Последние лучи сентябрьского солнца робко пробивались сквозь шторы, которые я с таким трудом выбирала три года назад. Помню, мы тогда с Алексеем только-только въехали в эту квартиру, пахнувшую свежей краской и надеждами. Я стояла посреди гостиной с рулоном ткани в руках, а он обнял меня сзади и прошептал на ухо: «Какой же ты у меня молодец, Марьяна. Наш настоящий дом».
«Наш». Это слово тогда грело меня изнутри.
Сейчас я как раз протирала пыль с той самой напольной вазы, которую мы купили в Икее в день новоселья, смеясь над тем, как нелепо она выглядела в нашей пустой тогда квартире. Теперь она стояла на своем месте, в ней лежали искусственные ветви сакуры, и все было на своих местах. Уютно, привычно, по-семейному.
На плите тихонько томился суп, пахло лавровым листом и домашностью. Я любила эти вечера, когда Алексей возвращался с работы, снимал строгий пиджак и, тяжело вздыхая, говорил: «Ну вот, теперь я дома». Это был наш ритуал, наша маленькая пристань.
Раздался звонок телефона. Алексея. Он ответил из спальни, куда ушел минуту назад, чтобы переодеться. Голос его был спокоен, но я уловила ту самую нотку, которая появлялась всегда, когда на том конце провода была его мама, Людмила Петровна.
— Да, мам, я помню… Нет, не волнуйся… Конечно, помогу… Марьяна? Да, она тут.
Я замерла с тряпкой в руке. Помочь? С чем? На прошлой неделе он вскользь упомянул, что его сестра Ольга снова поругалась с арендодателем и ей срочно нужно съехать. Но разговор тогда замяли, и я не придала ему значения.
Из спальни доносился его голос, ставший тише и каким-то… виноватым.
— Ладно, договорились. В субботу. Да, я все улажу. Передавай Оле привет.
Он вышел из комнаты, избегая моего взгляда, и уткнулся в экран своего телефона.
— Лекс, а что там с переездом? — не удержалась я, откладывая тряпку. — Куда Ольга-то собралась на этот раз?
Он вздохнул, как будто мой вопрос отнял у него последние силы.
— Не знаю точно. Кажется, съемную квартиру ищет. Мама просила помочь в субботу перевезти их вещи. Ты не против? Поможешь?
Я посмотрела на него. На моего мужа, который вдруг стал казаться чужим и напряженным. Но ведь семья. Разве можно отказать?
— Конечно, помогу, — улыбнулась я, стараясь разрядить обстановку. — Семья ведь. Разберемся как-нибудь.
Он кивнул, подошел и механически обнял меня. Его объятия были пустыми, в них не было прежнего тепла. Он словно выполнял обязанность.
— Спасибо, — пробормотал он в мои волосы. — Мама будет признательна.
Вечер прошел как в тумане. Алексей был рассеян и молчалив. Он не смеялся над моими шутками, не рассказывал, как прошел его день, а лишь уставился в телевизор, не видя происходящего на экране. Я варила кофе и смотрела на его ссутулившуюся спину. Тревога, крошечная и противная, как комар, засела у меня где-то глубоко внутри и настойчиво звенела.
«Пустяки, — убеждала я себя, разливая кофе по чашкам. — Ну поможем с переездом. Ольга вечно в какие-то истории влипает, но ведь это ненадолго. Неделя, максимум две. Потом все вернется на круги своя».
Я подошла к нему, протянула чашку.
— На, выпей. Что-то ты совсем загрустил.
Он взял чашку, его пальцы на секунду коснулись моих.
— Да так, устал. Работа.
Но это была не усталость от работы. Это было что-то другое. Что-то, о чем он не хотел мне говорить.
В субботу утро началось как обычно. Я накрыла на стол, разлила овсяную кашу. Алексей нервничал, постоянно поглядывал на часы.
— Ты чего как на иголках? — поинтересовалась я. — Мы же не на поезд опаздываем.
— Мама сказала, они к десяти будут, — буркнул он, доедая завтрак.
Прогремел звонок в дверь. Я вытерла руки о фартук и весело бросила:
— Ну, поехали, встречаем наших переселенцев!
Я повернула ключ, щелкнула защелкой и распахнула дверь.
Улыбка замерла у меня на лице.
На площадке стояла Людмила Петровна с царственной осанкой, за ней — Ольга, держащая за руку своего пятилетнего сына Степку. А за ними… за ними груда чемоданов, сумок и коробок, перевязанных веревками.
Не несколько вещей «на первое время», а все их пожитки. Все, что у них было.
Свекровь, не дожидаясь приглашения, шагнула через порог, оттесняя меня в сторону.
— Ну, вот мы и дома, — громко и властно объявила она, окидывая взглядом прихожую. — Проходи, Оля, не стой на сквозняке. Степа, иди к бабушке.
Они, как захватчики, вступили на территорию моего дома. Я стояла, не в силах пошевелиться, глядя на эту гору чужого хлама в моей идеально чистой прихожей.
И тут мой взгляд упал на Алексея. Он стоял в дверном проеме гостиной, бледный, сжав кулаки. Он не смотрел на меня. Он смотрел на свою мать.
И в этот момент я с леденящей душой ясностью поняла: это не помощь с переездом. Это что-то гораздо, гораздо более страшное.
Тишина в прихожей повисла густая, звенящая, будто перед грозой. Я не могла оторвать глаз от этой груды чемоданов и коробок, бесцеремонно загромоздивших мое идеально чистое пространство. Пахло чужим домом, пылью с дороги и тревогой.
Людмила Петровна, не снимая пальто, окинула прихожую оценивающим, хозяйским взглядом. Ее глаза скользнули по моей любимой вешалке из светлого дерева, по зеркалу в резной раме.
— Ну что, Алексей, не стоишь! — властно бросила она сыну, разрывая тягостное молчание. — Помоги сестре вещи занести, они на площадке еще остались. Степа, разувайся, не топчи.
Мальчик испуганно прижался к ноге матери.
Я наконец нашла в себе силы пошевелиться. Мой взгляд устремился к Алексею, ища ответа, поддержки, хоть какого-то объяснения. Но он упорно смотрел в пол, его плечи были ссутулены, будто на них давила невидимая тяжесть.
— Лекс… — выдохнула я, и мой голос прозвучал чужим, сдавленным. — Что… что это значит? Это ведь не на пару дней, верно?
Ольга, проходя мимо меня с двумя перекошенными сумками, фыркнула.
— Марьяна, не паникуй с порога. Место нам хватит, я посмотрела по плану, квартира у вас просторная.
Она сказала это так, будто мы обсуждали план экскурсии, а не их незапланированное вторжение в мою жизнь.
Алексей кашлянул и, наконец, поднял на меня глаза. В них я увидела не извинение, а какую-то странную, вымученную решимость.
— Мама и Оля поживут у нас какое-то время, — произнес он глухо, отчеканивая каждое слово, будто заученную фразу. — Пока не решат свои проблемы.
Сердце ушло в пятки. Я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Какое-то время? Это сколько? И почему я узнаю об этом только сейчас, когда они уже на пороге с чемоданами?
Людмила Петровна медленно сняла пальто и с таким видом, будто делала одолжение, повесила его на мою вешалку, на самое видное место.
— Марьяна, хватит истерику закатывать, — холодно заметила она. — Семье нужно помогать. А ты теперь здесь не хозяйка! И без разрешения даже не ешь! Всё будет общее, и порядок будет общий. Понятно?
От ее слов меня бросило в жар, а потом в холод. Это было настолько абсурдно и оскорбительно, что я не сразу смогла найти слова. Я уставилась на мужа, ожидая, что он вмешается, защитит меня, защитит наш дом.
Но он лишь отвернулся и потянулся к самой большой коробке на пороге.
— Алексей! — крикнула я, и в голосе моем прозвучала настоящая паника. — Ты серьезно? Ты слышал, что твоя мама только что сказала?
Он остановился, его спина напряглась. Он обернулся, и его лицо исказила гримаса раздражения.
— Мама права! — резко сказал он. — Хватит скандалить! Они мои родные, а ты ведешь себя как эгоистка! Не можешь помочь в трудную минуту!
У меня перехватило дыхание. Слово «эгоистка» повисло в воздухе, обжигая, как пощечина. Это я эгоистка? В моем же доме?
— Я… я не эгоистка, — прошептала я, чувствуя, как предательски дрожит подбородок. — Я просто хочу понимать, что происходит в моей жизни! В нашей жизни!
— Ты все понимаешь прекрасно, — перебила его мать, проходя в гостиную и опускаясь на мой диван, как на трон. — Теперь здесь будем жить мы. И правила устанавливаю я. Алексей, не стой столбом, неси вещи. Ольга, отведи Степку в ванную, руки помыть. А ты, Марьяна, — ее взгляд упал на меня, — поставь чайник. И погромче не разговаривай при ребенке.
Ольга с торжествующим видом повела сына вглубь квартиры.
Алексей, избегая моего взгляда, принялся таскать коробки, внося в дом частичку чужого, враждебного мира.
Я осталась стоять одна посреди прихожей, в центре хаоса, который кто-то с легкостью назвал «новыми правилами». Пахло чужими духами Людмилы Петровны. По моему чистому полу тянулись грязные следы от уличной обуви.
А из гостиной доносился властный голос свекрови:
— Этот ужасный торшер надо будет убрать. И коврик этот бледный… Завтра купим новый, я выберу.
Я медленно, как автомат, побрела на кухню, чтобы поставить чайник. Мои пальцы дрожали, когда я брала его. Без разрешения даже не ешь. Эти слова звенели в ушах, унизительные и нереальные.
Я смотрела на закипающую воду и понимала, что та жизнь, которая была здесь полчаса назад, закончилась. Началось что-то другое. Что-то тяжелое и темное. И мой собственный муж только что предал меня, встав на сторону тех, кто пришел отнять у меня мой дом.
Тот вечер тянулся мучительно долго. Воздух в квартире стал густым и тяжелым, словно перед грозой. После чаепития, во время которого Людмила Петровна критиковала мой выбор заварки и печенья, начался «великий передел».
Я сидела на краю стула на кухне, слушая, как они распределяют пространство моего дома.
— Оля, ты со Степой займешь маленькую комнату, — раздался властный голос свекрови из гостиной. — Там тихо, ребенку спать не помешаем. Алексей, перетащи их вещи туда.
Я слышала, как муж покорно зашуршал коробками. Сердце сжалось от обиды. Маленькая комната… Это был мой кабинет, мое убежище, где стоял мой стол с ноутбуком, мои книги, где я работала над статьями. Теперь там будут жить они.
— А ты, Люда, где будешь? — спросила Ольга.
— Я в гостиной, на диване. Мне не много надо. Зато в центре событий, — ответила мать, и в ее голосе слышалось удовлетворение. Это был стратегический ход. Занять гостиную — значит, контролировать все перемещения в квартире.
Я не выдержала и вышла из кухни.
— Простите, но где же тогда будем спать мы с Лексом? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Людмила Петровна медленно повернула ко мне голову, ее взгляд был спокоен и холоден.
— В своей спальне, конечно. Что за вопросы? — Она помедлила, давая словам достичь цели. — Только, Алексей, тебе, наверное, будет неудобно поздно с работы возвращаться, будить жену. Может, тебе тоже на диван в гостиную? А то я человек чуткий, мне шум мешает.
Я не поверила своим ушам. Она не просто захватывала пространство, она методично разделяла нас, вытесняя меня из жизни собственного мужа.
Алексей, проходивший мимо с очередной коробкой Ольгиных пожитков, лишь мотнул головой.
— Как-нибудь разберемся, мам. Спать хоть где-нибудь дам.
Его ответ был ударом под дых. «Как-нибудь разберемся». Не «мы с женой в своей спальне», а «как-нибудь разберемся».
Уборка после их ужина легла на меня. Ольга заявила, что устала с дороги и уложила Степу, Людмила Петровна устроилась смотреть телевизор, Алексей заперся в ванной. Я одна мыла тарелки, счищая с моих любимых тарелок прилипший рис, который они сварили, даже не спросив меня. Они вели себя как полноправные хозяева, а я — как прислуга.
Когда наконец все стихло, я прокралась в нашу спальню. Алексей уже лежал, отвернувшись к стене, и притворялся спящим. Я легла рядом, не касаясь его. Между нами лежала пропасть, широкая и молчаливая.
Я ворочалась, прислушиваясь к чужим звукам в моем доме. Скрип дивана в гостиной, где ворочалась свекровь. Тихий смех Ольги из бывшего моего кабинета — она кому-то звонила. Это было невыносимо.
Под утро я все-таки сдалась и пошла на кухню попить воды. Проходя через гостиную, я увидела, что Людмила Петровна спит, разметавшись, на нашем диване. На моей тумбочке стояла ее кружка с недопитым чаем, рядом лежала ее закладка в моей книге, которую я читала.
Вернувшись с кухни, я замерла на пороге. Свекровь сидела на диване и смотрела на меня в полумраке, ее глаза блестели холодно и внимательно. Она не спала.
— Что не спится, невестка? — тихо спросила она. — Непривычно, да? Ничего, привыкнешь к новому порядку.
Я не нашлась, что ответить, и просто прошла в спальню, чувствуя ее взгляд у себя в спине.
Она установила свой режим, свой порядок, и теперь наблюдала, как я в него встраиваюсь. Первая ночь под ее неусыпным контролем подошла к концу, и я с ужасом понимала, что это только начало.
Утро началось не с будильника, а с грохота кастрюль на кухне. Я открыла глаза и несколько секунд не могла понять, где нахожусь. Потом все вернулось: давящая тишина между мной и спящим Алексем, чужие голоса за дверью.
На кухне царила Людмила Петровна. Она стояла у плиты, возле моей плиты, и что-то помешивала в большой кастрюле. Пахло жареным луком и чем-то терпким, незнакомым.
— А, проснулась наконец, — бросила она мне через плечо, даже не повернувшись. — Я тут борщ сварила. Твой холодильник почти пустой, пришлось импровизировать.
Я молча подошла к холодильнику и открыла его. Полки, которые вчера еще ломились от продуктов, закупленных на неделю, выглядели сиротливо. Исчезли сыр, колбаса, йогурты, куриное филе. На их месте стояли три кастрюли и миска с салатом, накрытая тарелкой.
— Это… а где мои продукты? — спросила я, чувствуя, как по телу разливается горячая волна.
— Твои? — свекровь обернулась, опершись о столешницу заляпанным половником. — Я же сказала, теперь все общее. Я готовлю на всех. А те разрозненные продукты — это ерунда, несерьезно. Мы все объединили для общего блага.
Из моей спальны вышел Алексей, мрачный и невыспавшийся.
— Что случилось? — пробурчал он.
— Твоя жена опять недовольна, — вздохнула Людмила Петровна. — Продукты свои считает.
— Марьяна, хватит уже! — его голос прозвучал раздраженно. — Мама старается, готовит, а ты опять со своими претензиями!
Я смотрела на него, не веря своим ушам. Он не видел, что происходит? Не понимал?
В этот момент на кухню влетела Ольга в моем халате. В моем новом, шелковом халате, который мне подарила мама.
— Мам, а где мои духи? — начала она, но, увидев меня, замолчала и небрежно потянула полы халата. — Ой, Марьяна, ты не против? Я свой забыла, а этот такой мягкий…
У меня перехватило дыхание. Они не просто ели мою еду. Они примеряли мою жизнь.
— Сними мой халат, — тихо сказала я. Голос дрожал, но в нем прозвучала сталь.
На кухне воцарилась тишина. Ольга смерила меня высокомерным взглядом.
— Что? Не жадничай. Вещь же не одноразовая.
— Сними. Сейчас же, — повторила я, делая шаг вперед.
Людмила Петровна бросила половник, и он с грохотом упал в раковину.
— Хватит устраивать сцены из-за каждой мелочи! — крикнула она. — Оля, иди Степу буди. А ты, — она ткнула половником в мою сторону, — займись делом. После завтрака посуду вымой и пол протри. Грязи сколько.
Алексей стоял, как истукан, глядя в пол. Он снова не вмешался. Он позволил им унижать меня в моем же доме. Через час, когда все уселись завтракать моим борщом из моих же продуктов, мне не предложили даже тарелки. Они ели, громко разговаривая, смеясь, как будто я была невидимой прислугой. Степка раскидал по полу хлеб, и Ольга даже не шелохнулась, чтобы поднять.
— Оля, убери, пожалуйста, за ребенком, — не выдержала я.
— Что? — она подняла на меня удивленные глаза. — Ты же все равно мыть будешь. Какая разница?
Я встала из-за стола, не в силах больше это терпеть. Мое место было возле раковины, с грязной посудой. Мой завтрак состоял из унижения. Выйдя в прихожую, я увидела, что дверь в мой бывший кабинет приоткрыта. На моем столе, заваленном теперь Ольгиной косметикой и вещами, лежала моя книга, которую я читала перед их приездом. Кто-то согнул уголок страницы. Мелкая, но такая показательная деталь — им было плевать на мое имущество, на мой мир. Я вернулась в спальню и заперлась. Сердце бешено колотилось. Так больше продолжаться не могло. Они отняли у меня кухню, гостиную, кабинет. Они отнимали у меня мужа. Скоро они отнимут у меня все. Я подошла к окну и уставилась на серое утро за стеклом. Слез не было. Была только холодная, каменная решимость. Я не знала, что буду делать. Но я знала, что сдаваться не собираюсь. Эта война только началась, и я была готова дать бой. День тянулся, серый и бесконечный. Я механически мыла посуду после их завтрака, слыша за спиной довольные голоса.
Людмила Петровна и Ольга обсуждали, какие шторы лучше повесить в гостиной, словно это была их квартира. Алексей уже ушел на работу, даже не попрощавшись.
Мои пальцы скользили по тарелкам, липким от их еды. В горле стоял ком. Каждая частичка этого хаоса, каждая брошенная с высокомерием фраза впивалась в меня, как заноза. Я чувствовала себя призраком в собственном доме, невидимой служанкой, чье мнение и чувства ничего не значили.
Когда последняя тарелка была вымыта, а стол протерт, я вышла из кухни, стараясь не смотреть в сторону гостиной. Мне нужно было уединение. Хотя бы на несколько минут. Я прошла в спальню и закрыла дверь, прислонившись к ней спиной. За дверью слышался смех Ольги и голос Степы.
Тишины не было. Мое личное пространство было уничтожено. Они были везде.
Рука сама потянулась к телефону. Я листала контакты, не видя имен. Подруга? Мама? Я не могла им позвонить. Не могла выговорить вслух этот позор, признаться, что меня, взрослую женщину, хозяйку этого дома, сделали бесправной затворницей.
И тогда мой взгляд упал на имя: «Анна К.» Анна была моей бывшей однокурсницей, а теперь — успешным юристом. Мы редко общались, но всегда сохраняли теплые, уважительные отношения. Она была тем человеком, который жил не эмоциями, а фактами и законом.
Пальцы дрожали, когда я нажимала кнопку вызова. Я молилась, чтобы она взяла трубку.
— Алло? Марьяна? — ее голос прозвучал спокойно и деловито. — Какая неожиданность. Как ты?
Это простое приветствие сломalo меня. Горло сжалось, и я, пытаясь говорить ровно, выдавила из себя лишь:
— Анна, привет… Извини, что отвлекаю. Мне… мне нужен совет. Как юриста.
— Я слушаю, — ее тон мгновенно сменился на профессиональный. — Что случилось?
И я рассказала. Сбивчиво, путаясь в деталях, я выложила ей все. Про внезапный переезд свекрови и сестры мужа. Про чемоданы. Про фразу Алексея: «Ты теперь здесь не хозяйка». Про захват комнат, про еду, про халат, про согнутые страницы в моих книгах. Голос мой срывался, но я говорила, говорила, пока не выложила всю свою боль и унижение.
Анна слушала молча, не перебивая. Когда я закончила, на другом конце провода повисла пауза.
— Так, — наконец сказала она, и в ее голосе я услышала холодную сталь. — Марьяна, выдохни. Первое и самое главное: они не имеют на это никакого права.
Эти слова прозвучали как глоток свежего воздуха в затхлой комнате.
— Но… как? Они же уже здесь. Алексей…
— Алексей — лишь один из собственников, — четко произнесла Анна. — Квартира в совместно нажитом имуществе? Вы оба в ней прописаны?
— Да, мы оба прописаны. Ипотечная, платим вместе.
— Отлично. Значит, чтобы прописать кого-то еще, нужно нотариальное согласие обоих собственников. У них оно есть?
— Нет, конечно!
— Прекрасно. Значит, их статус на данный момент — просто гости. Да, неприятные и наглые, но всего лишь гости. А гостей, которые злоупотребляют гостеприимством, можно выпроводить за дверь.
Во мне затеплилась надежда, слабая, но реальная.
— Но как? Алексей никогда на это не согласится. Он на их стороне.
— Тогда есть другие варианты, — продолжала Анна, и я слышала, как постукивает ее клавиатура. — Первое: ты можешь потребовать разделения лицевых счетов за коммунальные услуги. Пусть платят за себя. Второе: если они нарушают общественный порядок, дебоширят, угрожают — смело вызывай полицию. Каждый вызов фиксируй. Третье, и самое радикальное: давление на мужа. Ты имеешь полное право подать на развод и требовать через суд выдела доли в квартире или ее продажи с разделом денег. Это хлопотно, но часто именно такая перспектива заставляет мужей вспоминать, кто его настоящая семья.
Я слушала, впитывая каждое слово. Это была не просто эмоциональная поддержка. Это был план. Конкретный, продуманный план действий.
— То есть… я могу с ними бороться? Юридически?
— Не просто можешь, а должна, — твердо сказала Анна. — Они рассчитывают, что ты сломаешься и смиришься. Не дай им этого сделать. Ты в своем праве. Закон на твоей стороне. Другое дело, — она вздохнула, — что тебе придется выгнать по сути и мужа. Готовься к войне, Марьяна. Но это война за твой дом.
Мы поговорили еще несколько минут, и она пообещала прислать мне список статей, которые стоит почитать. Когда я положила трубку, в комнате было тихо, но теперь это была другая тишина. Не тишина отчаяния, а тишина сосредоточенности.
Я подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Заплаканное лицо, уставшие глаза. Но в этих глазах появился новый огонек. Огонек сопротивления.
Анна дала мне не просто информацию. Она дала мне оружие. И первым, против кого я его применю, будет мой муж. Он должен был сделать выбор. Прямо сегодня.
Я выпрямила плечи и глубоко вдохнула. Война только начиналась, но теперь я знала, как себя вести. Я больше не была жертвой. Я была стороной в конфликте, и на моей стороне был закон.
Ожидание возвращения Алексея растянулось в мучительную пытку. Каждый час, проведенный в осажденной квартире, я мысленно репетировала свой монолог. Слова, которые должны были прозвучать не как истерика, а как приговор. Юридические термины, которым научила меня Анна, смешивались в голове с обидой и горечью.
Весь день я наблюдала за «новым порядком». Людмила Петровна, как полководец, обходила владения, переставляя вазочки и без спроса вешая в прихожей свою вышивку с лебедями. Ольга, устроившись с ноутбуком на моем диване, громко смотрела сериалы, а Степа разрисовал фломастером обои в коридоре. Когда я попыталась сделать замечание, свекровь холодно парировала:
— Ребенок проявляет творчество. Не надо его ограничивать. Ты же бездетная, не понимаешь.
Я стиснула зубы и ушла, не вступая в спор. Теперь я берегла силы для главного боя.
Наконец, в прихожей щелкнул замок. Сердце ушло в пятки. Я сидела в спальне, слушая, как Алексей снимает обувь, как его мать тут же набрасывается на него с вопросами о работе, как Ольга кричит из гостиной: «Лекс, принеси мне чаю!»
Он был дома. В нашем общем доме, который он позволил превратить в чужой стан.
Я дождалась, пока он зайдет в спальню, чтобы переодеться. Он вошел, устало потягиваясь, и удивленно поднял брови, увидев меня сидящей на кровати с каменным лицом.
— Ты чего тут в темноте сидишь? — бросил он, направляясь к шкафу.
— Нам нужно поговорить, — прозвучал мой голос, ровный и тихий, но с таким напряжением, что он замер. — Сейчас.
— Опять? — он обернулся, и на его лице я увидела знакомое раздражение. — Марьяна, я устал. Не начинай с претензий.
— Это не претензии, Алексей. Это ультиматум.
Он фыркнул и потянулся за футболкой.
— Очень драматично. И что же ты требуешь?
Я встала, подошла к нему вплотную, глядя прямо в глаза. В полумраке комнаты он, наконец, разглядел мое выражение лица и отступил на шаг.
— Я требую, чтобы твоя мать и сестра немедленно собрали свои вещи и покинули нашу квартиру. Сегодня.
Он смотрел на меня, будто я говорила на незнакомом языке.
— Ты с ума сошла? Я же тебе объяснил…
— Ты мне ничего не объяснил! — голос мой сорвался, но я тут же взяла себя в руки. — Ты привел их сюда, как оккупантов, и отдал им все, что у нас было. Ты позволил им унижать меня в моем же доме. Но игра окончена.
— Это не игра, это семья! — вспылил он. — Или ты забыла, что такое семья?
— Семья? — я горько рассмеялась. — Семья — это ты и я. А они — захватчики. И у меня есть законное право их выгнать.
— Какое еще право? — он снова фыркнул, но в его глазах мелькнула неуверенность.
— Право собственности. Половина этой квартиры — моя. И я не давала согласия на их вселение. Их статус здесь — гости. А гостей, которые засиделись, выставляют за дверь. Если ты не сделаешь этого сам, я сделаю это через суд.
Он молчал, переваривая услышанное. Щеки его покраснели.
— Ты… ты будешь судиться? Со мной?
— Если потребуется. Я уже консультировалась с юристом. У меня есть два пути. Первый — требовать выселения твоих родственников за нарушение моих прав собственника. Второй — подать на развод и требовать принудительного раздела имущества. Квартиру продадут с торгов, и мы оба останемся ни с чем. Но зато они тоже не получат ничего.
Я произносила эти слова четко и медленно, словно зачитывая приговор. Я видела, как он бледнеет.
Идея потерять квартиру, в которую он вложил столько сил, явно пришлась ему не по вкусу.
— Ты не посмеешь, — прошипел он, но в его голосе уже не было прежней уверенности.
— Посмею, — парировала я. — У меня больше нет ничего терять. Ты сам все отнял. Так что выбирай, Алексей. Или они уходят, или завтра же я иду к юристу и начинаю процесс. Третьего не дано.
Я повернулась и вышла из спальни, оставив его одного с его мыслями. Сердце колотилось где-то в горле, ноги были ватными. Но на душе было странно спокойно. Словно я, наконец, сбросила с себя тяжелый груз и теперь могла свободно дышать.
Я прошла на кухню, чтобы налить себе воды. Из гостиной доносился голос Людмилы Петровны:
— Алексей, иди ужинать! Суп остывает!
Но в этот раз я знала, что его ответа она не дождется. Впервые за эти кошмарные дни я чувствовала, что контроль над ситуацией потихоньку возвращается ко мне. Пусть он сейчас там злится и не знает, что делать. Я поставила его перед выбором. И теперь это его проблема — решать, что для него важнее: его мать и сестра или его собственный дом и брак.
Той ночью Алексей так и не пришел в спальню. Я ворочалась без сна, прислушиваясь к звукам за дверью. Сначала доносились приглушенные, но напряженные голоса — он разговаривал с матерью в гостиной. Потом все стихло. Похоже, он остался спать на том самом диване, который теперь занимала Людмила Петровна.
Мое ультиматум повис в воздухе, и я не знала, каким будет ответ. Страх и надежда боролись во мне. А что, если он все-таки выберет их? Мысль о суде и разделе пугала, но перспектива дальнейшей жизни в этом аду была еще страшнее.
Утро следующего дня было странным. Напряженным, но тихим. Людмила Петровна хмуро готовила завтрак, бросая на меня колючие взгляды. Ольга, обычно болтливая, молча ковырялась в телефоне. Было ясно — Алексей что-то сказал им. Но что именно?
Он сам вышел из гостиной помятый, с темными кругами под глазами. За завтраком он не смотрел ни на меня, ни на мать. Казалось, он разрывался на части.
— Алексей, ты совсем есть ничего не будешь? — голос свекрови прозвучал с преувеличенной заботой. — Совсем извелся. Из-за каких-то глупостей.
Он ничего не ответил, просто отпихнул от себя тарелку.
— Мам, хватит, — буркнул он, вставая из-за стола. — У меня голова раскалывается.
Он ушел в прихожую собираться на работу, и я почувствовала, как внутри все сжимается. Он уклонялся от ответа. Он пытался просто переждать бурю, надеясь, что я успокоюсь.
Но я не успокоилась. Я ждала весь день, и к его возвращению мое решение только окрепло. Если он не сделал выбор, это уже был выбор.
Вечером, когда он, вернувшись, попытался пройти прямиком в гостиную, я перегородила ему дорогу в коридоре.
— Ну что, ты принял решение? — спросила я без предисловий. — Они собирают вещи?
Из гостиной тут же появилась Людмила Петровна, словно ее вызвали по сигналу тревоги.
— Какое еще решение? — ее голос звенел от ярости. — Что ты вообще себе позволяешь, устраивать допросы моему сыну в его же доме!
— В нашем доме, — поправила я ее, не отводя взгляда от Алексея. — И я жду ответа.
Алексей стоял, опустив голову, как провинившийся школьник.
— Марьяна, давай не сейчас… — начал он устало.
— Сейчас, — отрезала я. — Или я звоню юристу прямо сейчас и договариваюсь о встрече на завтра.
Это подействовало. Он резко поднял на меня глаза, и в них заплясали чертики злости.
— Ты что, совсем охренела? — прошипел он, забыв о присутствии матери. — Шантажировать меня вздумала?
— Я требую уважения к своим правам! — парировала я, повышая голос. — Ты привел сюда этих… этих людей, и они ведут себя как свиньи! Твоя сестра ходит в моих вещах, твоя мать командует на моей кухне, а твой племянник разрисовывает мои обои! И все это с твоего молчаливого согласия!
— Как ты смеешь так говорить о моей семье! — взревел он, делая шаг ко мне.
— А как они смеют так относиться ко мне? — закричала я в ответ, годами сдерживаемая обида вырываясь наруху. — Я твоя жена! Я должна быть твоей семьей! А ты что сделал? Ты предал меня! Ты выбрал их!
В этот момент из своей комнаты вышла Ольга, привлеченная шумом.
— Что тут опять происходит? — с фальшивым недоумением спросила она. — Марьяна, ну ты даешь, каждый день истерики.
И тут со мной что-то случилось. Что-то щелкнуло. Я повернулась к ней, и вся моя ярость, все отчаяние вылилось в один-единственный, идеально точный удар.
— Заткнись, дармоедка! — мой голос прозвучал низко и опасно. — Ты, которая не может свою жизнь устроить, приползла сюда на шею к братцу, и еще учишь меня, как жить в моем доме? Иди и найди себе работу, а не примеряй мои халаты!
Ольга остолбенела, ее рот открылся от изумления. Людмила Петровна ахнула и бросилась к сыну.
— Слышишь?! Слышишь, как она твою сестру оскорбляет! А ты стоишь!
Алексей стоял, и по его лицу было видно, что он разрывается между двумя огнями. Но чаша весов уже качнулась.
— Всем хватит! — рявкнул он так, что все вздрогнули. — Кончай этот цирк!
— Это не цирк, Алексей, — сказала я, и голос мой снова стал тихим и ледяным. — Это наша жизнь. Точнее, то, что от нее осталось. Или они уходят, или ухожу я. И начинается война, после которой от этой квартиры и твоего спокойного сна не останется и камня на камне. Решай. Прямо сейчас.
Я скрестила руки на груди, ожидая. В квартире повисла гробовая тишина. Было слышно, как за стеной плачет Степа, испуганный криками.
Алексей смотрел на меня, потом на мать, которая смотрела на него с немым требованием, потом на Ольгу, которая уже начинала хныкать.
И в его глазах, наконец, появилось не просто раздражение, а понимание. Понимание того, что игра действительно окончена. Что его жена, которую он считал мягкой и уступчивой, готова сжечь все мосты. И ему придется выбирать, в каком пожаре ему гореть.
Тишина в прихожей была оглушительной. Она давила на уши, как перепады давления в самолете. Я видела, как на лице Алексея сменяются эмоции: ярость, растерянность, усталость и, наконец, тяжелое, безрадостное понимание. Он смотрел на меня, и впервые за все эти дни увидел не истеричную жену, а человека, дошедшего до края.
Людмила Петровна, почувствовав сдвиг, попыталась взять ситуацию в свои руки. Она сделала шаг вперед, ее голос дрожал от возмущения.
— Сынок, ты только послушай, что она позволяет себе говорить! Выгонишь нас — и останешься с этой… с этой мегерей! Она тебе жизнь отравит!
— Да она уже отравлена, мама! — крикнул Алексей, и в его голосе прорвалось все накопленное отчаяние. — До самого основания! Я не могу больше! Слышите? Не могу!
Он провел рукой по лицу, смахивая невидимую паутину усталости.
— Вы… вы должны уехать, — произнес он тише, глядя куда-то в пол между нами. — Сегодня. Сейчас.
— Что?! — взвизгнула Ольга. — Лекс, ты что, серьезно? Куда мы пойдем с ребенком? На улицу?
— В хостел, в гостиницу, к своим подругам, наконец! — его голос снова зазвенел. — Мне все равно! У вас есть деньги, снимайте квартиру! Я не могу больше этого терпеть!
— Так это она тебя так настроила? — Людмила Петровна выпрямилась, ее глаза сверкали холодной ненавистью, направленной на меня. — Эта стерва разрушила нашу семью! Я всегда знала, что она тебе не пара!
— Семью разрушили вы! — внезапно для себя крикнула я, и слезы, наконец, хлынули из моих глаз, но это были слезы не слабости, а освобождения. — Вы со своим эгоизмом! Вы пришли и растоптали все, что мы с ним строили! Вы думали, я буду молча сносить? Нет! Хватит!
Алексей больше не смотрел на мать. Он смотрел на меня. И в его взгляде, сквозь злость и усталость, я увидела что-то похожее на уважение. На осознание того, что у меня есть предел.
— Мама, Ольга, собирайте вещи, — сказал он твердо, не оставляя пространства для споров. — Я помогу вам отнести их вниз и вызову такси. Через час я хочу, чтобы вас здесь не было.
Что-то сломалось в его матери. Ее царственная осанка исчезла, плечи ссутулились. Она поняла, что проиграла.
— Хорошо, — прошептала она с горьким достоинством. — Я все поняла. Мы уходим. Но запомни, сынок, ты сделал свой выбор.
Она медленно повернулась и пошла в гостиную собирать свои вещи. Ольга, всхлипывая, поплелась за ней.Следующий час прошел в гробовой тишине, нарушаемой лишь звуками упаковываемых чемоданов. Алексей молча таскал их вещи вниз.
Я стояла в дверном проеме гостиной, наблюдая, как пустеет пространство, которое они так бесцеремонно заняли. Степа тихо сидел в углу, испуганно наблюдая за взрослыми.
Наконец, последняя сумка была вынесена. Людмила Петровна, одетая, с суровой маской на лице, прошла к выходу. На пороге она обернулась.
— До свидания, Марьяна, — сказала она ледяным тоном. — Надеюсь, ты довольна.
— Я не довольна, — честно ответила я. — Я просто возвращаю себе свой дом.
Она фыркнула и, не глядя на сына, вышла на площадку. Ольга, держа Степу за руку, проскользнула за ней, не поднимая глаз.
Дверь закрылась. Щелчок замка прозвучал как финальный аккорд долгого и ужасного кошмара.
Я осталась стоять посреди прихожей. Алексей был внизу, помогал им погрузить вещи в такси. Квартира была пуста. И невероятно тиха. Паутины их присутствия еще витали в воздухе: запах духов Людмилы Петровны, царапина на полу от чемодана, согнутая страница в книге на столе.
Я медленно обошла все комнаты. Зашла в свой бывший кабинет. Он был пуст. Зашла в гостиную. Диван стоял на своем месте. Я провела рукой по его поверхности, сметая невидимые частицы их присутствия.
Вернулась на кухню. Открыла холодильник. Полупусто, но теперь в нем не было чужих кастрюль. Он снова был моим.
Алексей вернулся через двадцать минут. Он вошел, нерешительно постоял в прихожей, затем прошел в гостиную и сел на диван, тяжело опустив голову на руки.
Я не стала подходить. Я не знала, что говорить. Да и слов, наверное, не было. Слишком много было сломано. Слишком много сказано.
Я села в кресло напротив. Мы молчали. В тишине, которая наконец-то была нашей. Не враждебной, а уставшей и опустошенной.
Он первым нарушил молчание, не поднимая головы.
— Прости меня.
Эти два слова повисли в воздухе. В них не было оправданий. Только констатация тяжелой, горькой правды.
Я смотрела на него — на моего мужа, который предал меня, но который, в конце концов, сделал шаг назад от пропасти. Пусть из страха, пусть от безысходности.
— Я не знаю, смогу ли я тебя простить, Алексей, — сказала я тихо. — И я не знаю, сможем ли мы что-то починить.
Он кивнул, все так же не глядя на меня.
— Я знаю.
Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Битва была выиграна. Враг покинул поле боя. Но поле было усеяно воронками и щербинами от снарядов. Смогут ли цветы снова прорасти здесь когда-нибудь? Я не знала. Но я знала одно: я отстояла свои стены. А что будет внутри них — покажет время.
