– Ирочка, доченька, как ты там? – голос матери в трубке был вкрадчивым, медовым, как всегда, когда она чего-то хотела. Ирина вздохнула, откладывая книгу. Она знала этот тон. Он был предвестником просьб, которые нельзя было выполнить, и последующих обид.
– Нормально, мам. Работаю. Что-то случилось?
– Да что у нас случится… У нас всё по-старому. Вот звоню, переживаю за тебя. Одна совсем в своей квартире огромной. Небось, эхо по комнатам гуляет? Тяжело, наверное.
Ира поморщилась. Трехкомнатная квартира, доставшаяся ей от отца, не была «огромной». Обычная, просторная, светлая. Ее крепость. Ее тихая гавань после развода, случившегося три года назад.
– Мам, мне не тяжело. Мне хорошо. Я люблю свою квартиру.
– Любишь… – в голосе Тамары Анатольевны проскользнули стальные нотки. – А о других ты подумать не хочешь? О родных людях?
Ира напряглась. Вот оно. Началось.
– О ком, например?
– Об Олеге, о ком же еще! О брате твоем единственном! – мать почти срывалась на крик. – Он с тремя детьми и Светкой в однушке своей задыхается! Старший в школу пошел, уроки на кухне делает, на табуретке! Младшие друг у друга на головах сидят! Ты можеisь себе это представить?
Ира могла. Она была в гостях у брата пару раз и каждый раз выходила оттуда с головной болью. Вечный шум, разбросанные игрушки, запах кислого молока и усталая, раздраженная невестка Света. Но виновата ли в этом Ира?
– Мам, я им предлагала помощь. Деньги на первый взнос по ипотеке. Олег отказался.
– И правильно сделал! – отрезала Тамара Анатольевна. – В кабалу на тридцать лет лезть? Чтобы банк кормить? Когда у его родной сестры хоромы пустуют!
Ира молчала. Любое слово было бы сейчас как бензин, который плеснули в огонь.
– Ты пойми, Ирочка, – снова сменила тон мать, заговорив жалостливо, – им же много не надо. Ты бы в их однушку переехала, а они – в твою трешку. По-родственному, по-человечески. Тебе одной какая разница, где жить? А для них это спасение! Дети бы хоть вздохнули свободно.
Предложение было настолько абсурдным, что Ира на секунду потеряла дар речи. Переехать из своей уютной, обставленной с любовью квартиры в крохотную, запущенную однушку брата на окраинe города?
– Мама, это исключено. Эта квартира – подарок отца. Он хотел, чтобы я жила здесь.
– Отец… – протянула Тамара Анатольевна с ядом в голосе. – Отец тебя всегда больше любил, это правда. Все тебе! А Олежке что? Шиш с маслом? Ты не думай, я все помню. Он тебе и квартиру, и машину первую купил, а Олег сам крутился, как мог. Несправедливо это, Ира. Пора бы уже совесть поиметь.
– Совесть? – Ира почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. – А где совесть у Олега, которому сорок лет, а он до сих пор ждет, что ему кто-то что-то даст? Я работаю с восемнадцати лет. В аптеке, по ночам стояла, пока в институте училась. А Олег что? После армии пару лет на заводе токарем, а потом – то там, то сям, случайные заработки. Света его не работает, сидит с детьми. Кто им мешал ипотеку взять десять лет назад, когда у них только один ребенок был и цены были другие?
– Не смей осуждать брата! – взвизгнула мать. – У него жизнь тяжелая! Не то что у тебя!
– Хватит, мам. Разговор окончен. Я никуда из своей квартиры не съеду.
– Ты еще пожалеешь, Ира! Помяни мое слово, пожалеешь! – прошипела Тамара Анатольевна и бросила трубку.
Ира долго сидела в тишине, глядя в окно. На душе было гадко. Она любила мать, но ее слепая, всепоглощающая любовь к сыну переходила все границы, отравляя жизнь всем вокруг.
Через два дня они явились без предупреждения. В субботу утром, когда Ира, в пижаме и с растрепанными волосами, пила кофе на кухне, в дверь позвонили. Настойчиво. На пороге стояли мать, брат Олег и его жена Света.
– Мы поговорить, – без предисловий заявила Тамара Анатольевна, решительно проходя в прихожую. Олег и Света молча последовали за ней, с жадным любопытством оглядывая квартиру.
– Я, кажется, вчера все сказала, – холодно ответила Ира, запахивая халат.
– Ты сказала, а мы послушали. А теперь ты нас послушаешь, – мать прошла прямо в самую большую комнату, гостиную, и села в кресло, будто хозяйка. – Брат в однушке с тремя детьми ютится, а ты одна в трешке. Отдай ему квартиру.
Эта фраза, сказанная в лицо, прозвучала еще более чудовищно, чем по телефону.
Олег, переминавшийся с ноги на ногу, наконец подал голос. У него был виноватый, но в то же время требовательный вид.
– Ир, ну ты пойми. Нам реально тесно. Пацаны дерутся постоянно, места нет. Света на нервах вся. Тебе-то что? Ты одна. Зачем тебе столько комнат? Будешь порядок наводить целыми днями.
Света, женщина с вечно недовольным выражением лица, поддакнула:
– Вот именно. А у нас дети. Им простор нужен, свежий воздух. У тебя тут и парк рядом. А мы у самой промзоны живем. Это же для племянников твоих!
Они говорили так, будто это было самое естественное решение в мире. Будто Ира была просто временным хранителем недвижимости, которая по праву принадлежала им.
– Эта квартира – моя, – четко произнесла Ира, глядя каждому в глаза. – Мне ее подарил отец. Это его воля. Я ее никому не отдам и не обменяю. Я могу помочь вам деньгами. Еще раз предлагаю. Можем сесть и рассчитать, сколько нужно на первоначальный взнос.
– Опять ты со своими деньгами! – вспылила мать. – Думаешь, можешь от нас откупиться? Нам не подачки твои нужны, а справедливость! Олег – тоже сын своего отца! Почему ему ничего не досталось?
– Потому что отец помогал ему всю жизнь! – не выдержала Ира. – Он оплатил ему две машины, которые Олег разбил. Он гасил его долги, когда тот ввязывался в какие-то мутные схемы. Он устроил его на хорошую работу, откуда Олег ушел через три месяца, потому что ему было «скучно»! А мне отец подарил эту квартиру, чтобы у меня был свой угол, чтобы я была защищена! Он так и сказал перед смертью!
– Врешь ты все! – лицо матери исказилось. – Придумала, чтобы брату не помогать! Бессердечная ты!
Света вдруг заплакала. Фальшиво, навзрыд, закрывая лицо руками.
– Деточки мои несчастные… В четырех стенах растут, света белого не видят… Тетка родная за квадратные метры готова удавиться…
Это был театр. Плохо срежиссированный, но крайне неприятный спектакль. Ира почувствовала, как усталость смешивается с отвращением.
– Уходите. Пожалуйста, уходите все, – тихо сказала она.
– Мы уйдем, – поднялась Тамара Анатольевна. В ее глазах горел недобрый огонь. – Но мы этого так не оставим. Ты еще узнаешь, что такое настоящая семья.
Они ушли, хлопнув дверью. Ира подошла к окну и увидела, как они стоят внизу, у подъезда. Мать что-то горячо говорила Олегу, размахивая руками, а тот кивал, мрачно глядя на окна ее квартиры. Стало по-настоящему страшно.
Неделя прошла в напряженном затишье. Ира сменила номер телефона, чтобы избежать звонков матери. На работе она была рассеянной, то и дело роняла коробки с лекарствами и путала заказы. Ей казалось, что за ней следят.
Предчувствие ее не обмануло. Однажды вечером, возвращаясь домой, она столкнулась у подъезда с соседкой, бабой Ниной, старушкой, знавшей Иру с детства.
– Ирочка, здравствуй, – зашептала она, оглядываясь. – Тут твой братец приходил днем. Спрашивал у консьержки, не заказывала ли ты смену замков. А потом ко мне стучался, просил «по-соседски» посмотреть, когда ты уходишь и приходишь. Говорил, сюрприз тебе готовит.
У Иры похолодело внутри. Сюрприз. Она прекрасно понимала, какого рода сюрприз они готовят.
– Спасибо, баба Нина. Спасибо, что сказали.
– Ты, девочка, держись, – старушка похлопала ее по руке. – Отца твоего помню. Он бы за тебя горой стоял. Не позволяй им себя в обиду давать. Квартира твоя по праву.
Слова соседки придали ей сил. Хватит бояться. Пора действовать. Первым делом она позвонила в фирму и заказала установку новых, самых надежных замков и сигнализации. Мастер приехал на следующее утро.
А через день в почтовом ящике она нашла официальное письмо. Уведомление о подаче иска в суд. Прочитав его, Ира села прямо на ступеньки в подъезде. Тамара Анатольевна подала в суд на признание договора дарения недействительным. В иске утверждалось, что на момент подписания дарственной ее покойный муж, отец Иры, был «не в полной мере способен осознавать значение своих действий» из-за болезни, и что она, как законная супруга, имеет право на половину квартиры как на совместно нажитое имущество.
Это была наглая, чудовищная ложь. Отец до последнего дня был в здравом уме и твердой памяти. А квартира была куплена им на деньги, полученные от продажи его добрачного наследства – дома в деревне. Это не было совместно нажитым имуществом. Но это нужно было доказать.
Ира поняла, что в одиночку ей не справиться. Она нашла через знакомых хорошего адвоката, специализирующегося на имущественных спорах. Спокойный, седовласый мужчина по имени Виктор Сергеевич внимательно выслушал ее историю, изучил документы и сказал:
– Дело непростое, Ирина Павловна. Эмоционально непростое. Ваша мать бьет по самому больному. Но с юридической точки зрения их позиция очень слабая. Нам нужно будет собрать доказательную базу. Справки из диспансеров о том, что ваш отец не состоял на учете. Свидетельские показания соседей, друзей, коллег, которые подтвердят его вменяемость. И самое главное – документы, подтверждающие происхождение денег на покупку квартиры. Они у вас есть?
Ира растерялась. Она никогда не задумывалась об этом.
– Я… я не знаю. Нужно поискать в отцовских бумагах.
Весь вечер она провела, разбирая старый отцовский архив. Коробки с документами, фотографиями, письмами, которые она не решалась трогать после его смерти. Перебирая пожелтевшие листы, она плакала. Вот его грамоты с работы, вот смешные открытки, которые он присылал ей из командировок. И вдруг, в старой папке с надписью «Дом», она нашла то, что искала. Договор купли-продажи деревенского дома, принадлежавшего ее деду. И выписку из банка о зачислении суммы на счет отца. А следом – договор на покупку ее трехкомнатной квартиры, датированный неделей позже. Суммы совпадали.
Но это была не главная находка. На самом дне коробки лежал запечатанный конверт, подписанный знакомым отцовским почерком: «Дочке Иришке. Вскрыть, когда будет совсем тяжко».
Дрожащими руками она вскрыла конверт. Внутри был сложенный вчетверо лист бумаги.
«Доченька моя, – писал отец. – Если ты читаешь это письмо, значит, случилось то, чего я боялся. Знаю твою мать. Знаю, как она любит Олега и как несправедлива бывает к тебе. Она хороший человек, но любовь ее слепа и порой разрушительна. Я оставляю тебе эту квартиру не потому, что люблю тебя больше. Я люблю вас обоих одинаково, но по-разному. Олегу я всю жизнь помогал держаться на плаву, вытаскивал его из передряг. Я давал ему рыбу. А тебе я даю удочку. Ты умная, сильная, самостоятельная. Ты построишь свою жизнь сама. Но я хочу, чтобы у тебя была основа, фундамент, который никто не сможет у тебя отнять. Это твой дом. Твоя крепость. Никогда и никому не позволяй ее у тебя забрать. Даже если просить об этом будет твоя мать. Это моя воля. Будь счастлива, родная. Твой папа».
Ира прижала письмо к груди, и слезы хлынули с новой силой. Но это были уже другие слезы. Не слезы страха и обиды, а слезы благодарности и решимости. Теперь она знала, что права. Не только юридически, но и морально. И она будет бороться.
Судебное заседание было похоже на концентрацию кошмара. Тамара Анатольевна, одетая во все черное, играла роль убитой горем вдовы, обманутой собственной дочерью. Она рассказывала суду, как ее больной муж под влиянием «корыстной дочери» лишил родного сына и внуков крыши над головой. Олег сидел рядом, опустив глаза, и послушно поддакивал. Их адвокат, скользкий тип с бегающими глазками, сыпал юридическими терминами, пытаясь запутать суд.
Но Виктор Сергеевич был спокоен. Он методично, шаг за шагом, разбивал все их доводы. Предоставил справки, что отец Иры никогда не страдал психическими расстройствами. Вызвал в качестве свидетелей бабу Нину и старого друга отца, которые в один голос твердили о его ясном уме и твердом характере. А затем предъявил главный козырь – документы о продаже наследного дома и покупке квартиры.
– Таким образом, уважаемый суд, – заключил адвокат, – квартира не является совместно нажитым имуществом и не подлежит разделу. Она была приобретена на личные средства покойного, полученные им по наследству, и подарена им дочери в полном соответствии с законом.
Адвокат противной стороны пытался протестовать, но судья, строгая женщина средних лет, остановила его взмахом руки. Она внимательно смотрела на Тамару Анатольевну.
– Истец, у вас есть что добавить?
Мать Иры поняла, что проигрывает. И тогда она пошла ва-банк. Она вскочила с места и, указывая на Иру пальцем, закричала на весь зал:
– Она лжет! Все она подстроила! Она всегда была такой, эгоисткой! А мой сын, мой мальчик, страдает! У его детей нет своего угла! Разве это справедливо? Вы посмотрите на нее, сидит, довольная! А у меня сердце кровью обливается!
Это была агония. Судья несколько раз стукнула молотком, призывая к порядку. Ира сидела не шелохнувшись, глядя на мать как на чужого человека. В этот момент она поняла, что прежней мамы для нее больше не существует.
Суд отклонил иск в полном объеме.
Когда они вышли из зала суда, Тамара Анатольевна подбежала к Ире. Ее лицо было перекошено от злобы.
– Я тебя проклинаю! – прошипела она. – Ты мне больше не дочь!
Олег молча стоял позади, не смея поднять глаз.
Ира посмотрела на них – на свою мать, изрыгающую проклятия, на своего слабовольного брата – и не почувствовала ничего, кроме ледяной пустоты.
– Прощайте, – тихо сказала она и, не оборачиваясь, пошла прочь.
Вернувшись домой, в свою тихую, светлую крепость, она первым делом достала письмо отца. Перечитала его еще раз, а потом подошла к окну. На улице шел снег, укрывая город белым покрывалом. Боль от предательства никуда не ушла, но к ней примешивалось новое, незнакомое чувство – чувство свободы. Она была одна. Но она не была одинока. У нее был ее дом. Ее память. Ее будущее, которое теперь зависело только от нее. Она закрыла глаза и впервые за долгие месяцы вздохнула полной грудью. Битва была окончена. Она победила. Но цена этой победы была высока – она потеряла семью. Или, может быть, она просто наконец увидела, что семьи у нее никогда и не было.
