— Ты что наделала?! — голос мужа прозвучал так, будто Татьяна подожгла квартиру, а не просто разрезала три платья.
Она стояла посреди спальни, держа в руках портновские ножницы, и смотрела на него с таким спокойствием, которое могло напугать кого угодно. На кровати лежали три дорогих платья — бордовое, изумрудное и то самое, коктейльное, которое он купил ей на годовщину. Все три были аккуратно, методично разрезаны пополам. Не порваны в приступе истерики, а именно разрезаны — ровными, целенаправленными движениями.
— То, что должна была сделать давно, — ответила она тихо.
Всё началось три часа назад. Обычное воскресенье. Обычный семейный обед у родителей Игоря. Вернее, у его матери — Зои Петровны, которая последние пять лет методично превращала жизнь Татьяны в пытку под видом заботы.
Татьяна никогда не любила эти воскресные обеды. Атмосфера в доме всегда была напряжённой, будто перед грозой. Зоя Петровна встречала их у двери, целовала сына в щёку и окидывала Татьяну оценивающим взглядом с головы до ног. Каждый раз. Пять лет подряд.
— А, это платье, — сказала она сегодня, поджав губы. — Опять это платье. Татьяна, милая, у тебя что, других нарядов нет?
Это было то самое изумрудное платье, которое Игорь выбрал для неё на прошлый Новый год. Простое, элегантное, подчёркивающее фигуру, но не вызывающее. Татьяне оно нравилось. Она чувствовала себя в нём красивой. Но для Зои Петровны это было недостаточно. Или, наоборот, слишком.
— Мама, при чём тут платье? — Игорь неловко засмеялся, снимая куртку.
— При том, сынок, что жена должна следить за собой. Разнообразие в гардеробе — это основа женской привлекательности. А то ходит в одном и том же, как студентка.
Татьяна промолчала. Она научилась молчать. Это был единственный способ пережить эти обеды без скандала. Сжать зубы, улыбнуться и молчать.
За столом всё пошло по накатанной. Зоя Петровна рассказывала о своих подругах, их успешных детях, их идеальных женах. Каждая история была кинжалом, завёрнутым в красивую обёрточную бумагу.
— Вот у Людочки Серовой сын женился недавно. Такая умница девушка попалась! И готовит прекрасно, и дом в порядке держит, и карьеру строит. Уже заместитель директора в своей компании. А главное — родители у неё интеллигентные люди, с образованием.
Последняя фраза была произнесена с особым нажимом. Татьяна знала, к чему это. Её мать работала продавцом, отец — водителем автобуса. Простые люди. Хорошие люди. Но для Зои Петровны, бывшей учительницы литературы, они были недостаточно «интеллигентными».
— Мам, ну хватит, — попытался остановить её Игорь, но голос его был слабым, неуверенным.
— Что «хватит»? Я просто делюсь новостями. Или мне теперь и говорить нельзя в собственном доме?
Татьяна резала котлету на тарелке. Очень медленно, очень аккуратно. Она считала движения ножа. Раз. Два. Три. Это помогало не сорваться.
— А как у вас с ребёнком? — внезапно спросила Зоя Петровна, и Татьяна застыла с вилкой на полпути ко рту.
Вот оно. Главный удар. Тема, которую её свекровь поднимала каждый раз, когда хотела добить окончательно.
— Мы с Игорем решили пока подождать, — ответила она ровно.
— Подождать? — Зоя Петровна выразительно подняла брови. — Татьяна, милая, тебе уже тридцать два. Биологические часы тикают. Если будешь и дальше откладывать, потом вообще поздно будет. А я хочу внуков, пока ещё в силах им помогать.
— Мам, это наше дело, — снова вмешался Игорь, но Зоя Петровна уже не могла остановиться.
— Ваше дело? Игорёк, родить ребёнка — это ответственность. Большая ответственность. И я не уверена, что Татьяна к ней готова. Посмотри на неё. Она же совершенно не следит за здоровьем. Худая, бледная. Какие дети? Ей бы сначала себя в порядок привести.
Что-то внутри Татьяны щёлкнуло. Не громко, не эффектно. Просто тихий, почти неслышный щелчок — будто выключатель перевели в другое положение. Она положила вилку на тарелку, вытерла губы салфеткой и встала.
— Простите, мне нехорошо. Я пойду домой.
— Таня, подожди, — Игорь поднялся вслед за ней, но она уже надевала пальто.
Она шла по улице быстро, почти бежала. Ноги несли её автоматически, а в голове крутилась одна мысль: пять лет. Пять лет она терпела. Пять лет молчала. Пять лет улыбалась этой женщине и делала вид, что всё нормально. Что замечания о её внешности, о её работе, о её семье — это просто забота. Что это материнская любовь, просто выражается она… по-особенному.
Но это не была любовь. Это было методичное, планомерное уничтожение. Капля за каплей, слово за словом, взгляд за взглядом.
Дома Татьяна прошла в спальню и открыла шкаф. Она достала три платья. Бордовое — Зоя Петровна назвала его «слишком ярким для порядочной женщины». Изумрудное — «опять это платье». Коктейльное — «вызывающий вырез». Все три были подарками от Игоря. Все три он выбирал с любовью. А потом, после каждого замечания матери, его взгляд на эти платья менялся. Он начинал видеть их глазами Зои Петровны.
Татьяна взяла ножницы.
Когда Игорь вошёл в квартиру, она уже закончила. Она стояла в спальне, держа ножницы, и смотрела на результат своей работы. Разрезанные платья лежали на кровати, как доказательства преступления.
— Ты что наделала?! — его лицо побелело.
— Всё правильно, — ответила она. — Твоя мама была права. Эти платья действительно мне не идут. Слишком яркие. Слишком вызывающие. Слишком всё.
— Ты с ума сошла! Это же подарки! Я же старался, выбирал!
— Ты старался? — Татьяна впервые за всё время повысила голос. — Игорь, ты помнишь, что сказал в прошлый раз, когда твоя мама назвала моё бордовое платье вульгарным? Ты промолчал. Ты просто отвернулся и сделал вид, что не слышал. А когда я попросила тебя заступиться, ты сказал: «Ну она же не со зла. Просто у неё своё видение».
Он открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли где-то в горле.
— Помнишь, как она сказала на нашей свадьбе, что моё платье было «слишком простым для такого случая»? — продолжала Татьяна, и её голос становился всё тише, но каждое слово било точно в цель. — Ты тоже промолчал. Помнишь, как она при всех гостях сказала, что твоя бывшая девушка была «намного элегантнее и женственнее»? Ты засмеялся. Засмеялся, Игорь! Будто это была шутка!
— Но это же… она не думала…
— Не думала? — Татьяна бросила ножницы на кровать. — Игорь, твоя мать ничего не говорит просто так. Каждое её слово взвешено, рассчитано, отточено. Она точно знает, куда бить, чтобы было больно, но не смертельно. Чтобы синяк не было видно снаружи.
Она подошла к комоду и достала оттуда блокнот. Старый, потрёпанный блокнот в кожаной обложке. Игорь никогда его раньше не видел. Татьяна открыла его и начала читать.
— Вот первая запись. Третий месяц нашего брака. Твоя мама сказала, что у меня «крестьянские руки» и что я должна ходить на маникюр. Вторая запись. Полгода брака. Она сказала при твоей тёте, что я «совершенно не умею поддерживать разговор в приличном обществе». Третья. Год брака. День моего рождения. Она подарила мне книгу «Как стать идеальной женой» и сказала, что это «очень полезное чтение для молодых жён».
Она переворачивала страницы. Там было столько записей. Столько дат. Столько цитат.
— Я записывала каждый раз, — сказала она тихо. — Потому что боялась, что схожу с ума. Что мне просто кажется. Что я слишком чувствительная, слишком обидчивая. Но когда видишь всё это в одном месте…
Игорь смотрел на блокнот, как на улику против него самого. А так оно и было.
— Почему ты молчала? — выдавил он. — Почему не сказала?
— Я говорила, — Татьяна усмехнулась. — Сотни раз. Но ты каждый раз находил оправдания. «Она не со зла». «Это её характер». «Ты слишком всё близко к сердцу принимаешь». «Она же моя мама». И я в какой-то момент поверила, что проблема во мне. Что я действительно слишком чувствительна. Что это я неправильно всё понимаю.
Она закрыла блокнот и положила его обратно в ящик.
— Но сегодня, когда она снова начала… когда снова стала копаться в моей жизни, в моём теле, в моих решениях… я поняла, что проблема не во мне. Проблема в том, что ты не можешь выбрать. Между нами. Между твоей мамой и твоей женой. И пока ты не выберешь, я буду жить в аду.
— Это несправедливо, — его голос дрогнул. — Ты ставишь меня перед выбором. Я не могу просто отречься от матери!
— Я не прошу тебя отрекаться, — спокойно ответила Татьяна. — Я прошу тебя защитить меня. Один раз. Хотя бы один раз встать на мою сторону, когда она переходит границы. Но ты не можешь. Потому что для тебя эти границы не существуют. Для тебя она всегда права, всегда имеет право, всегда мать.
Она прошла мимо него в гостиную и достала чемодан из кладовки.
— Что ты делаешь? — испуганно спросил он.
— Собираюсь. На несколько дней. Может, на неделю. Не знаю. Мне нужно побыть одной. Подумать.
— Подумать? О чём?
Татьяна остановилась и посмотрела на него. Очень долго, очень внимательно. Будто видела впервые. И то, что она увидела, было печальным, но честным.
— О том, хочу ли я продолжать этот брак. О том, могу ли я прожить остаток жизни, зная, что всегда буду на втором месте. Что любое моё решение, любой мой выбор, любая моя одежда будет оцениваться и критиковаться твоей матерью. А ты будешь стоять рядом и молчать. Или, что ещё хуже, соглашаться с ней.
— Таня, это глупо…
— Глупо? — она засмеялась. Горько, устало. — Игорь, твоя мать сегодня сказала, что я не готова быть матерью. Что у меня не хватит здоровья, не хватит ума, не хватит чего-то ещё. И ты молчал. Ты сидел рядом и молчал. Как ты можешь после этого говорить о глупости?
Она застегнула чемодан.
— Я уеду к подруге. Когда ты будешь готов поговорить — по-настоящему поговорить, не отмахиваться, не оправдывать, а честно признать проблему — позвони. Если нет… что ж, значит, мы сделаем выводы.
— А платья? — вдруг спросил он, кивая на спальню. — Зачем ты их порезала?
Татьяна взяла ручку чемодана.
— Потому что они были символом. Ты их дарил, а она их критиковала. И в итоге твоё мнение всегда уступало её мнению. Я устала от символов, Игорь. Я хочу реальности. Хочу, чтобы то, что ты мне даришь, было защищено тобой. Чтобы наша жизнь была защищена тобой. А не была открытым полем для критики твоей матери.
Она вышла в коридор и надела пальто. Игорь стоял в дверях гостиной, растерянный, потерянный, не понимающий, что делать.
— Я люблю тебя, — сказал он тихо.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она. — Но любви недостаточно, если ты не можешь за неё сражаться.
Дверь закрылась за ней с мягким щелчком.
Три дня Татьяна жила у своей подруги Марины. Три дня она плакала, злилась, сомневалась, а потом снова плакала. Марина молчала, обнимала, варила чай. Она знала. Она сама прошла через развод год назад и понимала, что иногда слова не нужны. Нужно просто быть рядом.
На четвёртый день позвонил Игорь.
— Мне нужно с тобой увидеться, — сказал он. — Можно я приеду?
Татьяна согласилась.
Он приехал с большой коробкой. Когда Марина открыла дверь, он стоял на пороге с этой коробкой в руках и выглядел так, будто не спал все эти дни. Под глазами были тёмные круги, щетина, мятая рубашка.
— Это тебе, — протянул он коробку Татьяне.
Она открыла её. Внутри было три новых платья. Красивых, дорогих, элегантных. К каждому была прикреплена записка.
«Это платье я выбрал, потому что тебе идёт синий. И никто не имеет права говорить иначе».
«Это платье ты наденешь на следующий семейный обед. И если кто-то сделает замечание, я сразу уйду вместе с тобой».
«Это платье — для нашего вечера. Только для нас двоих. Без чьих-либо мнений».
Татьяна читала эти записки, и слёзы текли по её щекам.
— Я говорил с мамой, — сказал Игорь тихо. — Долго говорил. Я впервые в жизни сказал ей всё, что думаю. Что она переходит границы. Что её замечания ранят тебя. Что если она не изменится, я прекращу эти воскресные обеды.
— И что она ответила?
— Обиделась. Сказала, что я неблагодарный сын. Что она всё делала только ради моего счастья. Мы поссорились. Серьёзно поссорились. Я ушёл, хлопнув дверью. Первый раз в жизни.
Он взял её руки в свои.
— Татьяна, я был трусом. Я прятался за «она не со зла» и «у неё такой характер», потому что так было проще. Потому что конфликт с матерью казался мне страшнее, чем твоя боль. Но когда ты ушла… когда я остался один в этой квартире с разрезанными платьями… я понял, что могу тебя потерять. Навсегда. И это — самое страшное, что может со мной случиться.
— Игорь…
— Подожди, дай досказать, — он сжал её руки сильнее. — Я не обещаю, что всё сразу станет идеально. Мама — она такая, какая есть. Она не изменится за один день. Но я обещаю, что буду защищать тебя. Каждый раз. При каждом замечании. Ты — моя семья. Ты — моя жена. И ты важнее любых мнений, даже материнских.
Татьяна смотрела на него сквозь слёзы. На этого мужчину, который наконец-то повзрослел. Который наконец-то выбрал.
— Хорошо, — прошептала она. — Давай попробуем.
Через месяц они снова пришли на воскресный обед к Зое Петровне. Татьяна была в новом синем платье. Зоя Петровна окинула её привычным оценивающим взглядом и открыла рот.
— Мам, — тихо, но твёрдо сказал Игорь. — Не надо.
Зоя Петровна замолчала. Посмотрела на сына, потом на Татьяну, потом снова на сына. И кивнула.
— Проходите. Обед стынет.
Это был маленький шаг. Очень маленький. Но это было начало. Начало новых границ, нового уважения, новой семьи, где голос жены был не менее важен, чем голос матери.
А дома, в шкафу, висели три новых платья. И Татьяна каждый раз, когда смотрела на них, вспоминала не ножницы, не разрезанную ткань, не слёзы. Она вспоминала, что иногда нужно разрушить что-то старое, чтобы построить что-то новое. Что иногда нужно закричать, чтобы тебя услышали. И что любовь без защиты — это не любовь. Это просто красивое слово, которое ничего не значит, когда приходит настоящее испытание.
