— Опять кран течёт! — Юля с силой хлопнула дверцей шкафа под раковиной, отчего звякнула посуда на сушилке. — Я же тебя сто раз просила посмотреть! Теперь по всей тумбе вода, опять всё мокрое, вечно этот запах сырости!
Алексей, не отрываясь от экрана ноутбука, стоявшего на углу обеденного стола, за которым он работал, сделал глоток остывшего чая. Его пальцы продолжали стучать по клавиатуре.
— Ну, течёт и течёт. Не до смерти же. Вызови сантехника, если так беспокоится.
— Сантехника? — Юля выпрямилась, сжимая в руке мокрую тряпку. Вода с неё капала на потертый линолеум. — Ты в курсе, сколько они сейчас берут? Минимум три тысячи, только чтобы посмотреть! А если детали какие нужны? Это же ещё тысячу, а то и две! Где мне взять эти деньги, Алексей?
— Не на мне их брать, — сквозь зубы пробормотал он, переводя взгляд на экран. — У тебя тоже зарплата есть. Не царская, конечно, но на сантехника хватило бы, если бы не тратила на всякую ерунду.
Слово «ерунда» повисло в воздухе, густое и тяжёлое, как запах затхлой воды из-под раковины. Юля ощутила, как знакомое напряжение сковывает плечи. Этот разговор, в разных вариациях, повторялся в их однокомнатной квартире на окраине города с пугающей регулярностью. Каждый раз — из-за копеечной, в сущности, проблемы, которая неизменно упиралась в один и тот же вопрос: деньги. Его деньги, её деньги, их общие, но почему-то всегда разделённые невидимым, но прочным барьером расходы.
— Какая ерунда? — голос её дрогнул, выдавая обиду, которую она тщетно пыталась задавить. — Какую ерунду? Я в прошлый раз себе что-то покупала… когда? Месяц назад? Дешёвые колготки, потому что старые порвались! Всё остальное — на дом, на еду, на эту чёртову коммуналку, которую я одна из своей зарплаты тяну!
Алексей с силой захлопнул ноутбук. Звук был резким, как выстрел.
— Не начинай, Юля! Я устал. Я только с работы, голова раскалывается, а ты тут со своим краном и вечными попрёками! Я что, похож на дойную корову?
— А я похожа на дармоедку? — она шагнула к нему, сжимая тряпку так, что пальцы побелели. — Я работаю пять дней в неделю, как и ты! Встаю в шесть, чтобы успеть приготовить тебе завтрак, вечером мою, убираю, стираю! Это что, не в счёт? Твои восемьдесят тысяч — это деньги, а мои сорок пять — так, пыль под ногами?
— Да не в цифрах дело! — он встал, и его тень накрыла её. — Дело в том, что ты с каждой получки ноешь, что не хватает! Хватит ныть! Найди другую работу! Или вторую! Но перестань постоянно выпрашивать у меня деньги на каждую мелочь! Надоело!
— Я не выпрашиваю! — крикнула она, и голос сорвался на высокой ноте. — Я предлагаю вести общий бюджет, как нормальные люди! Чтобы не было этого унижения — подойти и попросить три тысячи на оплату счетов за электричество! Я твоя жена или попрошайка?
— А я кто тебе? Кошелёк? — его лицо исказила гримаса раздражения. — Только и слышу: «Алёш, дай на коммуналку», «Алёш, скинься на продукты», «Алёш, кран почини». У меня скоро слюни течь начнут от одного этого «Алёш»! Я тебе не спонсор, в конце концов!
Он прошёлся по тесной комнате, от окна, за которым темнел двор с голыми ноябрьскими деревьями, до двери в прихожую и обратно. Воздух в квартире, пахнущий варёной картошкой и средством для мытья посуды, казалось, сгустился и стал токсичным.
— Я не говорю, что ты спонсор, — Юля пыталась говорить спокойно, но внутри всё дрожало от несправедливости. — Я говорю о партнёрстве. Мы семья. Мы должны быть в одной лодке. А ты… ты меня в эту лодку вообще пускаешь? Или я там нахлебник, которого терпят из милости?
— О чём ты вообще? — он остановился перед ней и смерил её взглядом с ног до головы. — Какая лодка? Мы живём в съёмной однушке, за которую я плачу двадцать восемь тысяч! Ты хоть представляешь, какая это сумма? А ты со своими сорока пятью… Да что с тобой разговаривать!
Он махнул рукой, снова плюхнулся на стул и открыл ноутбук, демонстративно показывая, что разговор окончен. Его спина, повёрнутая к ней, была непробиваемой стеной.
Юля стояла посреди кухни, и мокрая тряпка в её руке казалась символом всего её бесполезного труда. Всё, что она делала, — готовила, убирала, создавала хоть какое-то подобие уюта в этой клетке с скрипучим паркетом и вечно протекающими кранами, — всё это в его глазах не имело никакой ценности. Её зарплата — жалкие крохи. Её усилия — не в счёт. Её просьбы — назойливое нытьё.
Она медленно повернулась, подошла к раковине и снова наклонилась над тумбой. Вода всё так же монотонно капала на металлическую поверхность сифона, оставляя ржавые подтёки. Звук каждой капли отдавался в тишине, которая воцарилась после ссоры, словно отсчитывая время до следующего взрыва. Она провела тряпкой по лужице, но поняла, что это бессмысленно. Проблему это не решало. Как и её молчаливые упрёки, и её попытки достучаться. Она чувствовала себя невидимкой, чьё присутствие в этой квартире терпят, но не замечают, чей вклад в их общую жизнь был приравнен к нулю.
Мысли путались. Вспоминались первые месяцы их брака. Тогда Алексей носил её на руках, смеялся над её шутками, вместе мечтали о собственной квартире, даже рассматривали проекты домов в пригороде. Он тогда ценил её поддержку, говорил, что без неё ему не справиться. А теперь… Теперь он видел в ней лишь источник финансовых трат и бытовых проблем.
Она украдкой взглянула на него. Он уткнулся в экран, нахмурив брови. Лицо его было сосредоточенным и суровым. В этом лице не осталось и тени того мягкого, влюблённого мужчины, за которого она выходила замуж три года назад. Перед ней был просто уставший, раздражённый человек, который считал её обузой.
Юля вздохнула и пошла в ванную, чтобы выжать тряпку. Проходя по коридору, она заметла взглядом его куртку, брошенную на стул. Из кармана торчал сложенный листок бумаги какого-то необычного цвета, не похожий на чеки или привычные квитанции. Жёлтый, плотный. Что-то чужеродное в их сером, обшарпанном быту. Но она не придала этому значения. Слишком много было своих мыслей, своей боли.
Она вернулась на кухню, села на стул у окна и уставилась в темноту. За окном мелькали огни редких машин, кто-то торопился домой, к теплу, к близким. А здесь, в этой квартире, тепла не было. Было холодное перемирие, хрупкое, как ледяная корка на луже, готовая треснуть при малейшем давлении. И она понимала, что больше не может так жить. Не может существовать в атмосфере постоянных упрёков и финансовых разборок. Но мысль о том, чтобы уйти, пугала своей неизвестностью. Уйти — куда? К матери, в её маленькую двушку? Снова начинать всё с нуля? Страх парализовал, заставляя мириться с невыносимым.
Алексей поднялся из-за стола, громко отодвинув стул.
— Я пойду, — коротко бросил он, направляясь в прихожую.
— Куда? — автоматически спросила Юля.
— Просто пойду. Воздуха не хватает. В душно тут.
Он натянул куртку, не глядя на неё, и вышел, притворив за собой дверь. Не хлопнул, а именно притворил, и это было даже хуже. Словно ему было всё равно, захлопнется она или нет.
Юля осталась сидеть одна в тишине, нарушаемой лишь противным, монотонным стуком капели из-под раковины. Она смотрела на дверь и думала о том жёлтом клочке бумаги, торчавшем из его кармана. Почему-то именно эта деталь, маленькая и незначительная, вдруг показалась ей важной. Словно заноза, засела в сознании, обещая боль, но не давая понять, откуда она исходит.
Он ушёл, оставив за собой пустоту, которая была гуще и тяжелее любого шума. Юля ещё с полчаса сидела на кухне, вглядываясь в ночь за окном, но не видя ничего, кроме отражения собственного усталого лица в стекле. Потом поднялась, механически закончила уборку, вытерла насухо тумбу под раковиной, поставила на место тарелки. Движения были отточенными, автоматическими, за ними не стояло никаких эмоций — только огромная, всепоглощающая усталость.
Она прошла в комнату, которая служила им и гостиной, и спальней. Их общая кровать, застеленная её же руками утром, казалась теперь чужой, почти враждебной. На тумбочке Алексея лежала пачка сигарет, зажигалка, разбросанные мелочи. Она взяла его зажигалку, подержала в руках, ощущая холодный металл. Казалось, ещё пару часов назад здесь была жизнь, пусть и неидеальная, пусть со ссорами, но жизнь. Теперь здесь был музей разбитых надежд.
Её взгляд снова упал на его куртку, всё так же брошенную на стул в прихожей. Жёлтый уголок из кармана манил, как маячок в тумане её тревог. Что это могло быть? Не обычная квитанция, не чек из магазина. Цвет был слишком ярким, бумага слишком качественной, даже на ощупь, сквозь ткань кармана, она это чувствовала.
Сделав шаг, она остановилась. Рыться в его вещах? Это было ниже её достоинства. Она никогда не проверяла его телефон, не заглядывала в карманы. В их отношениях, при всём прочем, всегда оставалась хоть какая-то зона приватности, последний оплот доверия. Но сейчас этот оплот дал трещину. Слова «паразитируешь» и «жалкие крохи» висели в воздухе, отравляя всё, к чему прикасались. Они давали ей право на подозрение.
Медленно, почти против своей воли, она подошла к куртке. Провела рукой по грубой ткани. Потом, затаив дыхание, сунула пальцы в карман и вытащила сложенный вчетверо листок. Развернула.
Это была брошюра. Качественная, глянцевая. На ней была изображена счастливая пара, смеющаяся на фоне элегантного фасада нового дома. Крупными буквами было написано: «Ипотека для молодых семей. Стартовый взнос всего 10%». А ниже, мелким, но отчётливым шрифтом, была напечатана сумма ежемесячного платежа. Сумма, которая почти точно совпадала с зарплатой Алексея.
Юля отшатнулась, будто её ударили током. Она несколько раз перечитала цифры, не веря своим глазам. Всё встало на свои места. Его раздражение. Его скупость. Его постоянные отсылки к тому, что он один тянет всю аренду. Он не просто копил. Он брал ипотеку. Один. Без неё.
Она опустилась на стул в прихожей, сжимая в руках злосчастную брошюру. В ушах стоял звон. Значит, всё так и было. Она была ему не партнёр, не жена. Она была помехой. Лишним ртом. Той, чья скромная зарплата не вписывалась в его грандиозные планы на будущее, в которое он её не приглашал. Он годами вёл двойную бухгалтерию — одну для показной семейной жизни, другую — для своей, отдельной, настоящей.
Глухая, холодная ярость начала подниматься где-то глубоко внутри, вытесняя боль и отчаяние. Она сидела так, не знаю сколько, пока не услышала звук ключа в замке.
Дверь открылась, и на пороге появился Алексей. От него пахло холодом и чуть-чуть табачным дымом. Он снял куртку, собираясь повесить на вешалку, и его взгляд упал на Юлю, сидящую в темноте прихожей, и на жёлтый листок в её руке. Он замер.
— Что это? — его голос прозвучал неестественно тихо.
— Это я должна спросить, — её собственный голос был спокоен и страшен этой ледяной уравновешенностью. Она подняла на него глаза. — Ты взял ипотеку.
Это не был вопрос. Это было констатацией факта. Приговором.
Алексей на секунду сник, затем его лицо исказилось гримасой злобы.
— Ты роешься в моих вещах? — он шагнул к ней. — Это что за привычки пошли? Шпионить за мужем?
— Не уходи от ответа, — Юля медленно поднялась с стула. — Ты брал ипотеку. Один. Когда?
— Полгода назад, — выдохнул он, отводя взгляд. — Ну взял. И что?
— Полгода… — она покачала головой, и горькая усмешка вырвалась у неё. — Полгода ты платил аренду здесь и ещё, наверное, немалый взнос за свою отдельную квартиру, о которой я даже не знала. И при этом ты каждый раз устраивал мне сцену, когда я просила у тебя три тысячи на коммуналку? Ты кричал, что я тебя обираю, что я живу за твой счёт, пока сам в тайне от всех строил своё гнёздышко?
— Я не строил его в тайне от всех! — взорвался он. — Я строил его для себя! Потому что я устал от этой жизни в съёмных коробках! Устал от того, что ты не можешь зарабатывать нормально! Я хотел стабильности, понимаешь? А с тобой её никогда не будет!
— Так почему ты не сказал? — её голос наконец сорвался, в нём зазвенели слёзы и ярость. — Почему не предложил попробовать вместе? Взять ипотеку на двоих? Моей зарплаты хватило бы на часть платежа! Мы бы справились!
— Вместе? — он фыркнул. — С твоими-то доходами? Нас бы даже не рассмотрели в банке! Да и зачем мне это? Чтобы ты потом, в случае чего, претендовала на половину? Нет уж. Я сам всё заработал, сам и буду владеть.
Вот оно. Самое главное. «Сам и буду владеть». Он не видел их будущего вместе. Он видел только своё. Её существование в его планах было временным, необязательным. Всё, что было между ними последние месяцы — его скупость, его унижения, его презрение — оказалось не следствием усталости или стресса, а холодным, расчётливым планом по отсечению балласта перед стартом в новую, комфортную жизнь.
Юля посмотрела на него, и в этот момент последняя нить, связывающая их, порвалась. Окончательно и бесповоротно.
— Поздравляю с новой квартирой, — сказала она тихо и совершенно безразлично. — Теперь ты будешь жить там один. И платить за всё сам. И убирать сам. И чинить краны сам. Наслаждайся своей стабильностью.
Она повернулась и пошла в комнату. На этот раз её движения были быстрыми и решительными. Она достала с верхней полки шкафа большую спортивную сумку и начала методично, не глядя на него, складывать внутрь свои вещи. Джинсы, свитера, нижнее бельё, носки. Она собрала косметику из ванной, документы из ящика стола. Ноутбук, зарядки, книгу, которую читала перед сном.
— Что ты делаешь? — голос Алексея прозвучал сзади. В нём уже не было злости, а появилась тревога.
— Ухожу, — коротко бросила она, не оборачиваясь.
— Куда? Прекрати этот цирк! Ну поругались, бывает!
— Это не цирк, Алексей, — она захлопнула молнию на сумке и повернулась к нему. Её лицо было спокойным, но абсолютно пустым. — Это конец. Ты сделал свой выбор. Ты выбрал квартиру без меня. Теперь живи с этим выбором. Я не намерена больше быть твоей обузой. Ты свободен от меня и от моих «жалких копеек».
Она надела пальто, перекинула через плечо сумку и взяла в руки сумочку.
— Юля, подожди! — он попытался схватить её за руку, но она отшатнулась, как от прикосновения чего-то гадкого.
— Не трогай меня.
— Давай поговорим! Я всё объясню!
— Объяснишь что? — она посмотрела на него с таким ледяным презрением, что он отступил. — Что ты полгода водил меня за нос? Что ты считал меня настолько глупой и ненадёжной, что даже не посчитал нужным посвятить в свои планы? Что ты позволял себе унижать меня, зная, что причина твоей скупости — не наша общая жизнь, а твоя личная, отдельная афера? Всё и так ясно. До последней чёртовой запятой.
Она открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Холодный ноябрьский воздух ударил в лицо.
— Юля! — он крикнул ей вслед. — Вернись! Я… я прекращу всё! Откажусь от квартиры!
— Не надо, — она обернулась на пол-оборота. Её фигура в свете тусклой лампочки на площадке казалась ему вдруг незнакомой и сильной. — Она твоя мечта. Оставайся с ней. А я найду человека, который захочет строить общий дом со мной, а не тайком от меня.
Она развернулась и пошла вниз по лестнице. Он стоял в распахнутой двери и смотрел ей вслед, но не звал больше. Шаги затихли. Хлопнула входная дверь подъезда.
Алексей медленно вернулся в квартиру. Дверь закрылась за ним с глухим щелчком. Тишина, которую он так жаждал несколько часов назад, обрушилась на него теперь всей своей оглушающей тяжестью. Он остался один. В съёмной квартире с протекающим краном. С ипотекой на своей имя. И с полным, абсолютным пониманием того, что только что потерял всё, что действительно имело значение в погоне за тем, что казалось важным. Он подошёл к окну, отодвинул занавеску. Внизу, на пустынной улице, он увидел, как удаляется одинокая фигура с сумкой в руке. Она не оборачивалась. Она просто шла вперёд — в свою новую жизнь, оставляя его наедине с его «стабильностью», которая внезапно превратилась в самую страшную тюрьму.
