Лариса Петровна подняла бокал с игристым, и я понял, что сейчас будет что-то не то. По тому, как она выпрямила спину, как прищурилась, глядя на меня через стол.
Гости затихли — человек пятнадцать, все свои, учителя, соседи, дальние родственники. Колье лежало перед ней на бархате, золото с крупными топазами переливалось под люстрой. Пять лет я откладывал на этот подарок. Пять лет отказывал себе в отпусках, машине, нормальной жизни. Потому что она хотела именно это колье. Винтажное, коллекционное, как в старых каталогах. Символ статуса, как она говорила.
Она держала паузу, как всегда умела, когда хотела, чтобы каждое слово досталось по адресу.
— Спасибо, Дмитрий. Замечательный подарок. Только вот ты всегда думал, что можно откупиться куском золота за годы твоего… отсутствия души.
Я замер. Вокруг стало так тихо, что слышно было, как кто-то неловко поставил вилку.
— Настоящее сокровище — это мой племянник Сашенька, — она кивнула на него, и он опустил глаза, пряча довольную усмешку. — Вот он ценит меня живой, а не в каталоге украшений. Приходит просто так, без повода. А ты… ты приезжаешь раз в месяц на два часа, сидишь как на иголках и сбегаешь при первой возможности.
Кто-то хихикнул. Соседка тетя Зина покачала головой с сочувствием — к матери, конечно, не ко мне.
Я встал, не глядя ни на кого, вышел на балкон подымить. Руки не дрожали. Внутри была пустота — чистая, ледяная, почти освобождающая.
Гости разошлись к полуночи. Лариса Петровна оставила шкатулку с колье на комоде в гостиной — видимо, хотела еще полюбоваться утром. Я дождался, пока она ушла спать, взял шкатулку и бесшумно вышел из квартиры.
Звонки начались через два часа. Я не брал трубку. Утром вернулся в свой город и стал ждать.
Она не заставила себя долго ждать. Позвонила на работу, кадровик Валентина Михайловна передала: мать говорит, что я в нестабильном состоянии, украл семейную реликвию. Потом в соцсетях появилось фото: Лариса Петровна с пустой шкатулкой в руках, лицо скорбное, подпись: «Сердце матери не купишь камнями. Молюсь, чтобы сын образумился». Саша в комментариях поддерживал, жалел, клеймил меня.
Я смотрел на экран и думал: она не жалеет о словах. Она жалеет, что потеряла контроль.
Через три дня она оказалась в больнице с гипертоническим кризом. Выложила селфи в халате с капельницей: «Мне желает болезней родня. Но я прощаю».
Я приехал. Не затем, чтобы вернуть колье. Затем, чтобы ответить.
Она лежала в палате одна, бледная, с торжествующим блеском в глазах. Думала, я пришел просить прощения.
— Дмитрий, наконец-то. Я знала, что ты одумаешься. Верни колье, и мы забудем эту глупость.
Я сел на стул у кровати, посмотрел ей в глаза.
— Я не вернусь. И колье не верну. Знаешь почему? Потому что оно никогда не было тебе нужно. Тебе нужна была сцена. Публичное унижение. Чтобы показать всем, какой я плохой сын, а ты — страдающая мать.
Она попыталась перебить, но я продолжил, не повышая голоса:
— Пять лет я жил на хлебе и макаронах, чтобы купить тебе этот подарок. Ты знала об этом. И все равно при всех назвала меня бездушным. А Сашу назвала сокровищем. Того самого Сашу, который приходит к тебе только когда ему нужны деньги. Который звонит раз в полгода, и то чтобы попросить что-то. Но он умеет тебе льстить, правда? А я не умею. Я просто работал и копил на твою мечту, как дурак.
Лариса Петровна побледнела еще больше.
— Ты… ты не смеешь так со мной разговаривать! Я твоя мать!
— Ты была моей матерью. А теперь ты просто женщина, которая считает, что родить ребенка дает право унижать его всю жизнь. Колье я продам. Деньги потрачу на себя. Впервые за сорок два года. На свою жизнь, не на твое одобрение.
Я встал. Она протянула руку, попыталась схватить меня за рукав, но я отстранился.
— Дмитрий, стой! Ты не можешь так просто уйти! Я же в больнице!
— Можешь позвонить Саше. Он ведь настоящее сокровище.
Я вышел, не оглядываясь. В коридоре у меня наконец задрожали руки, но не от страха. От облегчения.
Следующие несколько недель я готовился к отъезду. Продал квартиру быстро, собрал вещи, нашел дом на берегу Волги в тихом городке, где меня никто не знал.
Лариса Петровна названивала с разных номеров, писала в мессенджеры, присылала гневные сообщения, потом жалостливые. Я не отвечал.
Саша тоже объявился. Написал: «Совсем охамел? Мать из-за тебя чуть не скончалась, а ты строишь из себя жертву. Верни украшение, пока по-хорошему прошу». Я заблокировал его, удалил все социальные сети. Мне больше не было интересно, что они там обсуждают.
Узнал о карме случайно, через полгода после переезда. Позвонил бывший сосед, тот самый, что сидел за столом на юбилее.
— Дмитрий, ты слышал про Сашку-то? — голос его был полон злорадства. — Он у твоей матери крупную сумму в долг взял, на бизнес якобы. Обещал за месяц вернуть.
Прошло полгода — ни денег, ни Саши. Телефон не берет, съехал с квартиры. Твоя мать теперь всем жалуется, что ее обманули, что она доверилась не тому человеку. А помнишь, как она тебя при всех опускала, а его хвалила? Вот тебе и сокровище.
Я слушал молча. Не радовался, не злорадствовал. Просто принимал информацию как факт.
— Она твой адрес искала, — добавил сосед. — Хотела приехать, поговорить. Но никто ей не сказал, куда ты уехал.
— И не говори, — попросил я. — Пожалуйста.
Он помолчал, потом вздохнул:
— Ладно. Держись там.
Дом встретил меня тишиной, какой я не слышал много лет. Я завел собаку из приюта, старую борзую по кличке Маршал, которую никто не хотел брать из-за возраста. Мы гуляли по утрам к реке, не торопясь, наслаждаясь покоем.
В местном Доме культуры меня попросили провести занятия по финансовой грамотности для пенсионеров — я согласился. Приходили человек по десять, слушали внимательно, благодарили без подобострастия, просто по-человечески.
Однажды утром, когда я пил кофе на крыльце, пришло сообщение от незнакомого номера: «Дмитрий, это мама. Мне скоро восемьдесят. Сашенька меня подвел, оказался не тем, кем я думала. Может быть, я была неправа тогда. Хотелось бы увидеться и поговорить».
Я прочитал, допил кофе и удалил сообщение. Не из злости, не из мести. Просто я больше не хотел возвращаться в ту жизнь, где нужно было покупать любовь, выпрашивать одобрение и чувствовать себя вечным должником.
Я научился жить иначе — без вины, без необходимости быть идеальным для человека, который видел во мне только средство для самоутверждения.
Маршал подошел и положил морду мне на колени. Я почесал его за ухом, посмотрел на реку, на утренний туман над водой. Это была моя жизнь теперь. Моя. И мне этого было больше чем достаточно.
