— Да ты серьёзно сейчас? — рявкнула Жанна так, что дверца кухонного шкафчика дрогнула. — Ты опять полез в мои документы? Сколько можно?
Андрей застыл у стола, сжав в руке папку с бумагами. Вид у него был такой, будто он поймал соседа за кражей велосипеда, а не наоборот.
— Жанн, я просто хотел посмотреть, как там с новой квартирой… — проговорил он нерешительно. — Мы же собирались обсудить…
— Мы? — она рассмеялась без тени улыбки. — Ты о чём? Ты вечно хочешь обсуждать только одно: как бы урвать себе кусок моего.
Андрей поморщился, отложил папку и потёр переносицу, словно надеялся вытащить из головы ответ, который решит всё сразу.
— Ты несправедлива. Совсем несправедлива. Я же твой муж.
— Вот именно, — Жанна в упор смотрела на него, чувствуя, как внутри поднимается волна злости. — Муж, а не совладелец всего, что я в жизни получила или заработала. Ты меня даже не спрашиваешь — ты требуешь. И ещё считаешь это нормой.
За окном тянуло ноябрьским ветром. В пятиэтажке напротив кто-то хлопал дверями на балконе. На кухне пахло свежим чаем и нервами, которые давно пора было сдавать в ремонт.
— Да хватит тебе драматизировать, — пробормотал Андрей, но неуверенность в голосе выдавалась слишком громко. — Я просто хочу, чтобы в нашей семье всё было честно.
— Честно? — Жанна приподняла бровь. — В твоём понимании честно — это когда я приношу всё, а ты просто… присутствуешь.
Он резко выдохнул, будто получил прямо по самолюбию.
— Ну да, конечно, сделай из меня нахлебника, — язвительно бросил он. — Я работаю, между прочим. Я вкладываюсь, как могу.
— Ты вкладываешься только словами, Андрей, — сказала она устало. — И маминым мнением. Вот в это — да, вкладываешься регулярно.
Андрей скривился, но промолчал. Зато по телефону взвизгнул уведомлением чат «Семейный»: Людмила Павловна снова писала что-то длинное и явно возмущённое. Жанна не читала, но была уверена — сюжет тот же.
И тут в голове всплыло всё, от чего она так бежала последние месяцы: постоянные наезды свекрови, обвинения в «эгоизме», попытки надавить на совесть, бесконечные разговоры о том, что «в их семье всё общее». И муж — её муж — который каждый раз занимал сторону матери, а потом приходил мириться, будто этого достаточно.
Она смотрела на Андрея и думала, что больше просто не может. Нечем. Закончилось внутри.
Но рассказать это вслух она пока не готова. Ощущала, как горло сжимает, а пальцы становятся холодными, хоть в квартире тепло.
Андрей заметил, что она отвлеклась, и тихо произнёс:
— Давай без криков. Давай нормально. Нам же нужно решить, как жить дальше.
Она усмехнулась:
— Жить дальше? Ты хотя бы понимаешь, что живёшь в моей квартире уже три года за мой счёт? И всё это время твоя мама делает вид, будто это тебе подачку дают?
— Ну ты опять начинаешь… — Андрей сдерживал раздражение. — Она волнуется. Она считает, что мужик должен иметь своё.
— Тогда пусть мужик идёт и зарабатывает своё, — отрезала Жанна. — В чём проблема?
Он молча пожал плечами, но взгляд говорил: проблема в том, что твоя собственность — слишком заманчивый путь покороче.
Жанна отвернулась к окну, чуть приоткрыла его, чтобы впустить холодный воздух. Хотелось остудить мысли, но вместо этого накатили воспоминания — как всё начиналось, как они съехались, как он обещал, что никогда не будет спорить из-за денег. Как клялся, что его мама не станет вмешиваться. Как спокойно потом позволил ей вмешиваться во всё.
Она тяжело выдохнула и закрыла окно.
— Знаешь, что самое обидное? — сказала она, не глядя на мужа. — То, что ты мог бы быть нормальным. Мог бы просто жить, работать, уважать мой труд. Но ты выбрал мамин сценарий.
— Ой, да ладно тебе, — буркнул Андрей. — У тебя всё равно к ней предвзятое отношение.
— У меня? — она повернулась к нему. — У меня предвзятость к людям, которые считают, что мой труд — общий, а твой — личный. Вот и всё.
Она прошла мимо него, взяла чашку с остывшим чаем и вылила в раковину. На секунду повисла тишина — плотная, неприятная, как туман, который никак не рассеивается утром.
— Мне нужно побыть одной, — сказала она наконец.
Андрей вздрогнул, будто не ожидал таких слов.
— Жанн… Ты чего? Мы же разговариваем.
— Мы топчемся на месте, — спокойно, даже слишком, сказала она. — И, по-моему, давно.
Он хотел что-то возразить, но у него дрогнули губы, и он замолчал. Развернулся и вышел в комнату, громко закрыв за собой дверь, словно хотел подчеркнуть обиду.
Жанна слышала, как он ходит по квартире — нервно, короткими шагами, как будто ищет что-то, что могло бы его спасти от собственного бессилия.
Она вернулась на кухню, села за стол и обхватила голову руками. Хотелось кричать, бить посуду, выбежать в ночь. Но вместо этого она просто сидела и слушала шум машин за окном. Ноябрь тянул по дороге грязно-серый вечер, и это идеально подходило под настроение.
Мысленно она возвращалась к той самой точке, где всё сломалось: когда он в очередной раз сказал «ну мы же семья, давай оформим на меня хотя бы часть». Тогда она смолчала, потом разревелась ночью, потом неделю избегала разговоров. А он — будто не почувствовал, будто это мелочь, будто она должна привыкнуть.
А она не привыкла. И не собиралась.
Часы на стене громко тикали. Андрей снова вышел на кухню. Посмотрел на неё так, будто пытается угадать мысли.
— Давай хотя бы ужин приготовим, — предложил он. — Я голодный.
— Готовь, — сказала она коротко.
— То есть ты даже есть со мной не хочешь?
— Не хочу есть в атмосфере, где меня считают банкоматом.
Он тяжело вздохнул, но пошёл ставить кастрюлю на плиту. Шум воды и газовой конфорки немного разбавил тишину, но в целом становилось только хуже.
А потом — как всегда — зазвонил телефон Андрея.
Он бросил взгляд на экран. Мама.
Он ответил.
— Да, мам… Да… Нет, она опять… Да, конечно, я говорил… Да, я понимаю…
Жанна слушала, как каждый его «да» в её сторону превращается в маленький укол. Андрею никто не запрещал говорить с матерью. Но она знала: свекровь сейчас разгонится и начнёт очередную лекцию о «правильных жёнах». И сын будет кивать, как будто это правда.
Когда разговор закончился, он вернулся к плите и попытался сделать вид, что ничего особенного не произошло.
Жанна поднялась.
— Мне надо выйти, — сказала она.
— Куда?
— Просто выйти. Подышать.
Он кивнул, хотя взгляд цеплялся за неё — будто боялся, что она уйдёт навсегда прямо сейчас.
Она накинула куртку, вышла на лестничную площадку и спустилась вниз. Двор встретил ноябрьской сыростью, запахом мокрого асфальта и далёкими звуками поездов, проходящих по ветке за домом.
Жанна пошла по двору, не особо разбирая дорогу. Просто шла, чувствуя, как шаг за шагом возвращается способность думать.
И чем больше думала, тем яснее понимала: назад уже не повернуть. Всё слишком глубоко, слишком давно проросло. И если ничего не сделать сейчас — дальше будет только хуже.
Она вернулась домой примерно через час. Андрей сидел за столом, перед ним остывала тарелка с макаронами. Он поднял голову и тихо спросил:
— Ты вернёшься спать?
— Посмотрим, — ответила она. — Давай завтра поговорим нормально.
Он кивнул, хотя по лицу было ясно — спать он сегодня не будет.
А Жанна прошла в комнату, закрыла дверь и долго сидела на полу, прислонившись к стене. Мысли собирались в один тяжёлый клубок, который уже не разрубить лёгкими словами.
И она знала: завтра будет разговор. Тяжёлый. Настоящий. Без скидок.
И этот разговор перевернёт всё.
— Так продолжаться не может, — сказал Андрей утром, едва Жанна вышла на кухню. Никаких «доброе утро», никакой попытки улыбнуться. Он сидел за столом, будто всю ночь репетировал этот тон — уверенный, но дрожащий.
Она молча включила чайник. Ночь была тяжёлая. Не то чтобы она плакала — нет. Просто долго смотрела в потолок и думала о том, как же всё развалилось так быстро, будто кто-то дёрнул за ниточку, и весь их дом оказался карточным шатром.
— Садись, — Андрей кивнул на стул, но она не села.
— Говори, — ответила тихо.
Он провёл ладонью по столу, будто стирал несуществующую крошку.
— Я понял, что надо иначе. По-взрослому. По-честному. Мы семья, а семья должна действовать вместе.
Она ощутила, как внутри что-то хрустит, но промолчала.
— Поэтому… — он сделал паузу, тщательно выверяя слова. — Давай переоформим наследную квартиру на двоих. Я не прошу всё. Только половину. Чтобы почувствовать себя увереннее. Чтобы жить спокойно, без вот этих постоянных подозрений и сцен.
Жанна повернулась к нему медленно, будто боялась, что резкое движение прорвёт остатки терпения.
— Ты сейчас серьёзно?
— Абсолютно, — спокойно кивнул он. — Так будет правильно.
Она рассмеялась. Смех вышел резким, сухим, почти больным.
— Правильно? Для кого — для тебя? Или для мамы?
— Жанн, не начинай. Не надо опять трогать её. Она вообще тут ни при чём.
— Конечно, ни при чём. Просто звонит тебе каждый вечер и объясняет, как правильно жить, — сказала она с холодной усмешкой.
Андрей скривился, но снова промолчал. Только это молчание было уже не обиженным — выжидающим.
— Ты понимаешь, — продолжила она, — что попросить у меня половину квартиры, к которой ты не имеешь ни малейшего отношения, — это не «по-честному». Это… — она замялась на долю секунды, подбирая слово. — Это нечестно. Вот и всё.
— Да хватит тебе считать всё своим, — всплыл раздражённый металл в его голосе. — Ты будто держишь меня на коротком поводке. Ты же понимаешь, что так не живут? Что так нормальные семьи не строятся?
— Нормальные семьи не строятся вокруг чужих ожиданий и постоянного давления, — отрезала она.
— То есть ты упрямо продолжаешь в одиночку тащить всё, вместо того чтобы стать настоящей женой!
Она замерла. Внутри что-то толкнуло так резко, что в груди стало горячо.
— Настоящей женой? — медленно повторила она. — Это какой же, по-твоему, должна быть настоящая жена?
Андрей вскочил из-за стола.
— Такой, которая доверяет мужу! Которая не втягивает родителей во всё! Которая не копит имущество только под себя!
Она невольно вскинула руки.
— Я втягиваю родителей? Ты серьёзно? Мои родители хотя бы не требуют с тебя ничего. Ты живёшь в квартире, которую они оплачивали! Ездишь на машине, купленной на их подарок! И после этого ты говоришь мне о доверии?
Он покраснел, губы дрогнули.
— Да что ты вообще несёшь? На твоём месте любая женщина бы порадовалась, что муж пытается укрепить семью!
— А ты на моём месте хотя бы раз подумал бы, как это выглядит? — она подошла ближе. — Ты хочешь половину квартиры только потому, что тебе так спокойнее. Не потому что ты вложился. Не потому что ты участвовал в её ремонте, покупке, оформлении. Тебе просто… удобно.
— Да, — Андрей сделал шаг навстречу. — Мне удобно, когда в семье всё общее. И мне хочется быть частью твоей жизни, а не квартирантом!
— Тогда не веди себя как квартирант, — спокойно сказала Жанна. — Заработай своё.
Он ударил ладонью по столу. Не сильно, но звук вышел громким — как выстрел в тесном коридоре.
— Я устал, — прошептал он. — Устал доказывать, что я тебе не посторонний. Устал чувствовать, что ты всё время стоишь выше. На пьедестале. А я — внизу, типа по лестнице карабкаюсь. Я тоже хочу ощущать себя мужчиной. Хозяином.
— Мужчина — это не про долю в квартире, — сказала она. — А про способность рассуждать трезво и не ломать чужое ради своего спокойствия.
Он отвернулся. Руки дрожали. Плечи поднялись.
— Если ты мне не доверяешь…
— Доверие — это не отдать всё, что у тебя есть, — перебила она.
— Тогда что это? — выкрикнул он. — Что, мать твою, ты называешь доверием?!
Она не моргнула.
— Доверие — это когда человек рядом не пытается залезть тебе в карманы. Ни прямо, ни через родственников.
Эти слова ударили сильнее, чем если бы она швырнула в него что-нибудь тяжёлое.
Он обхватил голову руками, сделал пару шагов по кухне.
— Ладно. Хорошо. Давай без эмоций, — выдохнул он наконец. — Ты хочешь развод?
Она замерла. Ответ был в ней давно. Только вслух произнести было — как прыгнуть в холодную воду.
— Хочу, — сказала она твёрдо.
— Из-за квартиры, да? — усмехнулся он с такой горькой насмешкой, что по спине пробежал холод.
— Не из-за квартиры. Из-за отношения к ней. И ко мне.
— То есть ты готова разрушить всё? — он развёл руками, словно показывал зрителям несостоявшийся фокус. — Вот так? Всего за пару подписей?
— Всё разрушили не подписи, — она говорила спокойно, будто комментировала новости. — Всё разрушило твоё убеждение, что ты имеешь право требовать.
Он схватил куртку, будто собирался хлопнуть дверью и исчезнуть. Но в последний момент остановился.
— Я приду вечером. Буду ночевать тут. Это всё ещё мой дом.
— Ты можешь ночевать до конца недели, — кивнула она. — Я обещала. Но никак не больше.
— Отлично, — он натянуто усмехнулся. — Спасибо, что дала мне семь дней на сборы. Как щедро.
И ушёл, громко притворив дверь.
В квартире стало тихо до звона в ушах. Жанна долго стояла у окна, наблюдая, как по холодному двору крадутся редкие прохожие. Контуры домов казались резче, чем обычно, небо — тяжелее. Она ощущала себя выжатой, будто до этого момента держала на плечах бетонную плиту и наконец поставила её на землю.
Но облегчение сопровождалось странной пустотой. Такая бывает, когда делаешь то, что давно нужно, но никак не мог решиться.
Через пару часов позвонила мама.
— Доченька, ты как?
Жанна не стала врать.
— Подаю на развод.
Мама вздохнула так, будто знала это задолго до объявления.
— Ты правильно делаешь. Но если тяжело — приезжай. У нас чай, тепло, спокойнее.
— Пока попробую разобраться сама, — сказала Жанна.
Она отключилась и снова осталась в завывающей тишине. Казалось, что даже батареи шипят сочувственно.
Вечером Андрей вернулся — уставший, будто целый день тащил мешки цемента. Даже не попытался заговорить. Скинул обувь, прошёл в комнату, собрал часть вещей, которые лежали на поверхности — рубашки, пару футболок, старые наушники.
Жанна наблюдала молча. Никакой злости уже не было. Только понимание: так и должно быть.
Он остановился в дверях.
— Ты… правда не передумаешь? — спросил почти шёпотом.
Она покачала головой.
— Нет.
— А если я… изменюсь?
— Ты не хочешь меняться, Андрей, — спокойно сказала она. — Ты хочешь, чтобы изменялась я.
Он закрыл глаза. На секунду ей стало его жаль — настоящей, человеческой жалостью. Но потом она вспомнила все разговоры, все претензии, всё давление — и стало легче.
— Ладно, — сказал он тихо. — Ладно.
И прошёл на кухню, хлопнув дверцей холодильника сильнее, чем было нужно.
Ночь прошла в молчании. Соседи сверху снова ругались, кто-то стучал чем-то по батарее, машина во дворе периодически визжала сигналкой — обычная городская ночь, только впервые она ощущалась по-другому. Не как фон, а как свобода, которая потихоньку расширяется внутри.
Утром Андрей ушёл на работу, даже не попрощавшись. А Жанна наконец позволила себе сделать то, что давно хотела: поехать в новую квартиру и просто походить по ней без спешки.
Двушка встретила её прохладой и пустотой, но эта пустота была не пугающей — чистой, честной, своей. Жанна ходила от комнаты к комнате, касалась стен, смотрела на старые, но крепкие двери, представляла, как здесь разместить мебель, где будут стоять книги, где кресло, где будет храниться посуда.
И в какой-то момент почувствовала, как по коже разбегаются мурашки — от осознания, что это пространство принадлежит ей целиком. Без условий. Без претензий. Без разговоров через третьих лиц.
Когда она вернулась домой, Андрей уже собирал чемодан.
— Я уеду сегодня, — сказал он спокойно, без прежнего напора. — Не хочу растягивать.
— Как хочешь.
Он застегнул молнию, оглядел комнату. Взгляд был странный — будто он искал что-то, что должен забрать, но никак не находил.
— Жанн… — начал он, но она подняла руку.
— Андрей, не надо.
— Я просто… — он нервно сглотнул. — Я не думал, что мы дойдём до этого.
— А я думала, — тихо ответила она. — Просто долго закрывала глаза.
Он побрел к выходу. Уже держа ручку двери, обернулся:
— Знаешь, мне всегда казалось, что ты сильнее меня. Что бы ни случилось, ты всё равно останешься на ногах. А я… — он махнул рукой. — Да ладно. Не важно.
Она кивнула:
— Будь честнее к себе. Это важнее всего.
Дверь закрылась.
Жанна осталась стоять посреди своей кухни — пустой, как будто в ней стало больше воздуха.
И впервые за долгое время глубоко вдохнула.
Развод они оформили быстро — неделю понадобилось только на документы. Никаких споров, никаких делёжек. Всё было её, и это не требовало объяснений.
Андрей съехал в съёмную комнату на другом конце города. Несколько раз пытался написать — короткие сообщения, словно щупал почву, надеясь, что она передумает. Она не отвечала.
Через месяц в её жизни установилась спокойная, тихая стабильность, о которой она давно мечтала. Она ездила в новую квартиру, выбирала плитку, красила стены, общалась со строителями. Сдавала однушку, получая дополнительный доход. Планировала отпуск. Жила.
И главное — жила сама. Не объясняя, не оправдываясь, не доказывая.
Иногда по вечерам она вспоминала Андрея — не с болью, не с ненавистью. Скорее, с лёгким сожалением о человеке, который мог бы стать взрослым, но так и не захотел.
Но каждый раз, открывая дверь своей просторной двушки и видя аккуратно сложенные вещи, заказанный диван, чистые стены, окна на тихий двор, она понимала: она сделала правильный выбор.
И в этой правоте было столько силы, что никакая пустота уже не пугала.
