— Ты думал, я не найду? Думал, я слепая, глухая идиотка, которая только и умеет, что капельницы ставить? — Марина с размаху швырнула синюю папку на кухонный стол. Бумаги веером разлетелись по клеенке, едва не угодив в тарелку с остывающим борщом.
Андрей вздрогнул и поперхнулся хлебом. Его бегающие глазки, привыкшие «крутить схемы» с клиентами по телефону, сейчас метались по кухне в поисках убежища. Но убежища не было. Напротив, сидела жена, а сбоку, подперев щеку кулаком, восседала Людмила Сергеевна, его мать, с выражением олимпийского спокойствия на лице.
— Мариш, ну чего ты начинаешь… — замямлил Андрей, нервно теребя край футболки. — Это просто… ну, формальность. Страховка. Времена сейчас какие нестабильные, сама знаешь.
— Страховка?! — голос Марины сорвался на визг, но она тут же взяла себя в руки, понизив тон до ледяного шепота. — Ты переписал нашу дачу, в которую я вложила все деньги от продажи бабушкиной «однушки», на Оксану? На сестру, которая палец о палец не ударила за всю жизнь? Это твоя «страховка»?
Тут в разговор вступила тяжелая артиллерия. Людмила Сергеевна шумно отхлебнула чай и, не глядя на невестку, процедила:
— А что такого, милочка? Оксаночка — девочка одинокая, неустроенная. Ей уверенность в завтрашнем дне нужна. А у тебя, Марина, профессия в руках, ты всегда кусок хлеба добудешь. Да и вообще, дача была на Андрюшу записана, это его наследство от отца. Как хотел, так и распорядился. Кровь — не водица.
В дверном проеме нарисовалась сама Оксана. В застиранном халате, с вечным выражением вселенской скорби на лице, она жевала яблоко, наблюдая за скандалом, как за сериалом.
— Я, между прочим, болею часто, — гнусаво вставила она. — Мне свежий воздух прописан. А ты, Марин, вечно на работе, зачем тебе дача?
Марина смотрела на них и чувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, развязывается тугой узел, который она носила в себе годами. Десять лет брака. Десять лет она тянула эту лямку. Андрей вечно искал себя, менял работы, вкладывался в сомнительные проекты, прогорал, а она брала ночные дежурства в частной клинике, чтобы закрывать его кредиты.
Когда умер отец Андрея, оставив старый, гнилой сруб на шести сотках, именно Марина настояла: «Давай строить». Она продала свою маленькую квартиру, доставшуюся от бабушки, чтобы возвести там нормальный дом. С газом, с отоплением, с верандой. Она думала — это их гнездо. Оказалось — она строила гнездо для кукушки.
— Значит, так, — Марина медленно села на стул, глядя прямо в глаза мужу. — Ты воспользовался тем, что земля была оформлена на тебя до брака. И втихаря оформил дарственную на сестру. Ты хоть понимаешь, что ты сделал, Андрюша? Ты меня обокрал.
— Ой, ну какие громкие слова! — фыркнула свекровь. — Семья должна помогать слабым. Оксане нужнее. А ты, если мужа любишь, должна понять и простить. Не на улицу же тебя гонят. Живи, пользуйся, пока мы добрые.
Андрей молчал, пряча глаза. Это молчание ранило больнее всего. Он предал её не ради другой женщины, а ради прихоти матери и инфантильности сестры. Он просто сдал её интересы, чтобы дома было тихо, чтобы мама не пилила.
Марина глубоко вдохнула. Гнев, который еще минуту назад застилал глаза красной пеленой, трансформировался в холодную, расчетливую ярость.
— «Пока вы добрые»? — переспросила Марина. — А вы знаете, дорогие родственники, что существует статья 37 Семейного кодекса РФ?
В кухне повисла тишина. Даже Оксана перестала жевать.
— О чем ты? — насторожился Андрей. Его менеджерское чутье на проблемы вдруг проснулось.
— О том, Андрюша, что имущество каждого из супругов может быть признано их совместной собственностью, если будет установлено, что в период брака за счет общего имущества или имущества одного из супругов были произведены вложения, значительно увеличивающие стоимость этого имущества.
Марина говорила четко, как по писаному. Она вспомнила советы юриста клиники, с которым пила кофе на прошлой неделе, словно предчувствуя беду.
— Ты получил в наследство гнилую развалюху, которая по кадастру стоила триста тысяч, — продолжала она, загибая пальцы. — А теперь там стоит коттедж за пять миллионов. И у меня, Андрюша, сохранились все чеки. Каждый договор подряда, каждая квитанция на стройматериалы оплачена с моей карты. И выписки из банка у меня есть, где видно поступление денег от продажи моей квартиры.
— И что? — взвизгнула Людмила Сергеевна, почувствовав, как земля уходит из-под ног. — Подарила и подарила! Жена должна вкладываться в семью!
— Должна, — кивнула Марина. — В семью. А не в паразитов. Я подам в суд. Я докажу, что это «наследство» стало ликвидным активом только за мой счет. И суд либо признает сделку дарения недействительной, либо обяжет Оксану выплатить мне компенсацию за неосновательное обогащение.
Оксана поперхнулась яблоком:
— У меня нет денег! Я временно не работаю!
— А это уже не мои проблемы, дорогая, — Марина встала. — Приставы опишут имущество. Продадут этот дом с молотка, вернут мне мои вложения, а остатки заберешь себе на лекарства.
— Ты не посмеешь! — Андрей вскочил, лицо его пошло красными пятнами. — Ты разрушишь семью из-за денег?
И тут Марину прорвало.
— Семью?! — крикнула она так, что задребезжали стекла в серванте. — Андрюша, очнись! Нет никакой семьи! Есть ты, твоя мама и твоя сестра — трехглавый дракон, который жрет мое время, мои деньги и мою жизнь! Я терпела твои «схемы», я терпела твои неудачи, я терпела их бесконечные придирки. Но предательство за спиной я терпеть не буду!
Она подошла к мужу вплотную.
— Никогда, слышишь, никогда нельзя опускать руки, когда тебя пытаются смешать с грязью! Бороться можно и нужно всегда! Особенно с теми, кто считает твою доброту слабостью. Вы думали, я поплачу и смирюсь? Вы думали, мне 40 лет, и я никому не нужна, поэтому буду держаться за штаны? Черта с два!
Марина резко развернулась и пошла в спальню.
— Ты куда? — растерянно спросила свекровь, утратив весь свой боевой запал.
— Собирать вещи. Я перееду в общежитие при клинике. А завтра, Андрей, жди повестку. И на развод, и на раздел имущества. И машину твою, кстати, мы тоже поделим. Она куплена в браке, и плевать, что ты на ней маму на дачу возишь.
Из коридора доносился звук открываемой молнии чемодана и шуршание одежды. На кухне сидели три человека. Тишина была такой плотной, что можно было резать ножом.
— Андрюша, сделай что-нибудь, — прошептала Людмила Сергеевна, хватаясь за сердце. — Она же нас по миру пустит. Она ушлая, она медик, у них связи…
— А что я сделаю, мама? — Андрей с ненавистью посмотрел на Оксану, которая сжалась в комок. — Вы же сами говорили: «Перепиши, перепиши, баба дура, не заметит». Заметила.
Через двадцать минут хлопнула входная дверь. Марина вышла в прохладный осенний вечер. В руке у неё был чемодан, а в душе — удивительная, звенящая пустота, которая постепенно наполнялась пьянящим чувством свободы.
Она достала телефон и набрала номер знакомого адвоката:
— Виктор Петрович? Это Марина. Да, вы были правы. Начинаем процесс. Нет, жалеть не будем. Никого.
Она шла к остановке и впервые за много лет смотрела не под ноги, а на небо. Звезды горели ярко и холодно, но это был честный холод. Не то что липкое тепло в квартире, где её считали просто удобной функцией.
Борьба только начиналась. Но Марина знала: самое страшное уже позади. Она перестала бояться быть «плохой» для тех, кто никогда не хотел, чтобы ей было хорошо.
