзя…
— Твоя любовница беременна? Это твои проблемы, Игорек. Решай их сам. Ты же мужчина. Вот и заработай на квартиру для наследника. А эта квартира — плата за мои «услуги».
Она подошла к двери и распахнула её настежь.
— Время пошло.
Лена, поняв, что ловить нечего, и что «богатый наследник» оказался пустышкой, бросила на Игоря уничтожающий взгляд, схватила свою сумочку и выскочила в подъезд, даже не попрощавшись.
Игорь стоял посреди гостиной, раздавленный, жалкий, с пакетом ананасов в руке.
— Ты пожалеешь, Аня. Ты одна не выживешь.
— Я выжила с твоей матерью. И с тобой выжила. А без вас я буду жить. Вон!
Когда дверь за ним захлопнулась, Анна закрыла её на все замки. Накинула цепочку.
Сползла по двери на пол.
В тишине квартиры раздался звон. Это упал еще один осколок чашки.
Но Анна смеялась. Она сидела на полу, среди осколков антикварного фарфора, и смеялась — громко, до икоты, до слез.
Она была свободна. И она была богата.
Но главное испытание было впереди. Игорь так просто не отступит. Крысы, загнанные в угол, кусаются больно.
Справедливость восторжествовала, но война только началась. Завещание — мощный аргумент, однако Игорь готов пойти на все ради квадратных метров, включая грязные судебные игры и шантаж.
А вы сталкивались с войнами за наследство, где родственники теряли человеческий облик? Как вы думаете, сможет ли Анна удержать оборону против мужа и его юристов?
