— Твоя мать снова все умолотила! Весь творог, что я на сырники приготовила, — весь! И йогурты мои, диетические, между прочим! Я что, для нее в магазин хожу?
Вера швырнула пустую баночку в мусорное ведро так, что та отскочила и покатилась по полу. Руки тряслись — от злости, от обиды, от того, что все это уже третий месяц, каждый божий день.
— Верунь, ну что ты опять… — Борис даже не поднял глаз от телефона, сидя на диване в одних домашних штанах. Живот слегка вываливался из-под майки — сорок два года, офисная работа, никакого спорта. — Мама пожилой человек, ей нужно питание.
— Питание?! — Вера развернулась к мужу, и волосы, растрепанные после утренней спешки, упали ей на лицо. Она смахнула их резким движением. — Ей нужно питание в нашем холодильнике? На наши деньги? Я, между прочим, тоже работаю! И потом… Боря, ты в курсе, что она вчера опять к нам в комнату заходила?
— Когда? — Борис нехотя оторвался от экрана.
— Ночью! В половине второго! Я проснулась от скрипа двери. Лежу, думаю — может, показалось? Приоткрываю глаза, а она стоит! У порога стоит и смотрит на нас! Представляешь?
Борис вздохнул, потер переносицу. Этот жест Вера знала наизусть — он всегда так делал, когда не хотел разбираться, когда проще было отмахнуться.
— Может, ей что-то приснилось. Или в туалет хотела, перепутала дверь…
— Боря, туалет у нас на другом конце коридора! — Вера почувствовала, как внутри все закипает. — И это не первый раз! Две недели назад тоже самое было! А позавчера я зашла на кухню — она там мою косметичку перебирает! Мою! Говорит, искала таблетки от давления. Какие таблетки, Боря? У нее своя аптечка, я сама ей покупала!
Она прошлась по кухне — маленькой, восемь метров всего, в хрущевке на Сокольниках. Стены желтоватые, обои еще от прежних хозяев, которые они все собирались поменять, но руки не доходили. Теперь точно не дойдут — не до ремонта, когда в квартире три человека, а нервы на пределе.
— Милый, я так больше не могу, — Вера остановилась у окна, облокотилась о подоконник. На улице моросил октябрьский дождь, серый и вязкий, как это все. — Она проверяет мои вещи, она опустошает холодильник, она ходит за нами… Я чувствую себя в собственном доме… чужой.
— Ну не чужой же… — пробормотал Борис, но в голосе не было уверенности.
— Именно что чужой! — Вера обернулась, и глаза ее блестели от подступающих слез. — Скажи мне честно: когда твоя мать переехала к нам «на пару недель», ты правда думал, что она уедет? Правда?
Борис молчал. Это был ответ.
А началось все в июле. Позвонила Светлана Петровна, свекровь, голос дрожащий, жалобный: соседи снизу затопили, ремонт делают, жить невозможно, шум, грязь. Переночевать бы денька три-четыре, пока худшее не пройдет.
— Конечно, мам, приезжай, — сказал тогда Борис, даже не посоветовавшись. Вера промолчала. Три дня — ладно, можно потерпеть.
Но прошла неделя. Потом две. Светлана Петровна расположилась в их единственной свободной комнатушке — шесть квадратов, куда они складывали коробки, старые вещи. Теперь там стояла раскладушка, висели свекровьины платья, а на полке — баночки с таблетками и фотография покойного свекра в рамочке.
— Боренька, ну я же не мешаю вам? — спрашивала Светлана Петровна каждый вечер, наливая себе третью чашку чая. — Я тихонечко, я скоро уеду.
«Скоро» все не наступало.
Сначала Вера пыталась быть терпеливой. Светлана Петровна — женщина немолодая, шестьдесят восемь, вдова уже пять лет, одинокая. Конечно, ей тяжело одной в квартире. Конечно, сын должен помогать. Вера это понимала.
Но понимание заканчивалось там, где начинались мелочи. Свекровь вставала рано, в шесть утра, и сразу включала телевизор на полную громкость. Новости, ток-шоу — голоса ведущих разносились по всей квартире. Вера просыпалась, вставала на работу с тяжелой головой.
— Светлана Петровна, может, чуть потише? — однажды попросила она.
— А что, громко? — удивилась свекровь. — Я уже и так еле слышу. У меня слух не тот, Верочка, возраст…
Потом исчезали продукты. Вера покупала на неделю, планировала меню, раскладывала по полкам. А к среде холодильник пустел. Сыр, колбаса, фрукты — всё таяло.
— Мам, ты случайно не ела мою ветчину? — спросил как-то Борис.
— Ой, а я думала, это общее! — Светлана Петровна всплеснула руками. — Боренька, прости, я не знала! Ну куплю еще, не переживай.
Не покупала. Никогда не покупала.
Но хуже всего было другое — ощущение постоянного наблюдения. Светлана Петровна как будто везде: на кухне, когда Вера готовила завтрак, в коридоре, когда выходили из спальни, даже в ванной однажды дверь приоткрылась — «ой, думала свободно».
— Она следит за нами, — сказала Вера подруге по телефону, сидя в машине возле работы, в обеденный перерыв. — Я не параноик, Катька, правда. Она что-то ищет. Или проверяет. Не знаю что, но это невыносимо.
— Съезжай от нее, — посоветовала Катя.
— Это наша квартира! Почему я должна съезжать?
— Ну тогда выгони.
Выгнать… Легко сказать. Как выгонишь мать мужа? Борис никогда не согласится. А скандал устроит — это точно.
Сегодня утром случилось то, что переполнило чашу. Вера зашла на кухню рано, хотела позавтракать перед работой. Открыла холодильник — пусто. Даже яйца, которые она специально не тронула вчера, исчезли. И творог. И сырки глазированные, которые берегла на вечер.
Светлана Петровна сидела за столом, пила кофе.
— Доброе утро, Верочка, — бодро сказала она. — Ты рано сегодня.
— Светлана Петровна… — Вера смотрела на нее, и что-то сжималось в груди. — Вы весь творог съели?
— А? Ой, это я вчера вечером проголодалась. Ты же не против? Я думала, он ничей.
Ничей. В их собственном доме.
И вот Вера стоит на кухне, дождь за окном, муж на диване с телефоном, а внутри все кричит: так жить нельзя!
— Борис, — медленно проговорила она, собирая слова, как камни, чтобы бросить их точно и весомо. — Послушай меня внимательно. Или твоя мать съезжает, или я…
Дверь в кухню распахнулась. На пороге стояла Светлана Петровна в халате, волосы убраны в сеточку, лицо недовольное.
— Что здесь происходит? — спросила она. — Вы чего кричите с утра? Боря, что она тебе тут говорит?
Вера обернулась. Встретились взглядом — свекровь и невестка. И в этом взгляде читалось все: годы скрытого соперничества, ревности, недосказанности.
— Я говорю, — ровно произнесла Вера, — что нам всем нужно поговорить. Серьезно поговорить.
Светлана Петровна прищурилась.
— О чем это? — голос ее стал острым, как осколок стекла.
— О том, как мы дальше будем жить, — Вера не отводила взгляд. — Потому что так, как сейчас, — больше никак.
Борис поднялся с дивана, растерянно глядя то на жену, то на мать.
— Девочки, ну давайте спокойно…
— Не девочки мы тебе! — одновременно огрызнулись обе женщины.
И тут Вера поняла: это только начало. Настоящий разговор, настоящее выяснение — все еще впереди.
Разговор не состоялся. Точнее, состоялся, но так, как всегда — Светлана Петровна обиделась, ушла к себе в комнатушку, громко сморкаясь в платок, Борис бегал между ними, уговаривал, просил потерпеть. А Вера стояла у окна и понимала: ничего не изменится. Никогда.
Она ушла на работу с тяжелым сердцем. Весь день просидела перед компьютером в офисе на Таганке, механически печатая отчеты, отвечая на письма. В обед вышла в соседнюю кофейню, взяла капучино и круассан, но есть не смогла — ком в горле.
Возвращалась домой через пробки, больше часа ползла по Садовому кольцу. За окном автобуса мелькали витрины, люди с зонтами, серость ноября. Вера смотрела на все это и думала: а может, правда съехать? Снять комнату, пожить отдельно, дать Борису время подумать, что он выбирает — жену или маменькино спокойствие.
Подъезд встретил запахом сырости и хлорки. Консьержка Нина Степановна, как всегда, дремала в своей каморке под бормотание радио. Вера поднялась на четвертый этаж, достала ключи…
И услышала музыку.
Громкую, бодрую музыку — что-то советское, эстрадное. Доносилась она из их квартиры.
«Что за…» — Вера нахмурилась, открыла дверь.
Первое, что ударило в нос — запах. Сигаретный дым, смешанный с чем-то сладким, приторным, духота. Второе — голоса. Женский смех, громкий, раскатистый.
Вера сбросила туфли в прихожей и прошла на кухню.
Картина, которая открылась перед ней, напоминала кадр из какого-то абсурдного фильма. За столом сидели две женщины: Светлана Петровна в нарядной кофточке с блестками и незнакомая тетка — полная, с крашеными рыжими волосами, в малиновом платье. На столе — бутылка красного вина, почти пустая, тарелки с остатками салата, сыра, колбасы. В углу на подоконнике дымилась сигарета в блюдце.
— Верочка! — Светлана Петровна вскинула руки, и Вера заметила, что щеки у свекрови розовые, глаза блестят. — А мы тебя ждали! Знакомься, это Валентина, моя подруга еще по молодости! Случайно встретились сегодня на рынке!
Валентина поднялась, пошатнулась слегка, протянула руку.
— Очень приятно! Света о вас столько рассказывала!
Вера молча смотрела на них. Потом перевела взгляд на стол. Ее сыр. Ее колбаса. Банка оливок, которую она берегла на праздник. Все съедено, раскидано.
— Светлана Петровна, — медленно произнесла Вера, снимая пальто. — Что здесь происходит?
— Как что? — свекровь махнула рукой, плеснув вином на скатерть. — Подругу встретила, пригласила! Нельзя, что ли? Или мне теперь и друзей приводить запрещено?
— В мой дом? Без спроса? И устраивать…
— Да какой твой дом! — вдруг резко оборвала ее Светлана Петровна, и в голосе появились злые нотки. — Это квартира моего сына! Я тут такая же хозяйка, как и ты!
Валентина присела обратно, неловко кашлянула.
— Может, мне уже пора…
— Сиди, Валя, сиди! — Светлана Петровна налила ей еще вина. — Никуда не пора. Верочка просто с работы устала, нервная.
Вера стояла и чувствовала, как внутри все переворачивается. Не от вина, не от гостьи — от этой наглости, от спокойствия, с которым свекровь заявляла права на чужое пространство.
— Где Борис? — спросила она.
— На совещании задерживается, звонил, — Светлана Петровна отпила из бокала. — Сказал, к восьми будет.
Значит, еще час терпеть этот балаган.
Вера прошла в спальню, захлопнула дверь. Нужно было просто переодеться, умыться холодной водой, успокоиться. Включила свет…
И замерла.
Постель — их с Борисом постель — была смята, покрывало сбито, а на простыне красовалось огромное красное пятно. Вино. Кто-то разлил вино прямо на их кровать.
— Что… — прошептала Вера.
Подошла ближе. На подушке валялась заколка — дешевая, пластмассовая, точно не ее. А на тумбочке… Вера почувствовала, как сердце бешено забилось. Ее косметичка была раскрыта, помада вывалилась, тени раскрошены. И пусто там, где стоял флакон духов.
Французские духи. «Шанель номер пять», которые Борис подарил ей на день рождения два года назад. Дорогие, почти полный флакон.
Исчезли.
Вера развернулась и вышла из спальни. Шла медленно, но в каждом шаге чувствовалась такая ярость, что даже музыка на кухне показалась тише.
— Светлана Петровна, — голос ее был тих, но от этого только страшнее. — Вы были в моей спальне?
Свекровь обернулась, и на секунду в глазах мелькнуло что-то похожее на испуг. Но тут же лицо приняло обиженное выражение.
— Ну заходила… Валюше хотела показать твое платье, то бежевое, помнишь? Ты же не носишь его…
— И легли на мою постель? — Вера подошла вплотную к столу. — И разлили вино? И взяли мои духи?
— Какие духи? — Валентина быстро заморгала. — Света, я ничего не брала!
— Да кто говорит, что ты! — Светлана Петровна вскочила, опрокинув бокал. Остатки вина потекли по столу, капая на пол. — Вера, ты что себе позволяешь?! Моих гостей обвинять?!
— Ваших гостей?! — Вера почувствовала, как голос срывается, но остановиться уже не могла. — В моем доме?! Вы испачкали мою постель, украли мои духи за двадцать тысяч, сожрали все продукты, которые я купила, и еще смеете…
— Не кричи на меня! — Светлана Петровна налилась краской. — Я пожилая женщина! У меня давление! Борю позову, пусть он с тобой разберется!
— Зовите! — Вера схватила свою сумку. — Зовите кого хотите! Я устала! Устала от вас, от этого бардака, от того, что в собственной квартире не могу найти покоя!
Она вылетела из кухни, прошла в прихожую, схватила куртку. Руки дрожали так, что с трудом попала в рукав.
— Вера! — Светлана Петровна высунулась из кухни. — Ты куда?! Вера!
Но Вера уже хлопнула дверью.
На лестничной площадке было тихо и прохладно. Вера прислонилась к стене, закрыла глаза. Дышать. Просто дышать.
Телефон завибрировал в кармане. Борис. Конечно.
— Вера, мама говорит, ты на нее наорала и ушла! Что случилось?
— Что случилось?! — Вера едва не рассмеялась истерически. — Боря, твоя мать устроила у нас пьянку, испачкала нашу постель вином, украла мои духи и выгнала меня из собственного дома! Вот что случилось!
— Какие духи? Мам, какие духи?! — Борис явно спрашивал у матери. Вера слышала ее голос вдали: «Я не знаю, о чем она! С ума сошла!»
— Я ухожу, — сказала Вера. — Надолго.
— Куда ты… Верунь, подожди!
Она отключила телефон и спустилась вниз. На улице накрапывал дождь, холодный, ноябрьский. Вера зашла в ближайшее кафе — маленькое, на углу, с красными клетчатыми шторками. Села за столик у окна, заказала чай.
И только тогда, когда согрелись руки на горячей чашке, она позволила себе подумать: что дальше?
Вера сидела в кафе уже второй час, когда телефон снова завибрировал. Борис.
— Верунь, приезжай. Пожалуйста. Тут… мама уехала.
— Что значит уехала?
— Приезжай, расскажу.
Когда Вера вошла в квартиру, первое, что она заметила — тишина. Непривычная, почти звенящая тишина. Никакого телевизора, никаких голосов.
Борис сидел на кухне с чашкой остывшего чая. Лицо серое, постаревшее за эти несколько часов.
— Что случилось? — Вера осторожно присела напротив.
— После того как ты ушла, я позвонил маме. Хотел разобраться с духами, с постелью. А она… — он помолчал, — она сказала, что Валентина случайно задела флакон, он упал и разбился. Спрятали осколки, потому что испугались моей реакции.
— И ты ей поверил?
— Нет, — Борис покачал головой. — Я не поверил. Я впервые за все это время не поверил. И сказал ей прямо: мама, ты либо начинаешь уважать мою жену и мой дом, либо тебе придется уехать. Я дал ей неделю, чтобы найти вариант.
Вера молчала, не веря своим ушам.
— Знаешь, что она ответила? — Борис усмехнулся горько. — Что я предатель. Что выбираю чужую женщину вместо родной матери. Что она меня растила одна, а я вот как отплатил. И знаешь что? Впервые я услышал… манипуляцию. Просто услышал. Как будто пелена спала.
— И что потом?
— Потом она собрала вещи. За двадцать минут. Оказывается, у нее есть подруга в Мытищах, Валентина эта самая. Она предлагала маме переехать к ней еще в августе, но мама отказалась. Сказала, что ей у сына удобнее. — Он посмотрел на Веру. — Понимаешь? Удобнее. Не «я соскучилась по Боре», не «хочу быть рядом с сыном». Удобнее.
Вера потянулась через стол, взяла его руку.
— Мне жаль…
— Не надо, — он сжал ее пальцы. — Мне тоже жаль. Жаль, что я столько лет не видел, что она… такая. Жаль, что заставлял тебя терпеть. Жаль, что чуть не потерял тебя из-за этого.
Они сидели молча. За окном дождь кончился, и в разрывах туч показалось вечернее небо.
— Когда она уезжала, — продолжил Борис, — я спросил про ремонт у соседей. Она засмеялась. Сказала: «Какой ремонт, Боренька? Я просто хотела пожить с тобой. Неужели это преступление?»
— Боря…
— Я проводил ее до такси, — он говорил быстро, будто боялся остановиться. — И она уже у машины обернулась и сказала: «Ты еще вернешься ко мне. Она тебя бросит, все бросают, а мама всегда будет рядом». Вот так. Даже уезжая, она пыталась посеять сомнения.
Вера встала, обошла стол, обняла его со спины.
— Я никуда не денусь, — тихо сказала она. — Если ты больше не будешь выбирать между нами. Если будешь просто… со мной.
Борис развернулся, притянул ее к себе. Они стояли так долго, посреди тесной кухни с желтыми обоями, которые вдруг показались не такими уж страшными.
Через неделю Вера зашла в комнатушку, где жила Светлана Петровна. Раскладушка уже стояла на помойке во дворе, вещи увезены. Остались только следы — пятно от чая на подоконнике, дырка в обоях за шкафом, запах старых лекарств.
— Что будем делать с комнатой? — спросил Борис из коридора.
Вера посмотрела на эти шесть квадратных метров и вдруг улыбнулась.
— Детскую, — сказала она. — Когда-нибудь. Не сейчас, но… когда-нибудь. Сначала нам нужно научиться быть просто вдвоем.
Борис подошел, обнял ее за плечи.
— Мама звонила вчера. Я не взял трубку.
— Возьмешь когда-нибудь?
— Может быть, — он вздохнул. — Через время. Когда смогу разговаривать с ней без чувства вины. Если научусь.
Они закрыли дверь комнаты и пошли на кухню. Вера достала из холодильника продукты — те, что купила вчера. Все на месте. Сыр, йогурты, яйца.
— Знаешь, что самое странное? — сказала она, доставая сковородку. — Я три месяца мечтала, чтобы она уехала. А теперь чувствую себя… виноватой.
— Это нормально, — Борис сел за стол. — Ты хороший человек. Поэтому и чувствуешь. Но ты не сделала ничего плохого, Верунь. Ты просто хотела жить в своем доме. Это нормально.
Вера кивнула и включила плиту.
В тот вечер они ужинали вдвоем, впервые за три месяца. Без телевизора на весь дом, без чужих шагов в коридоре, без ощущения, что кто-то подслушивает за дверью. Просто они вдвоем, в маленькой кухне в хрущевке на Сокольниках.
И это было странно. Непривычно тихо. Почти тревожно.
Но с каждым днем тишина становилась все более своей. Все более… домашней.
А через месяц Вера проснулась утром, потянулась и вдруг поняла: она впервые за долгое время не проснулась с тяжестью в груди. Впервые дом снова стал домом, а не полем битвы.
Светлана Петровна иногда звонила Борису. Он отвечал раз в неделю, разговаривал вежливо, но коротко. Однажды Вера слышала, как он сказал: «Мама, я тебя люблю. Но жить вместе мы больше не можем. Прости».
И это было правильно. Горько, но правильно.
Жизнь продолжалась — с пробками, работой, бытом, мелкими ссорами и примирениями. Обычная жизнь обычных людей в обычной квартире.
Только теперь эта квартира снова была их. Только их.
