Документы лежали на столе. Договор купли-продажи. Печати. Подписи. Два миллиона восемьсот тысяч — за однушку на окраине Москвы. Всё, что у Галины было.
— Мам, ты точно уверена? — нотариус смотрела с сочувствием.
— Уверена. Дочке нужнее.
Галина Петровна расписалась. Рука не дрогнула. Пятьдесят четыре года. Тридцать из них — копила на эту квартиру. После смерти мужа. Одна. На двух работах. Откладывала с пенсии. С зарплаты медсестры. По копейке. По рублю. И вот — накопила. Купила. Прожила в ней пять лет. А теперь продаёт. Ради Насти. Единственной дочери.
Настя позвонила месяц назад. Плакала в трубку.
— Мам, я не знаю, что делать! Ипотека! Проценты бешеные! Квартиру отберут!
— Сколько нужно?
— Два с половиной миллиона. Долг накопился. Я потеряла работу. Не могу найти новую.
— Я помогу.
— Откуда у тебя такие деньги?
— Квартиру продам.
— Мам, не надо! Это же твоё!
Но Галина уже решила. Дочка важнее. Всегда была важнее. С первого крика в роддоме. С первого шага. Первого слова. Ради неё жила. Работала. Терпела.
Деньги перевела в тот же день. На счёт Насти. Та обещала приехать. Поблагодарить. Обнять. Не приехала. Занята. Дела.
Галина собрала вещи. Немного. Два чемодана. Остальное раздала соседям. Мебель — новым хозяевам оставила. Молодая пара. Первая квартира. Радовались. Как она когда-то.
Билет на поезд купила до Вологды. Там сестра двоюродная живёт. Валя. Давно звала в гости. Теперь не в гости — насовсем.
Перед отъездом решила к Насте заехать. Попрощаться. Обнять. В последний раз увидеть квартиру, за которую заплатила всем, что имела.
Дверь открыл незнакомый мужчина. Высокий. Холёный. В дорогом халате.
— Вам кого?
— Настю. Я мама её.
— А, Галина Петровна! Настя о вас рассказывала. Проходите.
Квартира — как с картинки. Евроремонт. Итальянская мебель. Картины на стенах. Не та квартира, за которую дочь якобы не могла платить ипотеку.
Настя вышла из спальни. В шёлковом пеньюаре. Макияж идеальный. Маникюр. Совсем не похожа на ту, что месяц назад плакала в трубку.
— Мам? Ты чего приехала?
— Попрощаться. Я в Вологду уезжаю. К тёте Вале.
— Зачем?
— Квартиру же продала. Жить негде.
Настя нахмурилась. Отвела в сторону. На кухню.
— Мам, ты что, серьёзно? Могла бы у подруг пожить. Или комнату снять.
— Насть, я всё тебе отдала. У меня денег нет на съём.
— Мам, ну что ты как маленькая! Я же не просила квартиру продавать!
— Но ты сказала — ипотека, долги…
— Ну да, были проблемы. Но Эдуард помог. Это мой мужчина. Бизнесмен. Всё решил. Долги закрыл.
Галина села на стул. В голове шум. В груди — пустота.
— Когда он помог?
— Да недели три назад.
— Но я же перевела деньги две недели назад!
— Ну и что? Пригодятся. На отпуск слетаем. На Мальдивы.
— Насть… Это же моя квартира была. Вся жизнь моя.
Настя закатила глаза. Села напротив. Взяла мать за руку. Холодно. Формально.
— Мам, слушай. Я благодарна. Правда. Но… Ты мне не нужна. Понимаешь? У меня теперь другая жизнь. Эдуард. Его круг. Там такие люди! А ты… Ну какая ты? Медсестра из поликлиники. О чём с тобой говорить? Стыдно тебя людям показать.
Каждое слово — нож. В сердце. В душу. В материнскую любовь, которую несла через всю жизнь.
— Я тебя растила одна. Отец умер, когда тебе три было.
— Знаю. Ты мне это тысячу раз говорила. Но я не просила меня растить. Это твой выбор был.
— Настя…
— Мам, не начинай. Я тебе денег дам. На дорогу. И буду присылать. Тысяч пять в месяц. Нормально? Но жить со мной… Или даже в Москве… Не надо. Эдуард не поймёт. У него мама профессор. А ты кто?
Галина встала. Медленно. Ноги ватные. В глазах темно. Пятьдесят четыре года. А будто сто пятьдесят четыре.
— Я твоя мать. Которая отдала тебе всё.
— Я не просила. И вообще, хватит manipulировать! Это токсично! Я с психологом работаю. Она сказала — нужно границы выстраивать. С токсичными родителями.
Токсичная. Она. Которая ночами не спала, когда Настя болела. Которая последнее отдавала на репетиторов. На институт. На свадьбу первую. Неудачную. На развод потом. На всё.
Эдуард вышел из комнаты. Посмотрел на часы. Ролекс. Золотые.
— Настён, мы опаздываем. На презентацию.
— Да, милый. Мама уже уходит.
Галина пошла к двери. Настя сунула в руку конверт.
— Тут двадцать тысяч. На первое время хватит.
Двадцать тысяч. За квартиру в два миллиона восемьсот. За жизнь, положенную к ногам дочери.
— Спасибо, — сказала Галина тихо.
— Мам, не обижайся. Просто у каждого своя жизнь. Ты свою прожила. Теперь я свою живу. Без тебя. Так лучше. Для всех.
Дверь закрылась. Галина стояла на лестничной площадке. В подъезде элитного дома. Где её дочь живёт с богатым мужчиной. На деньги, вырученные за материнскую квартиру.
Спустилась вниз. Медленно. Держась за перила. Консьерж посмотрел с жалостью. Видел, наверное, как выставили. Не первую выставляют.
На вокзал поехала на метро. В вагоне — люди. Молодые. Старые. Счастливые. Несчастные. У каждого своя история. Своя боль. Своё предательство.
Поезд на Вологду — через три часа. Села в зал ожидания. Достала телефон. Хотела позвонить Вале. Предупредить. Но слёзы полились. Не остановить. Пятьдесят четыре года. А плачет, как девчонка. Которую бросил первый парень.
— Вам плохо? — женщина рядом. Ровесница. Участливая.
— Нет. Всё хорошо.
— Не похоже на хорошо.
— Дочь… Дочь отказалась. От меня.
Рассказала. Всё. Незнакомке. Легче незнакомым рассказывать. Они не осудят. Не вспомнят потом.
Женщина слушала. Кивала. Потом обняла. Просто обняла. Молча.
— Меня сын бросил. Пять лет назад. Тоже за ненадобностью. Жена молодая не хотела свекровь под боком. Я уехала. К брату. На Урал. Знаете что? Я там счастлива. Впервые в жизни. Для себя живу. Не для сына. Не для бывшего мужа. Для себя.
— Как это — для себя?
— А вы когда последний раз то делали, что хотите вы? Не дочь. Не муж. Не начальство. Вы?
Галина задумалась. И не вспомнила. Тридцать лет — для других. Для Насти в первую очередь.
— Не помню.
— Вот. А теперь — можете. Свободны. Это не конец. Это начало.
Поезд подали. Галина села у окна. Вагон полупустой. Тихо. Только стук колёс. Москва осталась позади. С ней — прошлая жизнь. Та, где она была нужна. Или думала, что нужна.
Валя встречала на вокзале. Полная. Румяная. Улыбчивая.
— Галка! Сколько лет!
— Десять, наверное.
— Точно десять. На похоронах мамы виделись. Пошли домой. Самовар поставлю. Пироги испекла. С капустой. Помнишь, ты любила в детстве?
Помнила. В детстве многое любила. Потом забыла. Некогда было любить. Надо было выживать. Растить дочь. Работать.
Дом у Вали большой. Деревянный. Старый. Но уютный. Печка. Кот на печке. Герань на окнах. Как у бабушки. Давно. В другой жизни.
— Располагайся. Комната твоя наверху. Светлая. Вид на реку.
Комната и правда светлая. Белые занавески. Вышитые подушки. Икона в углу. Покой.
— Валь, я заплачу. За проживание. У меня есть немного.
— Не глупи. Мы же родня. Мне одной скучно. Муж помер. Дети в городах разъехались. Редко приезжают. А вдвоём — веселее.
За чаем рассказала. Про Настю. Про квартиру. Про «токсичность». Валя слушала. Головой качала.
— Эх, Галка. Дура ты.
— Знаю.
— Не в том дура, что квартиру продала. А в том, что всю жизнь для неё жила. А для себя — ни дня.
— Она же дочь.
— И что? У меня трое. И что? Вырастила. Выучила. Отпустила. Живут своей жизнью. Я — своей. Встречаемся по праздникам. Созваниваемся. Но жить друг для друга… Это неправильно.
— Но материнский долг…
— Какой долг? Родить. Вырастить. Выпустить в жизнь. Всё. Долг выполнен. Дальше — каждый сам.
Галина заплакала. Снова. Валя налила чаю. Покрепче. С травами. Успокаивающими.
— Поплачь. Выплачь. А потом — жить начнём. По-новому. Для себя.
Первую неделю Галина спала. Просто спала. По двенадцать часов. Организм отдыхал. От тридцати лет напряжения. Стресса. Беготни.
Потом начала помогать по дому. Готовить. Убирать. В огороде копаться. Руки помнили. В детстве у бабушки так же. Земля. Грядки. Простая работа. Успокаивающая.
— Галь, а пойдём в клуб вечером? — предложила Валя через месяц.
— Какой клуб?
— Дом культуры наш. Хор там. Для пожилых. Поём. Весело.
— Я не пою.
— Все не поют. А потом — поют. Пошли. Не понравится — не будешь ходить.
Пошла. В Доме культуры — человек двадцать. Женщины в основном. Пара мужчин. Все за пятьдесят. Кто за шестьдесят. Весёлые. Живые.
Руководитель — Михаил Степанович. Шестьдесят лет. Бывший учитель музыки. Баян. Улыбка. Доброта в глазах.
— Новенькая? Добро пожаловать! Голос какой?
— Не знаю. Не пела никогда.
— Все так говорят. Садитесь с альтами. Валентина покажет.
Пели народные песни. «Калинку». «Катюшу». «Подмосковные вечера». Галина сначала молчала. Слушала. Потом подпевать начала. Тихо. Потом — громче. Оказалось — голос есть. Приятный. Чистый.
— Молодец! — похвалил Михаил Степанович. — Будете нашей солисткой!
— Что вы! Я не умею!
— Научитесь. Все учатся.
После репетиции пили чай. С пирогами. Домашними. Кто-то принёс. Делились новостями. Смеялись. Просто. Искренне. Без подвоха.
— Вы откуда к нам? — спросила женщина рядом. Нина Васильевна. Бывшая учительница.
— Из Москвы.
— О! Столичная! А чего к нам?
— К сестре приехала. Погостить.
— Насовсем гостить?
— Наверное.
— И правильно. У нас хорошо. Тихо. Спокойно. Душевно.
Михаил Степанович подошёл с баяном.
— Галина… простите, отчество не знаю.
— Петровна.
— Галина Петровна, а давайте дуэтом попробуем? «Огней так много золотых»?
— Я не знаю слов.
— Я подскажу. Попробуйте.
Спели. Сначала неуверенно. Потом — лучше. В конце все хлопали.
— Талант! — кричали. — Нам такая солистка нужна!
Галина смутилась. Когда последний раз хвалили? Не помнит. Настя не хвалила. Критиковала. Всегда что-то не так. Не то приготовила. Не так сказала. Не там работала.
Домой возвращались с Валей под руку. Осень. Листья жёлтые. Воздух чистый. Звёзды видны. В Москве не видела звёзд. Некогда было смотреть.
— Понравилось? — спросила Валя.
— Очень.
— Михал Степаныч на тебя глаз положил.
— Не выдумывай!
— А что? Вдовец он. Пять лет как. Одинокий. Хороший мужик. Не пьёт. Дом свой. Пенсия приличная.
— Валь, мне пятьдесят четыре.
— И что? Жизнь кончилась? Самое время для любви. Когда дети выросли. Обязательства выполнены. Можно для себя пожить.
Галина задумалась. А правда — почему нет? Почему в пятьдесят четыре нельзя влюбиться? Быть счастливой?
На следующую репетицию пришла с пирогом. Своим. С яблоками. По бабушкиному рецепту. Вспомнила.
— Ой, какая прелесть! — расхваливали женщины.
Михаил Степанович попробовал. Глаза закрыл от удовольствия.
— Как мама пекла. В детстве. Давно такого не ел.
После репетиции предложил проводить.
— Темно уже. Одним опасно.
— Мы с Валей.
— Валентина, вы не против? Я Галину Петровну провожу. Заодно поговорим. О репертуаре.
Валя хитро улыбнулась.
— Конечно, Михал Степаныч. Провожайте. А я к Нине Васильевне зайду. Давно обещала.
Шли медленно. Говорили. О музыке. О жизни. О прошлом.
— Вы замужем были?
— Была. Овдовела давно. Дочь одна растила.
— И как дочь?
— В Москве. Своей жизнью живёт.
Не стала рассказывать. Зачем? Своя боль — она своя. Незачем на других выливать.
— У меня сын. В Питере. Профессор. Приезжает редко. Занят.
— Скучаете?
— Сначала скучал. Потом привык. Хор помогает. Музыка. Люди. А теперь вот… вы.
Галина остановилась.
— Я?
— Галина Петровна, я немолодой человек. Времени на реверансы нет. Вы мне очень нравитесь. Давайте дружить. А там… как получится.
— Михаил Степанович…
— Можно просто Миша. Друзья меня так зовут.
— Миша, я… Я не умею. Отношения. Тридцать лет одна. Для дочери жила.
— А теперь для себя поживите. Попробуйте. Со мной. Не получится — разбежимся. Но попробовать стоит. Как думаете?
Подумала. А что теряет? Ничего. Всё уже потеряно. Квартира. Дочь. Иллюзии. Осталась только жизнь. Своя. Которую можно прожить как хочется.
— Давайте попробуем.
Встречались каждый день. То в хоре. То просто гуляли. По набережной. По парку. Говорили обо всём. Михаил оказался интересным собеседником. Начитанным. С юмором.
Через месяц призналась. Про Настю. Про квартиру. Про «токсичность».
Михаил выслушал. Обнял. Просто обнял. Молча. А потом сказал:
— Знаете, Галя, дети — они как птицы. Вырастил. Выкормил. Научил летать. И отпустил. Прилетят — хорошо. Не прилетят — их право. Главное — мы свой долг выполнили. А дальше — наша жизнь. Для нас.
На Новый год Михаил сделал предложение. Просто. За праздничным столом. При всём хоре.
— Галина Петровна, выходите за меня. Будем вместе стареть. Песни петь. Пироги печь. Жить.
Хор заапплодировал. Валя прослезилась. Галина сказала «да». Тихо. Но твёрдо.
Расписались в январе. Скромно. Свидетели — Валя и сосед Михаила. Ресторанов не было. Дома посидели. Спели. Посмеялись. По-простому. По-человечески.
Настя узнала через три месяца. От знакомых. Позвонила. Возмущённая.
— Мам, что за цирк? Ты замуж вышла?
— Да.
— В твоём возрасте?!
— А что с моим возрастом?
— Стыдно же! Что люди скажут!
— Какие люди, Настя?
— Ну… Эдуард. Его друзья. Если узнают…
— А при чём тут они? Это моя жизнь.
— Мам, ты меня позоришь!
— Чем? Тем, что счастлива?
— Да какое счастье в пятьдесят четыре?!
— Настоящее. Которого у тебя, видимо, нет. Раз мать из-за мужика выгнала.
— Я не выгоняла!
— Выгнала, Настя. Но спасибо тебе.
— За что?
— За то, что дала мне шанс. На настоящую жизнь. Свою. Где я не токсичная мать. А любимая жена. Счастливая женщина.
Повесила трубку. Больше Настя не звонила. И слава богу.
А Галина жила. С Михаилом. В его доме. С печкой. Садом. Баней. Пела в хоре. Пекла пироги. Принимала гостей. Ездила в гости.
Летом приехал сын Михаила. С женой. С детьми.
— Папа счастлив, — сказал Галине. — Спасибо вам.
— Это ему спасибо.
— Знаете, я рад, что папа не один. Что у него есть вы.
Вот так. Чужой сын рад. А родная дочь — стыдится.
На годовщину свадьбы Михаил подарил путёвку. В санаторий. В Кисловодск. Вдвоём.
— Миш, дорого же!
— Галь, мы всю жизнь экономили. На детей. На будущее. А будущее — вот оно. Сейчас. И надо им пользоваться. Пока можем.
В санатории было чудесно. Прогулки. Процедуры. Концерты. На одном Галина пела. Соло. «Огней так много золотых». Зал аплодировал стоя.
— Ваша жена — талант! — говорили Михаилу.
— Знаю, — улыбался. — Мне повезло.
А в Москве в это время Настю бросил Эдуард. Нашёл моложе. Красивее. Без проблем с «токсичными родственниками». Квартиру пришлось продавать. Долги Эдуарда. Оказалось — на ней записаны. Деньги от маминой квартиры давно потрачены. На шмотки. Рестораны. Понты.
Написала матери. СМС. «Мам, прости. Можно приехать?»
Галина ответила: «Приезжай. Погостить. Ненадолго. У меня теперь своя жизнь. Муж. Дом. Хор. Я счастлива. Впервые. Не хочу это менять. Даже ради тебя».
Настя не приехала. Гордость не позволила. Или понимание — там ей не рады. Как токсичной дочери.
А Галина в свои пятьдесят пять расцвела. Похорошела. Помолодела. Счастье красит лучше любой косметики.
— Знаешь, — сказала как-то Михаилу. — Я думаю…
— О чём?
— Если бы Настя меня не выгнала. Не назвала токсичной. Я бы в Москве сидела. Одна. В съёмной комнате. Ждала бы, когда дочь вспомнит. Позвонит. А так…
— А так ты со мной. И мы счастливы.
— Да. Парадокс. Предательство дочери привело к счастью.
— Всё к лучшему, Галь. Даже боль. Она учит ценить радость.
И это правда. Боль научила. Предательство — освободило. От иллюзий. От ненужных жертв. От токсичных отношений. Да, именно от токсичных. Где мать — вечная жертва. А дочь — вечный кредитор. Которому все должны.
Теперь Галина никому не должна. Только себе. Быть счастливой.
И она счастлива. В свои пятьдесят пять. С любимым мужем. В маленьком городе. С хором. Пирогами. Простой жизнью.
Настоящей жизнью.
Своей.
