— Завтра звонят насчёт вакансии на складе, можешь съездить? — Валентина стояла у порога в выстиранной до серости блузке и смотрела на мужа.
Антон лежал на диване боком, уткнувшись в телефон.
— Вал, я тебе уже говорил. Не буду я разгружать фуры за копейки. У меня образование, между прочим.
— Антон, ипотеку платить надо.
— Ну так найди работу получше. — Он зевнул, даже не поднимая глаз. — Я жду предложение от одной фирмы. Через месяц всё решится.
Валя прикрыла глаза. Через месяц. Как полгода назад. Как год назад, когда они подписывали договор на эту квартиру, потому что он обещал — вот-вот, большой куш, всё окупится. Три года прошло. Он так и лежит на этом диване, а она вкалывает за двоих.
Утром в магазине Зинаида Петровна устроила разнос прямо при покупателях. Валентина криво наклеила ценник на гвоздях — миллиметр, может, два съехал.
— У нас магазин, а не барахолка! Вы вообще за что зарплату получаете?
Валя молчала, сжав зубы. Хотелось сказать: за то, что вкалываю по двенадцать часов, за то, что на мне весь зал висит. Но она только кивнула и пробормотала извинения.
В обеденный перерыв она сидела в подсобке на перевёрнутом ящике и смотрела в телефон. Пустой чат с Антоном. Последнее сообщение от неё: «Купить хлеб?» Он даже не ответил.
Пальцы сами начали набирать. Быстро, зло.
«Дорогой мой бесполезный экспонат. Ты лежишь на диване третий год и ищешь призвание, а я работаю за двоих. Ты не мужик. Ты нахлебник. И мне надоело тащить тебя на себе как мешок с камнями.»
Она ткнула в контакт наугад — лишь бы отправить, лишь бы выплеснуть. И нажала «отправить».
Через три минуты её вызвали в кабинет.
Зинаида Петровна сидела за столом и держала телефон так, будто это улика.
— Это вы мне хотели сказать?
Валя увидела на экране своё сообщение. Своё. То самое. Сердце ухнуло.
— Я… перепутала. Это мужу…
— Мне всё равно. — Начальница подвинула к ней лист бумаги. — Пишите заявление. По собственному. Сегодня ваш последний день.
Валя подписала дрожащей рукой и вышла, не попрощавшись.
Дома Антон сидел на том же диване. Она скинула сумку на пол.
— Меня уволили.
Он хмыкнул.
— Ну вот. Сама виновата. С твоими истериками нечего удивляться.
— Ты серьёзно? Меня уволили, а ты про истерики?
— А что я должен сказать? Я тебе говорил — найди нормальную работу. Но нет, ты цеплялась за эту дыру.
Что-то внутри неё оборвалось.
— Знаешь что, Валя? Мне надоело. — Антон встал, пошёл в спальню, достал дорожную сумку. — Твоё вечное нытьё, твои упрёки. Я ухожу к маме. Хоть там меня ценят.
Он швырял в сумку вещи, не складывая. Валентина стояла в дверях и вдруг почувствовала, как губы сами растягиваются в улыбку. Тихую, странную.
— Что ты ржёшь? — Антон обернулся.
— Ничего. — Она прикрыла рот рукой, но улыбка не уходила. — Иди к маме, Антон. Пусть она тебя приютит. Наконец-то кто-то согласился забрать мой балласт.
Он захлопнул сумку.
— Ты пожалеешь.
— Вряд ли.
Дверь хлопнула. Валентина села на пол в коридоре и засмеялась — тихо, сдавленно. Не от радости. От облегчения.
На следующий день приехала мать. Галина Николаевна поставила перед дочерью тарелку с супом и села напротив.
— Рассказывай.
Валя рассказала всё. Мать слушала молча, только губы сжимала.
— Паразит, — сказала она коротко. — Три года на шее сидел. А ты терпела.
— Мам, я сама виновата…
— Ничего ты не виновата. — Галина Николаевна взяла её за руку. — Ты не испортила жизнь. Ты просто слишком долго терпела. Но теперь хватит.
Валя посмотрела на мать и почувствовала, как внутри шевелится злость. Чистая, здоровая.
— Я хочу, чтобы он понял. Что я делала. Сколько вложила.
— Тогда покажи. Не словами. Делом.
Утром они приехали к свекрови. Валентина несла три мусорных мешка с вещами Антона и конверт. Мать Антона открыла дверь — невысокая женщина с кислым лицом.
— Валя? Что случилось?
— Позовите Антона.
Он вышел в домашних штанах, сонный.
— Зачем ты приперлась?
Валентина шагнула вперёд, посмотрела ему в глаза. Он отвёл взгляд.
— Мне тяжело с тобой, Антон. А одной будет легче.
Она бросила мешки к его ногам.
— Вот твои вещи. Забирай.
— Ты что, серьёзно меня выгоняешь?
— Не выгоняю. Ты же сам ушёл к маме. Значит, живи здесь.
Валя протянула конверт.
— Это копии платёжек по ипотеке. За три года. Каждый месяц. Чтобы ты помнил, кто дом вёл, пока ты призвание искал.
Антон открыл конверт, пробежал глазами. Побледнел.
— Вал, подожди. Мы можем обсудить…
— Нет. Не можем.
Она развернулась к двери. Мать Антона схватила её за рукав.
— Валечка, ну вы же семья! Может, не надо так резко?
Валентина высвободила руку.
— Вы его три года кормите. Вам же привычно.
Антон побежал следом, но она уже спускалась по лестнице. Мать ждала внизу у машины.
Они ехали молча. Валентина смотрела в окно на серые пятиэтажки и заснеженные дворы. Внутри было пусто, но эта пустота казалась лёгкой — как в комнате после уборки.
— Полегчало? — спросила мать.
— Да. Легче.
Впереди была неизвестность. Нет работы, нет мужа, одна с ипотекой. Страшно. Но не так, как раньше.
Раньше было страшно просыпаться и понимать, что ничего не изменится. А сейчас — как перед прыжком. Этот страх был живой.
— Мам, как ты после папы решилась уйти?
Мать усмехнулась.
— Поняла, что нет сил нести его на себе. И знаешь что? Когда ушла, оказалось, что я умею ходить легко. Просто забыла.
Валя кивнула. Она тоже забыла.
Вечером, когда мать уехала, Валентина сидела на подоконнике и смотрела на огни в окнах. Квартира казалась больше без Антона. Не пустой — просторной.
Телефон завибрировал. Сообщение от него: «Вал, давай поговорим нормально. Я не хотел так. Давай я вернусь.»
Она прочитала. Положила телефон экраном вниз. Не ответила.
Завтра пойдёт искать работу. Потом разберётся с квартирой — может, продаст, может, найдёт способ платить одна. Не знает. Но это её проблемы. Только её. И это было приятно.
Телефон завибрировал снова. Потом ещё раз. Она даже не посмотрела.
Валентина легла спать в той же одежде, не умывшись. И спала крепко, без снов. Впервые за три года.
Утром проснулась от солнца. Села на кровати, огляделась. Тишина. Никто не храпит на диване. Никто не скулит про своё призвание. Она встала, подошла к окну, распахнула его настежь. Морозный воздух ударил в лицо.
Валентина улыбнулась.
