Ворота скрипнули в половине одиннадцатого. Машина остановилась у крыльца, и первой вышла Мария Петровна в белой блузке, как на банкет, а не в деревню.
— Ну что, Оленька, принимай гостей! Мы проверить приехали, что вы тут в глуши развели.
Я стояла на крыльце с мокрой футболкой Павлика в руках. Виктор уехал позавчера в командировку на три дня, и я специально не говорила родителям мужа, что мы здесь.
— Мы не ждали вас. У меня в холодильнике только творог и сосиски.
Мария Петровна прошла мимо меня в дом, будто не слышала. Открыла холодильник, заглянула в шкафчики:
— Мука есть. Яйца вижу. Хватит. Иди, пеки оладьи, мы с дороги голодные. А мы пока за Павликом присмотрим.
Павлик прижался к моей ноге и молчал. Свекровь он побаивался.
— Павлик устал, ему надо…
— Ладно, сиди тут. Григорий, пошли на воздух.
Они вышли на участок и через минуту уже лежали на деревянных лежаках под яблоней, будто на курорте. Павлик стоял у крыльца и ковырял палкой землю — им до него дела не было.
Я включила плиту. Разбила яйца. Павлик скулил: «Мама, мне скучно». А я жарила оладьи для тех, кто приехал без звонка и велел мне накрывать на стол, будто я прислуга.
Первую партию я выложила на тарелку, когда свекровь уже кричала из сада:
— Оль, ты там совсем заснула? Мы проголодались!
Стол накрывала молча. Григорий Семёнович подвинул ко мне пустую чашку:
— Невестка, налей чаю. Три ложки сахара, сразу размешай. Хозяйка должна обслуживать гостей, мы устали.
Я смотрела на эту чашку и чувствовала, как внутри что-то рвется. Налила. Насыпала сахар. Размешала. Села на край стула, будто в гостях, хотя это был мой дом.
Мария Петровна попробовала оладьи и поморщилась:
— Жестковаты. Недожарила. Ну ладно, съедим.
Потом она начала разговор, который я боялась услышать:
— Мы тут с Григорием думали… У Виктора дядя Петя с сердцем лежал. Врачи велели ему на природу. Так вот, он у вас всё лето проживет. Мы уже ему сказали, послезавтра приедет.
Я отложила вилку:
— Мы его не знаем.
— Ну и что? Он родственник! Дача у вас семейная теперь, все должны друг другу помогать.
— То есть вы решили за нас? Даже не спросили?
— А что тут спрашивать? Виктор наш сын, значит, наше слово тут имеет вес.
Павлик сидел на диванчике и смотрел в окно, будто хотел стать невидимым. Мария Петровна продолжала:
— И вообще, до больницы отсюда далеко. Зачем эту глушь купили? И магазин убогий, даже газировки нормальной нет.
Когда начало темнеть, я встала:
— Павлик ложится рано. Нам пора спать. И вам опасно ехать в темноте по лесу.
Мария Петровна вскочила:
— Это ты нас выгоняешь?
— Мы к тебе с добром, а ты! Оладьи твои непропеченные, а невестка злая! Негостеприимная!
Она схватила сумочку, Григорий Семёнович поднялся неохотно, допивая чай. Хлопнула дверь так, что задрожали стекла. Фары полоснули по окнам, и через минуту стало тихо.
Павлик обнял меня за ногу:
— Мама, бабушка злится?
— Не бойся, солнышко. Всё хорошо.
Но руки дрожали, когда я убирала со стола. Я ждала звонка от Виктора с разборками. Телефон молчал до утра.
На следующий день я пропалывала грядки, когда снова скрипнули ворота. Джип. Из него вылезали трое мужчин. Впереди шел Анатолий, младший брат Виктора, с рыболовными снастями и пакетом, из которого торчали бутылки.
— Привет, золовка! Мамаша сказала, у вас тут база отдыха! Мы на выходные: шашлыки, рыбалка, с ночевкой. Вот ребят прихватил.
Двое парней за его спиной ухмылялись. Анатолий протянул мне пакет с сырым мясом:
— Пока мы речку найдем, нарежь салатик. Огурчики, помидорчики. Ты же хозяйка, тебе несложно.
Я смотрела на него и не узнавала того парня, с которым когда-то встречали Новый год. Тогда он был вежливым. А сейчас стоял и требовал, как официанта.
— Анатолий, мы тебя не ждали. И твоих друзей тоже.
— Так мама сказала, что вы добрые! Что примете!
— Мама ошиблась.
Анатолий перестал улыбаться:
— То есть как?
— Вот так. Там речка, — я показала на лес, — там жарьте. Ночевать негде, я с ребенком отдыхаю. Я не ваш повар. Уезжайте.
Один из парней присвистнул. Анатолий покраснел:
— Ты офигела? Мы же родственники!
— Родственники предупреждают заранее. Родственники спрашивают разрешения. А вы приехали, как на постоялый двор.
Я взяла Павлика за руку и пошла в дом. Закрыла дверь. Заперла на щеколду. Сердце колотилось так, что в ушах шумело. Снаружи слышались голоса — возмущенные, потом недоуменные. Хлопнули двери джипа, мотор завелся. Я прислонилась к двери спиной и закрыла глаза.
Вечером я позвонила Виктору. Рассказала всё. Он слушал молча, и я боялась, что сейчас он скажет: «Ну ты бы могла их хотя бы чаем напоить».
— Оля, я знаю. Мать мне уже трезвонила полчаса, что ты хамка. Что брата моего выгнала.
— И что ты ответил?
— Я ей сказал: мама, без звонка и приглашения на даче больше никого не ждем. Это наш с Олей дом. Хочешь приехать — звони заранее и спрашивай, удобно ли нам.
Я молчала. В горле стоял комок.
— Она орала, что я предатель, что жена меня против семьи настроила. А я говорю: уважай наши планы, или мы вообще перестанем приезжать сами. Точка.
— Виктор…
— Хватит, Оль. Я должен был это сказать два года назад. Это наша жизнь.
Я опустилась на стул. Павлик спал в комнате, за окном шумели сосны, и впервые я почувствовала, что эта дача действительно наша.
Прошло три недели тишины. Ни звонков, ни сообщений. А потом в субботу утром зазвонил телефон: «Свекровь».
— Оленька, это я. Мы с Григорием хотели бы заехать. В субботу. Если вам удобно.
Голос Марии Петровны был тихим, почти вкрадчивым. Я молчала секунду. Две. Три.
— В субботу нам удобно. Приезжайте к обеду.
— Хорошо. Спасибо. Мы недолго. Просто Павлика увидеть.
В субботу они приехали ровно в двенадцать. Вышли из машины тихо, почти виновато. Мария Петровна держала пакет с пряниками для Павлика, Григорий Семёнович молча кивнул мне.
Мы пили чай. Разговаривали осторожно — о погоде, о внуке, о ремонте. Никто не упоминал тот день. Никто не говорил «прости». Но когда они уезжали, Мария Петровна обняла меня — быстро, сухо, но всё-таки обняла:
— Оленька, ты уж нас прости, если что. Мы старые дураки.
Я ничего не ответила. Просто кивнула.
Виктор закрыл за ними калитку и обнял меня за плечи:
— Ну что, выдохнула?
— Еще нет.
Павлик играл на качелях, которые Виктор сколотил из старых досок. Солнце клонилось к закату, и свет падал на участок так, что всё казалось золотым.
Через месяц Мария Петровна позвонила снова — попросила разрешения приехать на выходные. Спросила, не нужно ли что-то привезти. Я ответила: «Приезжайте, будем рады». И это была правда — но правда с границами.
Дядя Петя так и не появился. Виктор позвонил ему сам и объяснил, что дача маленькая, ребенок, нам тесно. Дядя не обиделся: «Понимаю, сынок».
Анатолий на следующий год приезжал — один, без друзей, с ночевкой. Но предупредил за неделю. Привез мясо для шашлыка и сам всё жарил. За столом сидел тихо. Когда уезжал, сказал: «Извини, Оль. Я был не прав».
Я посмотрела на калитку, которую мы с Виктором покрасили. На замок, который теперь всегда закрыт. На табличку, которую он в шутку прибил: «Звоните заранее».
Мария Петровна, увидев её в прошлый раз, поджала губы, но промолчала. Зато Григорий Семёнович хмыкнул:
«Правильно. А то мало ли кто нагрянет».
Они поняли. Не сразу, не с первого раза. Но поняли.
А я научилась главному — не бояться сказать «нет». Не виновато, не извиняясь. Просто — нет. Потому что моя доброта — это не слабость. И моя семья — это не проходной двор.
Павлик прибежал, весь в земле:
— Мам, можно завтра Мишку позову ночевать?
— Позови. Только предупреди его маму заранее.
— Ага!
Он умчался обратно. Виктор взял меня за руку, и мы сидели молча, слушая, как шумят сосны. Я чувствовала, что эта дача — именно то место, где мне хорошо. Не потому, что здесь красиво или тихо. А потому, что здесь я — хозяйка. Своей жизни. Своих решений. Своих границ.
