— Твоя любовница в куклы играла, когда я рожала твоих детей, — выдохнула Марина, сжимая в руке фотографию. — Какой же ты слабак, Витя. Даже врать толком не научился за двадцать лет.
— Мариш, это не то, что ты думаешь…
— А что я должна думать? Что моя племянница просто так тебе фотки шлет? Что случайно подписывает «любимому»?
— Это недоразумение, я…
— Заткнись. Просто заткнись и слушай.
Марина опустилась на табурет, все еще сжимая злополучное фото. На кухне пахло борщом — она варила его любимый, со свеклой и чесночными пампушками. Теперь кастрюля остывала на плите, как и их брак.
Двадцать лет. Две дочери. Ипотека за трешку в спальном районе. И вот это — двадцатилетняя Алиска, дочь ее младшей сестры, в кружевном белье на фоне их дачи. Той самой дачи, которую они с Витей строили по выходным, таская кирпичи и месяц питаясь одной картошкой.
— Помнишь, как Настя родилась? — Марина говорила тихо, но в голосе звенела сталь. — Ты тогда на вахте был. А я одна, с разрывами, тридцать часов в родах. Звонила тебе — недоступен. Алиске тогда два года было. Она к нам в гости приходила, я ей косички заплетала.
Витя молчал, уставившись в пол. Седина в висках, морщины у глаз — когда он успел так постареть? Или это она перестала замечать?
— А когда Ленка родилась, помнишь? Ты опять где-то шлялся. «Совещание важное, Мариш, карьера, для семьи же стараюсь». Алиске восемь было. Она у нас ночевала, пока Светка в командировке была. Сказки ей читала я, пока ты свою карьеру строил.
На столе завибрировал телефон Виктора. На экране высветилось: «Алисочка». Марина усмехнулась — даже пароль не поставил, идиот.
— Возьми. Давай, возьми при мне.
— Марин, не надо…
— Возьми, я сказала!
Витя дрожащей рукой взял телефон, нажал отбой. Через секунду — новое сообщение. Марина вырвала телефон, прочитала вслух:
— «Зай, ты где? Я уже в нашей квартире, шампанское охлаждается». В НАШЕЙ квартире, Вить? Это та однушка, что ты якобы в аренду сдаешь?
Борщ на плите покрылся пленкой. Марина встала, выключила газ под чайником. Движения четкие, выверенные — так она всегда делала, когда нужно было не сорваться.
— Знаешь, что самое мерзкое? Не то, что ты спишь с девчонкой, которая тебе в дочки годится. И даже не то, что это моя племянница. А то, что ты даже на нормальную любовницу не способен. Выбрал ту, которая проще, доступнее. Которая на твои понты повелась — машина, рестораны, айфон последний. Слабак.
— Марина, я люблю тебя, семью нашу…
— Любишь? — она развернулась к нему. — Когда Настя в больнице лежала с аппендицитом, где ты был? На рыбалке с Алиской, я теперь понимаю. Когда у Ленки выпускной был, ты «в командировку срочную» умотал. Тоже с ней?
Витя кивнул. В глазах — пустота пополам со страхом.
— Три года, — выдохнул он. — Три года мы вместе.
— Три года… Ей семнадцать было, когда началось? Совратитель хренов.
— Восемнадцать! Ей восемнадцать было!
— Ах, ну тогда конечно, совсем другое дело, — Марина рассмеялась. — Знаешь что? Я сейчас Светке позвоню. Пусть знает, какая у нее дочь выросла. И какой у меня муж.
— Не надо! Марин, прошу! Давай сами разберемся!
— Сами? — она набирала номер сестры. — Нет уж, хватит. Я двадцать лет сама разбиралась. Сама детей растила, сама ночами не спала, сама со всем справлялась. А ты? Ты даже любовницу сам найти не смог — из родни выбрал, чтоб наверняка.
Гудки в трубке. Светлана взяла сразу:
— Марин? Привет! Как дела?
— Светка, — голос Марины дрогнул впервые за весь разговор. — Приезжай. Прямо сейчас приезжай. И Алису захвати.
— Что случилось? Марина, ты плачешь?
— Приезжай. Твоя дочь… Мой муж… просто приезжай.
Марина бросила трубку. Витя сполз по стенке на пол, закрыв лицо руками. А она смотрела на него сверху вниз — на этого чужого, жалкого человека, с которым прожила половину жизни.
— Вставай, — приказала она. — Девочки через час из школы придут. Соберешь вещи и свалишь к своей малолетке. Объясняться с дочерьми буду я, как всегда. Но квартиру, дачу и машину — все пополам. И алименты до копейки. Это я тебе как юрист говорю, а не как жена.
— Марин…
— Всё. Хватит. Знаешь, я думала, ты хоть раз в жизни поведешь себя как мужчина. Придешь, признаешься, попросишь прощения. Или уйдешь красиво, не позорясь. Но нет. Ты даже изменить по-человечески не смог. С малолеткой из родни, тайком, трусливо. Какой же ты слабак, Витя. Просто слабак.
Через час приехала Светлана. Алиса пряталась за ее спиной, но Марина видела — никакого раскаяния. Только злость и обида, что попалась.
— Тетя Марина, я…
— Молчи. Просто молчи, девочка. Забирай своего «зайчика» и проваливайте. Живите теперь вместе, стройте счастье на моих костях. Только запомни — он тебя предаст точно так же. Слабаки не меняются.
Витя собирал вещи наверху. Светлана плакала на кухне, повторяя: «Как она могла, она же ребенок был». Марина наливала чай и думала только об одном — как рассказать дочерям, что папа больше не придет.
В дверях Витя обернулся:
— Марин, может, еще подумаем? Ради детей?
Она швырнула в него кастрюлей с остывшим борщом. Промахнулась — кастрюля разбила зеркало в прихожей.
— Это на счастье, — усмехнулась Марина. — Вали уже. И ключи оставь.
Дверь захлопнулась. Она осталась одна в квартире, где прожила двадцать лет. На стене — семейные фотографии. Свадьба, выписка из роддома, первый класс Насти, день рождения Лены. Целая жизнь, которая оказалась ложью.
Марина сняла свадебное фото, разбила стекло, достала снимок. Молодые, красивые, счастливые. Она тогда верила, что у них все будет хорошо. Что Витя — ее судьба, ее опора, ее мужчина.
Какой же он оказался слабак.
Она порвала фотографию на мелкие кусочки и выбросила в мусор. Туда же полетело кольцо.
А потом Марина села за стол, налила себе коньяка из Витиной заначки и впервые за много лет почувствовала себя свободной.
Дочери вернулись через полчаса. Настя с Леной ворвались в квартиру, споря о какой-то ерунде из школьной жизни. Замерли на пороге кухни — мама с коньяком посреди дня, разбитое зеркало в прихожей, борщ на обоях.
— Мам? — Настя первая нарушила тишину. — Что случилось?
Марина посмотрела на дочерей. Восемнадцать и шестнадцать. Настя — вся в отца, те же карие глаза, упрямый подбородок. Лена — ее копия, русая, с веснушками на носу.
— Садитесь, девочки. Нам нужно поговорить.
— Где папа? — Лена оглядывалась по сторонам.
— Папа больше не живет с нами. Он… он теперь живет с Алисой. С тетей Светиной дочкой.
Молчание было таким плотным, что слышно было, как капает кран.
— В смысле «живет»? — Настя побледнела. — Мам, ты что несешь? Алиске двадцать лет!
— Двадцать один. И они вместе уже три года.
Лена вскочила, опрокинув стул:
— Врешь! Папа не мог! Он же… он же папа!
— Мог, Леночка. Еще как мог.
Настя сидела не шевелясь, сжав кулаки. В ней всегда было больше от Марины, чем казалось — та же способность держать удар.
— Сволочь, — процедила старшая дочь. — Вот сволочь. А еще мне про честность лекции читал.
— Настя! — Лена повернулась к сестре. — Как ты можешь?
— А что? Называть вещи своими именами? Наш отец — старый извращенец, который спит с девчонкой, нам в сестры годящейся. Которая у нас в гостях была, которую мы двоюродной сестрой считали!
Лена разрыдалась. Марина обняла младшую, прижала к себе. От дочери пахло яблочным шампунем и школой — мелом, столовскими котлетами, дешевым парфюмом одноклассниц.
— Тише, милая. Тише. Все будет хорошо.
— Как хорошо? — Лена подняла заплаканное лицо. — Как может быть хорошо? У Машки родители развелись, она теперь как футбольный мяч — неделю там, неделю тут. И все над ней ржут, что у нее батя молодую нашел!
— Над тобой никто смеяться не будет, — Настя встала, подошла к сестре. — Попробуют только. Я им всем морды побью.
— Настя, без рукоприкладства, — автоматически поправила Марина.
— Мам, ну какое «без рукоприкладства»? Отец с Алиской! С Алиской, мам! Это же… это же мерзость какая-то! Она ко мне на день рождения в прошлом году приходила!
Марина налила себе еще коньяка. Руки больше не дрожали.
— Знаете, девочки, я вам одно скажу. Мы справимся. Мы и так все эти годы втроем справлялись. Папа только деньги приносил, да и то не всегда. Кто вас к врачам водил? Кто уроки проверял? Кто на собрания ходил? Кто по ночам сидел, когда болели?
— Ты, — тихо сказала Лена.
— Я. И дальше справлюсь. А отец… Отец пусть живет как хочет. Только вы решайте сами — хотите с ним общаться или нет. Заставлять не буду.
— Я не хочу, — отрезала Настя. — Для меня он умер. Человек, который может так поступить — не отец мне.
— Настюш, это твое право. Лена?
Младшая покачала головой:
— Не знаю. Мне надо подумать. Можно я к Машке пойду?
— Иди, милая. Только к десяти домой.
Лена ушла в свою комнату, хлопнула дверью. Настя осталась на кухне, села напротив матери.
— Мам, а ты знала?
— Что?
— Ну, что папа… такой. Что он способен на такое.
Марина задумалась. Знала ли? Были звоночки — поздние возвращения, запах чужих духов, тайные переписки в телефоне. Но она не хотела знать. Боялась остаться одна, разрушить семью, traumatize детей.
— Наверное, не хотела знать. Думала, пройдет. Кризис среднего возраста, все дела. Не думала, что он настолько… опустится.
— А тетя Света? Она что сказала?
— Рыдала. Говорила, что Алиса еще ребенок был, что Витя ее совратил. Хотя какой ребенок в восемнадцать лет? Я в восемнадцать уже работала и тебя носила.
Настя помолчала, потом встала, обошла стол, обняла мать сзади.
— Мам, мы правда справимся. Я устроюсь на работу, буду помогать. И Ленка тоже. Нам он не нужен.
— Не говори так, Настюш. Он все-таки ваш отец.
— Был. Был отцом. А теперь просто… никто.
Вечером позвонила Светлана. Голос сорванный, пьяный:
— Марина, прости нас! Прости! Я ее выгнала! И его выгнала! Пусть катятся оба!
— Света, ты пьяная. Иди спать.
— Нет, ты послушай! Она мне сказала… сказала, что любит его! Что они счастливы! Какое счастье, Марин? Какая любовь? Он же ей в отцы годится!
— Света…
— А знаешь, что еще она сказала? Что ты сама виновата! Что не могла мужа удержать, вот он и ушел к молодой! Мерзавка! Я ее воспитывала, ночей не спала, а она…
Марина нажала отбой. Хватит. Достаточно на сегодня драм.
Ночью не спалось. Кровать казалась огромной без Витиного храпа. Марина встала, пошла на кухню. В окне — огни ночного города. Где-то там, в съемной однушке, ее муж спит с девчонкой, которой годится в отцы. Строит новое счастье.
А здесь, в трешке с ипотекой, остались они — три женщины. Преданные, брошенные, но не сломленные.
Утром разбудил звонок. Витя.
— Марин, мне вещи забрать надо. И документы.
— Приезжай в два. Девочки в школе будут.
— Марин, может, поговорим? Нормально, по-человечески?
— О чем говорить, Вить? Ты сделал выбор. Живи с ним.
— Я хочу видеться с дочерьми.
— Это их решение. Настя не хочет тебя видеть. Лена пока думает.
— Ты настроила их против меня!
— Нет, Витя. Ты сам все сделал. Я только сказала правду.
Он приехал ровно в два. Постаревший за одну ночь, помятый, небритый. Алисы с ним не было — видимо, побоялся привести.
Собирал вещи молча. Марина сидела на кухне, пила чай. Ждала, что он что-то скажет. Попросит прощения. Объяснит. Но Витя молчал.
У дверей обернулся:
— Я буду платить алименты тебе, содержать. И за квартиру половину ипотеки.
— Спасибо, — сухо ответила Марина.
— Марин, я… я не хотел, чтобы так вышло.
— Но вышло. Иди, Витя. Твоя Алиса ждет.
Он ушел. Марина закрыла дверь, повернула все замки. Села на пол в прихожей и впервые за эти сутки дала себе волю — завыла в голос, как волчица.
Двадцать лет. Двадцать лет псу под хвост.
Но ничего. Она справится. Она всегда справлялась.
Поднялась, умылась холодной водой. Посмотрела на себя в зеркало — морщины в уголках глаз, седые волосы у висков. Сорок лет — не девочка. Но и не старуха.
Жизнь не кончилась. Она только началась заново.
А Витя… Витя пусть живет со своей малолеткой. Посмотрим, надолго ли хватит их «любви», когда кончатся деньги и начнутся будни. Когда Алиса поймет, что связалась со стареющим мужиком, у которого две взрослые дочери и куча долгов. Когда Витя поймет, что двадцатилетняя девчонка — это не только упругое тело, но и пустая голова, истерики и требования.
Марина усмехнулась своему отражению.
Какой же он все-таки слабак.
