— Ты с ума сошла, Настя! Это мой брат, а не бомж с вокзала!
Дмитрий стоял посреди прихожей, сжимая в руке телефон, из которого доносился взволнованный голос его матери. Настя, только что вернувшаяся из магазина с двумя тяжелыми пакетами продуктов, замерла у порога, не в силах понять, что происходит. Она медленно поставила пакеты на пол, чувствуя, как привычная тишина их дома взрывается от чужого напряжения.
— Что случилось? — спросила она, хотя внутренний голос уже подсказывал, что лучше бы не знать.
— Игорь переезжает. Развелся. Остался ни с чем. Мама просит, чтобы он пожил у нас. Неделю. Максимум две.
Настя молча прошла на кухню, начала расставлять продукты по полкам. Молоко в холодильник, хлеб в хлебницу, консервы в шкаф. Каждое движение было точным и выверенным, будто она собирала рассыпавшиеся детали сложного механизма. Механизма под названием «ее жизнь», который кто-то бесцеремонно взял и встряхнул.
— И где он будет жить, этот твой брат? — спросила она, глядя на полку с крупами. — В шкафу? На балконе? У нас двушка, Дима. Одна комната — наша спальня, вторая — мой кабинет. Там мой рабочий стол, компьютеры, все чертежи. Я работаю оттуда. Мне нужна тишина и покой.
— На диване, в кабинете! — Дмитрий вошел на кухню, его лицо было искажено смесью вины и раздражения. — Я же не прошу навсегда. Неделю. Четырнадцать дней. Ему негде больше голову приклонить, Настя. Он в полной жопе, если по-русски.
— А у Людмилы Петровны? У нее же однашка.
— Там ремонт! — выдохнул Дмитрий, проводя рукой по волосам. — У мамы как раз трубы меняют, весь пол снят, жить невозможно. Ты же знаешь, она нам в прошлом месяце жаловалась.
Настя знала. Свекровь жаловалась на все подряд, это было ее привычным состоянием. Но сейчас эти жалобы обрели зловещий, прикладной смысл.
— Ты уже все решил, да? — тихо спросила Настя, наконец поворачиваясь к мужу. — Не спросив меня. Просто поставил перед фактом.
— Мама позвонила полчаса назад! Я что, должен был отказать? Сказать своему родному брату, который в беде, чтобы он шел лесом? Это не по-людски, Настя.
— По-людски — это предупредить жену. Посоветоваться. А не бросать в нее новость, как гранату. Я не против помочь, но я против, когда решения, касающиеся нашего общего дома, принимаются за моей спиной.
— Наш общий дом? — Дмитрий усмехнулся, и в его усмешке прозвучала давно знакомая, горькая нота. — Это твой дом, Настя. Ты никогда не давала мне забыть, что купила его до брака. На свои кровные. На деньги от продажи родительского участка. Это твоя крепость, а я тут просто прописан.
Она смотрела на него, и сердце сжималось от обиды и горечи. Они столько раз спотыкались об этот камень. Она предлагала переоформить квартиру в совместную собственность, он гордо отказывался, говоря, что не нуждается в подачках. А в ссорах, как сейчас, всегда возвращался к этому, как к последнему аргументу.
— Это не про собственность, Дима. Это про уважение. Ты договорился с мамой и братом, а мне отводишь роль сторожа, который должен молча подставить плечо.
— Да что ты раздула из мухи слона! — взорвался он. — Человек на две недели! Мы ему поможем встать на ноги, и все. А ты строишь из себя обиженную принцессу. Как всегда.
— Как всегда? — Настя почувствовала, как по щекам ползут предательские горячие слезы. Она смахнула их тыльной стороной ладони, злясь на свою слабость. — То есть я, по-твоему, вечно все усложняю? Когда твоя мама приходит и начинает учить меня жизни — я усложняю? Когда она намекает, что ты мог бы найти жену получше, из «нужного круга» — я опять усложняю? Я просто терплю, Дима. Потому что люблю тебя. Но у моего терпения есть предел.
— При чем тут мама? — Дмитрий отшатнулся, будто его ударили. — Речь про Игоря! Про брата!
— Речь про то, что твоя семья постоянно вторгается в нашу жизнь! И ты этого не замечаешь! Или не хочешь замечать.
Он отвернулся и уставился в окно, за которым медленно сгущались ноябрьские сумерки. Небо было свинцовым, низким, предвещая первый по-настоящему зимний снег. В квартире пахло свежесваренным кофе и напряженным молчанием.
— Он приезжает в субботу, — глухо сказал Дмитрий, не оборачиваясь. — Я поеду встречать его на вокзал. На две недели. Я дал слово.
Настя ничего не ответила. Она понимала — спор бесполезен. Он уже все решил. Остальное — пустой звук. Она вышла из кухни, прошла в свою комнату-кабинет и прикрыла дверь. Уперлась лбом в прохладное стекло окна. Внизу, на мокром от дождя асфальте, спешили люди, горели огни машин. Чужая жизнь, кипящая своим чередом. А ее жизнь дала трещину. Глубокую, болезненную.
Она думала об Игоре. Старшем брате Дмитрия, которого видела считанные разы. Он был из тех людей, кто всегда оказывался в центре небольшого, но шумного хаоса. Веселый, громкий, с постоянными финансовыми затруднениями и грандиозными планами, которые вечно рушились. Она не испытывала к нему неприязни, скорее легкую брезгливость. А теперь этот хаос входил в ее дом. И Дмитрий распахнул ему дверь настежь.
В субботу Настя встала рано. Прибралась в квартире, застелила диван в кабинете свежим бельем, освободила полку в прихожей. Делала все это на автомате, с каменным лицом. Дмитрий нервничал, метался по квартире, постоянно проверял время.
— Может, не надо было? — вдруг робко спросила она, пока он надевал куртку. — Может, дать ему денег на гостиницу? Я готова дать.
— Не унижай его, Настя, — сухо ответил Дмитрий. — Он не нищий. Ему нужно просто передохнуть. Мы же семья.
Он ушел. Настя осталась одна. Прислушивалась к тиканью часов на кухне. Каждая секунда отдавалась гулким эхом в пустоте. Она пыталась представить, как вот-вот в эту пустоту ворвется чужой человек, с чужими привычками, чужим запахом, чужими разговорами по телефону. Ее私人чное пространство, ее крепость, как язвительно сказал Дмитрий, переставало быть私人чным.
Через полтора часа зазвенел домофон. Сердце Насти дрогнуло и упало куда-то в пятки. Она нажала кнопку, открыла дверь в квартиру и замерла в ожидании.
Спустя минуту на лестничной площадке послышались шаги и громкие голоса. Не один. Не два. Настя нахмурилась. Дверь распахнулась. Первым вошел Дмитрий, с виновато-напряженным выражением лица. За ним — Игорь, такой же крупный и громкий, как в ее воспоминаниях, с огромной дорожной сумкой на колесиках. И… девушка. Молодая, в яркой розовой куртке, с большим рюкзаком за плечами и чемоданом в руке.
— Всем салют! — прогремел Игорь, с ходу снимая ботинки. — Настя, родная, прости за вторжение! Дима, я тебе говорил, какая у меня Кристина молодец? Все бросила, поехала со мной в неизвестность! Ну, я не подведу, встану на ноги — и сразу же свою берлогу снимем!
Настя стояла, не в силах пошевелиться, глядя на то, как незнакомая девушка с длинными темными волосами уверенно проходит в прихожую, оглядывается и ставит свой чемодан прямо на только что вымытый пол.
— О, у вас тут уютно, — сказала Кристина, улыбаясь. — Правда, компактненько. Но мы с Игорем не стеснительные, влезем.
Дмитрий, не встречаясь с Настиным взглядом, помогал брату затаскивать сумку.
— Настя, это Кристина. Ну, девушка Игоря. Она… с ним.
— Здравствуйте, — сухо кивнула Настя, чувствуя, как по телу разливается ледяная волна. — Дима. Слово.
Она развернулась и прошла на кухню. Стояла у окна, сжимая подоконник пальцами, пока за спиной раздавались шаги.
— Настюш… — начал Дмитрий.
— Ты говорил — один человек, — перебила она, не оборачиваясь. Голос дрожал, и она ненавидела себя за эту слабость. — Один. На две недели. Объясни мне, что здесь происходит.
— Я сам не знал! Он только в машине сказал, что Кристина с ним. Она его поддержка, Настя. Он же в разводе, морально подавлен. Она его вытягивает.
— И что, они теперь вдвоем будут жить в моем кабинете? На диване? Две недели? Ты в это сам веришь?
— Ну что я могу сделать? Выгнать ее на улицу? — в его голосе зазвенела отчаянная злость. — Послушай себя! Ты требуешь, чтобы я выгнал девушку своего брата!
— Я требую, чтобы ты смотрел правде в глаза! — резко обернулась Настя. — Нас обманули. Твоя мама, твой брат. И ты в этом участвуешь. Они приехали не на две недели. Они приехали, пока не надоест. Смотри, сколько вещей! Это не на две недели!
Из зала донесся громкий смех Игоря и звонкий голос Кристины. Они уже осваивались. Устраивались. Как будто так и должно было быть.
— Тише, — прошипел Дмитрий. — Они слышат.
— А мне все равно! Это мой дом! И я не давала согласия на этот цирк!
Дверь на кухню приоткрылась. На пороге стояла Кристина, все с той же беззаботной улыбкой.
— Ребята, а где у вас можно телефон зарядить? Игорь свой разрядил в дороге. И, Настя, если не сложно, полотенце чистое? Хотелось бы освежиться.
Настя посмотрела на Дмитрия. Прямо, пристально. И в его глазах она прочитала все. Не решительность, не злость. А панику. И желание, чтобы все это поскорее закончилось. Любой ценой. Ценой ее спокойствия. Ее комфорта. Ее дома.
— Конечно, — сказала Настя, и ее собственный голос прозвучал для нее чужим и спокойным. — Сейчас принесу. Дима, покажи, где у нас свободная розетка в зале.
Она вышла из кухни, прошла в ванную, достала из шкафа два чистых полотенца. Руки не дрожали. Внутри все замерло и превратилось в лед. Она поняла главное. Ее битва проиграна, еще не начавшись. Дмитрий уже не на ее стороне. Он на стороне своей крови, своей клановой логики, где жена — это переменная величина, а мать и брат — константы.
Она отнесла полотенца Кристине, которая уже распаковывала свою косметичку на журнальном столике в зале.
— Спасибо большое! — девушка сияла. — Вы знаете, я сразу почувствовала, что у вас тут очень душевная атмосфера. Мы постараемся вас не напрягать.
Игорь в это время уже достал из сумки ноутбук и искал, куда бы его подключить.
— Дима, а у тебя тут Wi-Fi какой? Бесплатный? Дашь пароль?
Настя смотрела на эту картину, и лед внутри начинал трескаться, уступая место горькому, холодному пониманию. Две недели? Это наивная сказка, в которую верил только ее муж. Они приехали надолго. И выгнать их теперь будет в тысячу раз сложнее. Она вернулась на кухню. Дмитрий стоял на том же месте, смотрел в пол.
— Ну что, — тихо сказала Настя. — Поздравляю. Ты получил то, что хотел. Теперь у тебя большая и дружная семья под одной крышей. Наслаждайся.
Она вышла, оставив его одного. Ей нужно было побыть одной. Осмыслить. Понять, что она будет делать дальше. Потому что смириться с этим она не могла.
***
Прошло три дня. Три дня, которые показались Насте вечностью. Игорь и Кристина вели себя как типичные незваные гости, которые быстро почувствовали себя хозяевами. Они завтракали до одиннадцати, разбрасывая крошки по кухне. Громко смотрели телевизор в зале, когда Настя пыталась работать. Кристина заняла ванную на полтора часа утром, распевая там песни. Игорь постоянно спрашивал пароль от Wi-Fi, хотя Настя давала его уже три раза.
Дмитрий старался не замечать неудобств. Он уходил на работу рано, возвращался поздно. Вечерами он пытался шутить, создавать видимость нормального общения, но напряжение витало в воздухе, густое и невыносимое.
На четвертый день Настя, выйдя из кабинета за чаем, застала Кристину, листающей ее финансовый блокнот, лежавший на тумбочке в зале.
— Извините, — холодно сказала Настя. — Это мои личные записи.
— А я просто посмотреть, — Кристина небрежно отбросила блокнот. — Вы знаете, Настя, у вас очень интересный подход к планированию. Я вот тоже хочу научиться вести бюджет. Может, посоветуете?
— Я не даю консультаций, — Настя взяла блокнот. — И вообще, я предпочитаю, когда мои вещи не трогают без спроса.
— Ой, простите, не подумала, — Кристина надула губки и вышла из комнаты.
Вечером, когда Настя готовила ужин, Игорь развалился на диване и, щелкая каналами, спросил у Дмитрия:
— Братан, а нет ли у тебя знакомых в автосалоне? Я тут присмотрел одну тачку, б/у, но нужен хороший диагност. А то я в этом ни бельмеса.
— Я спрошу, — неопределенно пообещал Дмитрий.
— И с работой тоже. Ты же в инженерии крутишься. Может, вакансия какая? Я не гордый, могу и за пультом посидеть, лишь бы зарплата белая.
Настя громко поставила кастрюлю на плиту. Дмитрий встревоженно посмотрел на нее.
— Игорь, давай потом. Не за ужином.
— А что такого? Семья же. Общее горе — пополам, общая радость — вдвойне. Верно, Настя?
Она не ответила. Она резала овощи, представляя, что режет не морковь, а канат, который держал ее брак на плаву. Канат, который вот-вот лопнет.
После ужина, когда гости наконец удалились в кабинет, Настя зашла в спальню. Дмитрий сидел на кровати, смотрел в телефон.
— Дима, поговорить надо.
— Опять? — он устало поднял на нее глаза. — Настя, дай уже им привыкнуть. Они не со зла.
— Они уже привыкли лучше нас с тобой. Они здесь хозяйничают. Кристина сегодня мой блокнот с финансовыми планами листала. Спрашивала совета по бюджету. Ты понимаешь уровень наглости?
— Ну, может, она правда интересуется…
— Хватит! — ее голос сорвался, но она тут же взяла себя в руки, понизив тон до шепота. — Хватит, Дима. Я больше не могу. Они живут здесь уже четыре дня. За эти четыре дня они ни разу не помыли за собой посуду, не предложили помочь с уборкой, не скинулись на еду. Они едят нашу еду, пользуются нашими вещами, занимают мое рабочее пространство. И я по твоей милости должна делать вид, что все в порядке?
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил он, и в его глазах читалась беспомощность. — Выгнал их? Сказал брату, чтобы он убирался к черту?
— Да! — выдохнула она. — Именно это я и хочу. Если не ты, то это сделаю я.
Он встал, его лицо потемнело.
— Ты не посмеешь. Это мой брат. Я не позволю тебе унижать его.
— Это не унижение! Это здравый смысл! Они сели нам на шею, Дима! И свесив ножки, качаются! Ты действительно не видишь, что они и не думают искать себе жилье? Они устроились. Надолго.
— Ты преувеличиваешь. Им просто нужно время.
— Время чего? Время, чтобы окончательно решить, какие обои они будут клеить в моем кабинете? — она засмеялась, коротко и зло. — Хорошо. Раз ты не можешь поговорить с братом, я поговорю с его девушкой. Женщина женщину должна понять.
— Настя, не делай глупостей.
— Глупость — это то, что происходит сейчас в нашем доме.
Она вышла из спальни и направилась в кабинет. Дверь была приоткрыта. Внутри было слышно, как Кристина что-то оживленно рассказывает, а Игорь смеется. Настя постучала и вошла.
Игорь полулежал на разложенном диване, Кристина сидела рядом, делала маникюр. На столе стояли чашки из-под чая, на полу валялись носки.
— Можно вас на минуту? — спросила Настя, глядя на Кристину.
— Конечно, — девушка убрала лак и последовала за Настей на кухню.
Настя закрыла дверь.
— Кристина, давай поговорим начистоту. Я понимаю, ваша с Игорем ситуация сложная. Но наша ситуация тоже становится невыносимой. Вы живете здесь четвертый день. Вы пользуетесь всем, ни в чем не помогая. Вы занимаете мое рабочее место. Я не могу нормально работать.
— Настя, мы же не нарочно, — Кристина широко раскрыла глаза. — Мы просто стараемся не мешать.
— Но вы мешаете! — Настя с трудом сдерживала себя. — Ваше присутствие мешает. Вы — чужие люди в моем доме. И я хочу понять, каковы ваши планы. Когда вы собираетесь снимать свое жилье?
Кристина вздохнула, сделав печальное лицо.
— Вы знаете, Настя, у Игоря сейчас не самый лучший период. После развода у него остались долги. Мы ищем работу, но пока ничего нет. Мы надеемся, что в течение месяца что-то найдется. И тогда, конечно, мы съедем. Мы же не животные, мы понимаем, что стесняем вас.
— Месяц? — Настя почувствовала, как пол уходит из-под ног. — Вы планируете жить здесь целый месяц?
— Ну, мы же не могли тебя сразу грузить, — раздался с порога голос Игоря. Он стоял в дверях, скрестив руки на груди. Его лицо выражало неприкрытое раздражение. — Мы думали, ты сама догадаешься, что люди в беде надолго не задерживаются. Но, видимо, не догадалась.
Настя обернулась и увидела за его спиной Дмитрия. Муж стоял бледный, сжав кулаки.
— Игорь, я просил… — начал он.
— А я что? Я правду говорю! — Игорь вошел на кухню. — Твоя жена тут мою девушку пытает, планы требует. А какие планы, когда я последние деньги на билеты до твоего хлебного места потратил? Ты мне должен помочь, братан! А не устраивать тут советы с медсестрами.
— Какое хлебное место? — тихо спросила Настя. — Что он имеет в виду?
Дмитрий не смотрел на нее.
— Я обещал помочь деньгами. На первое время. Чтобы они сняли хоть что-то.
Вот оно. Последний гвоздь в крышку гроба их общего доверия. Он не только привел их в дом, он еще и пообещал им денег. Их общих денег. Не спросив ее.
— Ты… обещал? — прошептала она.
— Настя, они в безвыходной ситуации! — взорвался Дмитрий. — Что, я должен был послать их ко всем чертям? Это мой брат!
— А я кто? — ее голос наконец сорвался, став громким и пронзительным. — Я для тебя кто? Твоя жена или просто часть интерьера, которую не принято спрашивать? Ты приводишь в наш дом людей, ты раздаешь наши деньги… Ты где-нибудь, в одном уголке своего сознания, подумал обо мне? Хотя бы на секунду?
— Я думаю о семье! — закричал он в ответ. — О настоящей семье, которая не бросает в беде! А ты… ты думаешь только о себе! О своем комфорте, о своих границах! Ты эгоистка, Настя! Мама всегда это говорила!
В наступившей тишине его слова повисли в воздухе, как отравленные дротики. «Мама всегда это говорила». Все стало на свои места. Его мать, Людмила Петровна, с ее вечными упреками и намеками, всегда была между ними. И сейчас ее голос звучал из уст ее сына. Окончательно и бесповоротно.
Настя посмотрела на Игоря и Кристину. Они переглядывались с каким-то странным, почти торжествующим выражением. Они добились своего. Они раскололи его. Раскололи их.
Она медленно покачала головой. Больше не было смысла что-либо говорить. Она повернулась и пошла в спальню. Ей нужно было собрать вещи. Поехать к подруге. Одышаться. Понять, как жить дальше в этом новом, страшном мире, где ее муж стал чужим человеком, произносящим чужие слова.
Дверь спальни закрылась за ней с тихим щелчком, отрезая ее от гула голосов на кухне. Она прислонилась к дереву, закрыла глаза. Снаружи доносились приглушенные возгласы — Дмитрий что-то доказывал, Игорь ворчал в ответ.
Ей было не больно. Пока нет. Было пусто и холодно, будто внутри нее выключили отопление в самый разгар зимы. Она подошла к шкафу, достала дорожную сумку. Механически начала складывать внутрь одежду, косметику, зарядные устройства. Каждое движение было медленным и тяжелым, будто она собиралась не в гости к подруге, а в очень долгое и безрадостное путешествие.
Она не знала, что будет дальше. Вернется ли она сюда. Сможет ли вообще когда-нибудь разговаривать с Дмитрием после тех слов. «Эгоистка». «Мама всегда это говорила». Это был не просто упрек. Это был приговор. Приговор их отношениям, вынесенный самой главной для него женщиной — его матерью.
Сумка была почти собрана, когда в дверь постучали.
— Настя. Выйди. Поговорим нормально.
Голос Дмитрия звучал устало и сипло. Она молча закончила упаковывать вещи, застегнула молнию и открыла дверь.
Он стоял на пороге, один. Из кухни больше не доносилось голосов — видимо, Игорь с Кристиной удалились в кабинет, дать им «поговорить нормально».
— Я уезжаю, — тихо сказала Настя. — К Лене. На несколько дней.
— Настя, не надо… — он попытался взять ее за руку, но она отстранилась.
— Надо, Дима. Мне нужно подышать. А здесь дышать нечем. Здесь пахнет чужим парфюмом, чужими носками и твоим предательством.
— Каким предательством? — он снова вспыхнул. — Я никого не предавал! Я помогаю брату!
— Ты предал меня. Ты предал наш брак. Ты принял решение, которое касалось нас обоих, в одиночку. Ты впустил в наш дом проблему, с которой мы, возможно, не справимся. И ты назвал меня эгоисткой, повторив слова своей матери. После этого нам не о чем говорить.
Она подняла сумку и прошла мимо него в прихожую. Надела пальто, сапоги.
— Ты когда вернешься? — спросил он, следуя за ней.
— Не знаю. Когда они отсюда съедут. Или когда ты поймешь, что натворил. Или никогда.
Она открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Холодный ноябрьский воздух потянулся из подъезда.
— Настя! — его крик догнал ее уже на лестнице. — Настя, вернись!
Она не обернулась. Она шла вниз по ступенькам, и с каждым шагом лед внутри таял, сменяясь жгучей, острой болью. Но вместе с болью приходило и странное, горькое облегчение. Маска была сорвана. Игра была окончена. Теперь она видела все таким, какое оно есть. Без прикрас и иллюзий.
— Ты вообще понимаешь, что натворил? Она ушла! Из-за тебя и твоей шлюхи ушла моя жена!
Голос Дмитрия, хриплый от ярости и бессилия, гремел в маленькой гостиной, превращая ее в клетку для скандала. Игорь, развалившись на стареньком диване его матери, смотрел на брата с вызывающим спокойствием. Кристина, сидевшая рядом, нервно теребила край своего халата.
— Успокойся, герой-любовник, — процедил Игорь. — Никуда твоя цаца не денется. Подумаешь, к подружке сбежала. Наиграется в обиженную принцессу и вернется. Бабам это нравится.
— Ты ничего не понимаешь! — Дмитрий с такой силой ударил кулаком по стенке, что с полки свалилась фарфоровая статуэтка совы. Та самая, что Людмила Петровна так любила. Она разбилась вдребезги, но никто не обратил на это внимания. — Она не такая! Она не вернется. Ты слышал, что она сказала?
— А что она сказала-то такого? — Игорь зевнул. — Что ты маменькин сынок? Так это же правда, братан. Мама тебя всю жизнь водила за ручку, а ты и рад. А теперь нашел себе новую мамочку в виде Насти. Только эта мамочка оказалась с характером.
Дмитрий смотрел на брата, и ему впервые в жизни захотелось его ударить. По-настоящему, со всей дури. Не за наглость, не за халявство. А за то, что он, как ржавым гвоздем, вскрыл самую больную его точку. Точку, о которой он сам боялся думать.
— Убирайтесь, — тихо сказал Дмитрий. — Собирайте свои вещи и убирайтесь отсюда. Сейчас же.
Игорь медленно поднялся с дивана.
— А куда мы пойдем, братик? У нас нет денег. Ты же обещал помочь. Или твои обещания, как и твоя брачная клятва, ничего не стоят?
— Я передумал. Вы мне всю жизнь разрушили! Вы с матерью… вы все!
— А при чем тут мама? — в голосе Игоря зазвенела насмешка. — Это ты не смог поставить свою жену на место. Это ты позволил ей третировать твою семью. Мама тебя растила, в тебя вкладывалась, а ты ради какой-то… — он брезгливо сморщился, — …программистки, готов был мать забыть. Да она же тебе благо хотела! Говорила — не пара она тебе. Холодная, расчетливая. И ведь права оказалась! Не пустила родного брата в свой хоромы. Какая же это жена? Это эгоистка в юбке.
Каждое слово било в одну и ту же точку. Дмитрий чувствовал, как его решимость тает, сменяясь привычной, уютной виной. Да, он должен был быть тверже. Настоящим мужчиной. Главой семьи. Который не спрашивает, а решает. Который говорит жене: «Здесь будет жить мой брат», — и она покорно соглашается. Но Настя не была покорной. Она была… партнером. Равным. И он втайне всегда этим гордился. До сегодняшнего дня.
— Убирайтесь, — повторил он, но уже без прежней силы. — Я… я дам вам денег. На неделю в гостинице. И на билеты обратно. Только уезжайте.
Игорь переглянулся с Кристиной. Та почти незаметно кивнула.
— Ну, если так… — Игорь развел руками. — Давай на гостиницу. И на билеты. И немного на первое время. Ты же не хочешь, чтобы твой брат с голоду помер?
Дмитрий молча достал из внутреннего кармана куртки бумажник. В нем была крупная сумма — он снимал ее утром для оргтехники на работе. Он отсчитал несколько купюр, сунул их Игорю.
— Вот. Больше у меня нет. И не будет. Уезжайте сегодня.
Игорь ловко подхватил деньги, быстро пересчитал.
— Скупо, братан. Очень скупо. Но ладно. Соберемся.
Они ушли в кабинет собирать вещи. Дмитрий остался один в гостиной, глядя на осколки совы на полу. Он поднял один из них, провел пальцем по острому краю. Глупая, нелепая смерть безделушки. Символ чего-то, что он не мог понять.
Через час они ушли, шумно и не прощаясь, хлопнув дверью. В квартире воцарилась тишина. Та самая, к которой он так стремился, пока она не наступила. Теперь эта тишина давила на уши, была гулкой и мертвой.
Он сел на диван, уронил голову в ладони. Что он наделал? Он выгнал брата. Он потерял жену. Он остался один. Словно герой дешевой мелодрамы, который, пытаясь угодить всем, потерял все.
Он достал телефон. Набрал номер Насти. Абонент недоступен. Он написал сообщение: «Настя, прости. Они уехали. Вернись, пожалуйста. Давай все обсудим».
Ответа не было. Ни через час, ни через два. Он звонил снова и снова — та же самая механическая фраза автоответчика. Он написал Лене, лучшей подруге Насти. Та ответила сухо: «Она здесь. Жива-здорова. Говорит, что не хочет с тобой общаться».
Он впал в оцепенение. Ходил по пустой квартире, не в силах ни работать, ни есть, ни спать. Он слушал тишину, и она шептала ему о его ошибках. О том, как он, испугавшись обвинений в неблагодарности, предал единственного человека, который был по-настоящему на его стороне.
На третий день он поехал к Лене. Стоял под ее дверью, звонил в звонок, стучал. Дверь открыла сама Лена, с суровым лицом.
— Дима, уходи. Она не хочет тебя видеть.
— Лен, я должен ей объясниться. Я все понял. Я был слепым идиотом.
— Поздно, Дима, — покачала головой Лена. — Ты знаешь, что было самым страшным для нее? Не твой брат. Не твоя мать. А то, что в самый критический момент ты не защитил ее. Ты встал на сторону тех, кто на нее нападал. Ты назвал ее эгоисткой. После этого что можно обсуждать?
— Я был в шоке! Я не думал!
— В том-то и дело, — резко сказала Лена. — Ты не думал. О ней. Ты думал о своем брате, о своей маме, о своем имидже хорошего сына и брата. А о жене — нет. А она, между прочим, твоя семья. Или должна была ею быть.
Она захлопнула дверь. Он простоял еще с полчаса в холодном подъезде, надеясь, что Настя выглянет, что она его услышит. Но дверь оставалась закрытой.
Он вернулся домой. Одиночество встретило его у порога, как живое, дышащее существо. Он включил телевизор, чтобы заглушить его, но голоса из ящика казались такими же чужими и бессмысленными, как вчерашние голоса его брата и его девушки.
На следующий день приехала Людмила Петровна. Узнав, что Игорь с Кристиной уехали, а Настя ушла от сына, она примчалась в слезах и причитаниях.
— Димочка, родной мой! Да как она посмела! Бросить тебя из-за такой ерунды! Да ты же только чищешь стал без этой железной леди! Она тебя никогда не ценила! Всегда свысока смотрела! Я с первого дня видела — не пара она тебе!
Она хлопотала на кухне, готовила ему его любимые котлеты, наводила порядок в квартире, без конца говоря и говоря. И с каждым ее словом Дмитрий чувствовал, как стены его личной тюрьмы смыкаются все теснее. Он смотрел на мать — на ее суетливые движения, на ее полные праведного гнева глаза — и понимал: Игорь был прав. Он всегда был и останется маменькиным сынком. И Настя была его единственным шансом вырваться. Шансом, который он сам же и уничтожил.
— Мама, хватит, — тихо сказал он, когда она в пятый раз принялась рассуждать о «нормальных девушках», которые умеют готовить и уважают семью мужа.
— Что хватит? Тебе же плохо, сыночек! Я должна тебе помочь! Ты один не справишься.
— Я справлюсь. Уйди, пожалуйста. Я хочу побыть один.
Людмила Петровна замерла с кастрюлей в руках, ее лицо вытянулось от обиды.
— Так вот как? Мать, которая всю жизнь на тебя положила, теперь стала не нужна? Ее выгоняют, как собаку? Хорошо, Дима. Очень хорошо. Я все поняла.
Она сняла фартук, собрала свои вещи и ушла, хлопнув дверью не слабее Игоря. И снова в квартире воцарилась тишина. Но на этот раз она была другой. Не давящей, а… освобождающей.
Он был окончательно и бесповоротно один. Без жены. Без брата. Без матери. Один на один с самим собой и с последствиями своих поступков.
Прошла неделя. Настя не выходила на связь. Он написал ей длинное письмо по электронной почте. Описал все, что понял. Что он был неправ. Что осознал свою зависимость от матери. Что готов на все, чтобы она вернулась. Что будет ходить к психологу. Что переоформит квартиру на них обоих, если это ее успокоит. Он писал искренне, выворачивая душу наизнанку.
Ответ пришел через два дня. Короткий и безжалостный.
«Дима, я прочла твое письмо. Спасибо за слова. Но слов мне уже недостаточно. Ты не просто ошибся. Ты показал мне, что в критической ситуации я не могу на тебя рассчитывать. Что твоя верность условна. А без этого не может быть брака. Я подаю на развод. Прошу тебя, не пытайся меня остановить. Это мое окончательное решение».
Он перечитал эти строки раз двадцать. В них не было злости, не было упреков. Была холодная, безжизненная констатация факта. Факта смерти их брака.
Он не стал спорить. Не стал умолять. Он понял, что она права. Доверие, как хрустальная ваза, разбилось вдребезги. Можно склеить осколки, но трещины будут видны всегда. И вода будет просачиваться наружу.
Он подал заявление на развод по обоюдному согласию. Они встретились в здании суда в назначенный день. Она пришла одна. Выглядела уставшей, но спокойной. На ней было простое серое платье, и она казалась ему совершенно чужой.
Они сидели в зале ожидания, не глядя друг на друга.
— Как ты? — все же спросил он, потому что молчание стало невыносимым.
— Живу, — коротко ответила она. — Работаю. Сняла небольшую студию на время, пока решаются вопросы с разводом.
— Квартира… она твоя. Я не претендую.
— Я знаю, — она посмотрела на него, и в ее глазах он не увидел ни ненависти, ни сожаления. Только пустоту. — Это никогда не было главным.
— Я знаю.
Их вызвали в кабинет. Процедура заняла минут двадцать. Они подписали бумаги, поставили печати. Все было кончено. Три года брака, планы на ребенка, общие мечты — все превратилось в несколько листов бумаги с официальными штампами.
Они вышли на улицу. Шел мокрый, противный снег с дождем, характерный для конца ноября. Он превращался в слякоть под ногами, забивался в воротники пальто.
— Значит, все, — сказала Настя, застегивая пуговицы.
— Да. Все.
Он хотел сказать что-то еще. Извиниться в последний раз. Пожелать ей счастья. Но слова застревали в горле, бессмысленные и ненужные.
— Береги себя, Дима, — тихо сказала она и, повернувшись, пошла к остановке автобуса.
Он смотрел ей вслед, пока ее стройная фигура в сером пальто не растворилась в серой ноябрьской мгле. Он стоял под мокрым снегом, и по лицу у него текли капли — то ли дождь, то ли слезы. Он не мог разобрать.
Он остался один на пустом тротуаре перед безликим зданием суда. В кармане лежала синяя папка с документами, подтверждающими, что он больше не муж. Что он снова просто Дмитрий, тридцати двух лет, инженер. И что его дом — это не светлая двушка, которую он когда-то считал своим убежищем, а маленькая однушка его матери, где его ждала его законная, неизбежная участь.
Он закурил, хотя бросал два года назад. Прокуренный дым щекотал горло, но хоть как-то отвлекал от кома боли, застрявшего где-то в груди. Он понимал теперь, с кристальной, беспощадной ясностью. Он был не жертвой обстоятельств. Он был их архитектором. Он сам выстроил эту клетку из долга, вины и ложного представления о семейных ценностях. И захлопнул дверцу, когда та женщина, которая была его настоящей семьей, попыталась его из этой клетки вытащить.
Он дошел до своей машины, сел за руль, но не завел мотор. Просто сидел, глядя на запотевшее стекло, за которым медленно темнел зимний день. Впереди была жизнь. Длинная, серая полоса одиночества и сожалений. И он должен был пройти по ней сам. Без матери, указующей путь. Без жены, поддерживающей за руку. Без брата, тянущего из кармана последние деньги.
Он был свободен. Свободен от всего, что составляло смысл его прежней жизни. И в этой новой, ужасающей свободе он, наконец, начинал понимать, кто он такой на самом деле. И кого он потерял.
