— Петровна, ты глянь, кто у нас во дворе! Уж не Леонид Андреевич ли? Тот, что начальник!
— Да ты что, Любочка! Где он, и где наш двор… Он теперь с Оксанкой своей по ресторанам…
— А я тебе говорю — он! Только он теперь не в костюме, а в… робе! Гляди, вон пошел к третьему подъезду. С ящиком!
Клавдия Петровна прищурилась, опираясь на свою палку. У подъезда, действительно, стоял ссутулившийся, помятый мужчина в синей спецовке с жирной надписью «ЖКХ» на спине. Он зло пнул ногой дверь, не дожидаясь, пока сработает домофон.
— Матерь Божья… Он! Кадровик-то… Докатился!
Для Леонида падение было стремительным, как камнепад. «Волчий билет» — это не просто запись в трудовой. В мире начальников отделов кадров слухи разлетались быстрее, чем приказы о премировании. Его резюме, некогда лощеное и внушительное, теперь вызывало у бывших коллег либо вежливый отказ, либо плохо скрываемый злорадный смех.
— Леонид Андреевич, у вас… «утрата доверия». Вы же понимаете, что с такой формулировкой в кадровый менеджмент… — ему даже не давали договорить.
Первые три месяца он держался. Дорогой коньяк, купленный на остатки «премий», презрительные звонки Оксане, которая быстро перестала брать трубку. Но через полгода он пил уже водку, сидя на крошечной кухне матери.
Светлана Аркадьевна, женщина, вложившая в сына всю свою нерастраченную спесь, не выдержала.
— Леня! Что же это! Тебя, тебя, с твоим умом, какая-то портниха обвела! Как мальчишку! Ты же «схемы» строил! Ты же…
— Замолчи, мама! — рычал он. — Что ты понимаешь! Эта… тварь… она мне карьеру сломала! Она!
— А Оксана-то! — не унималась мать, глотая валокордин. — Эта вертихвостка! Уже на машине зятька директорского разъезжает! А ты? Ты сидишь у меня на пенсии!
В один из таких вечеров, когда деньги кончились даже на дешевое спиртное, он выплеснул свое горе собутыльнику в соседнем дворе. Тот, хмурый мужик по имени Федор, работавший в местном ЖКХ, выслушал его и хмыкнул.
— Начальник, значит… «Схемы»… А ты, начальник, руками то работать можешь?
— Что?! — Леонид поперхнулся.
— Говорю, работать пойдешь? У нас в ЖЭКе вечная нехватка. Руки нужны. Платят, конечно, не как тебе за «мертвые души», но на хлеб с водкой хватит. Зато честно. И думать не надо.
Леонид тогда разбил кулак о ржавый верстак. Это было дно. Но с этого дна уже некуда было падать. Он согласился.
И вот он здесь. Вонючая спецовка, тяжелый ящик с инструментами, которые он путал, и едкие насмешки коллег.
— Эй, «Профессор»! Ты вантуз-то той стороной держишь!
Его мать, когда увидела его в робе, уходящего на работу, не заплакала. Она молча отвернулась к окну и простояла так три часа. Это было страшнее любых слез. Она оплакивала не его, а свои рухнувшие надежды. Для нее, воспитавшей «начальника», видеть сына-сантехника было крушением ее собственной жизни.
А потом раздался тот звонок.
Диспетчер Раиса, зычная женщина, не знавшая слова «нюанс», прокричала в трубку:
— Лёнька! Адрес: Мира, двенадцать, квартира сорок пять! Засор канализации. Жалуются, что из туалета прет! Быстро!
Леонид замер. Мира, 12, квартира 45. Его бывшая квартира. Татьянина.
— Я… я не могу, Раиса Петровна. У меня… инструмент сломался. Отправьте Федора.
— Что?! — взревела Раиса. — Ты мне тут не выдумывай, «Профессор»! Федор на другом конце района, у него потоп. А ты в соседнем доме! Марш работать, не то я тебя сама в эту канализацию спущу! Князь нашёлся!
Он шел, как на казнь. Ноги не слушались. Каждый шаг по знакомым ступеням отзывался в голове гулким: «Унижение… Унижение…»
Он позвонил в дверь. Руки в грязных перчатках дрожали.
Дверь открылась.
На пороге стояла Татьяна. В простом домашнем платье, с аккуратно убранными волосами. От нее пахло, как и всегда, мелом, тканью и немного корицей — она, видимо, пекла пироги.
Она посмотрела на него. На его опухшее, красное, небритое лицо. На грязную робу. На ящик в его руке.
Ни удивления. Ни злорадства. Ни жалости.
Лишь тот самый спокойный, холодный, усталый взгляд, который он запомнил в суде. Взгляд человека, который отрезал нитку.
— Здравствуйте, — ровно сказала она, отступая. — Проходите. Засор в ванной комнате.
Он вошел. В свою бывшую квартиру. Здесь пахло чистотой. На том месте, где стояло его кожаное кресло, теперь красовалась новая швейная машинка «Janome» с компьютерным управлением.
Он прошел в ванную. Ту самую, облицованную итальянской плиткой, за которую он так бился.
— Здесь, — Татьяна указала на унитаз, из которого действительно неприятно пахло.
Он молча принялся за работу. Его, начальника отдела кадров, воротилу «схем», стоявшего в шаге от богатства! Он, вынужденный ковыряться в…
Он работал ожесточенно, с ненавистью. Стыд жег его изнутри. Ему казалось, что она стоит за спиной и смеется. Но она не смеялась. Она просто ждала на кухне, и оттуда доносился тихий стук ножа по разделочной доске. Она готовила. Она просто жила.
Через полчаса, потный, грязный и разбитый, он закончил. Вода с шумом ушла в воронку.
— Я… всё, — прохрипел он, не глядя на нее.
Он собрал свои инструменты. Хотелось бежать, испариться.
Татьяна молча прошла к двери и открыла ее. У порога стоял пакет с мусором.
Она посмотрела на него своим ясным, серым взглядом.
— Выносите мусор, мастер. И будьте аккуратнее с гнилыми трубами… — она сделала паузу, и ее тихий голос прозвучал, как щелчок ножниц. — Они часто лопаются. Особенно когда на них слишком сильно давят, пытаясь выжать то, чего в них нет.
Леонид застыл. Это был нокаут. Он не мог дышать. Он схватил свой ящик и, оттолкнув дверь, вывалился на лестничную клетку. Мусорный пакет он не взял.
Он бежал вниз по лестнице, и вслед ему несся дружный смех. На лавочке у подъезда сидела вся местная гвардия — Петровна, Любочка и еще пара соседок.
— Леонид Андреич! А что ж так быстро? Чаю бы попили! — крикнула Любочка.
— Наконец-то кадровик нашел свое призвание! — вторила Петровна. — Каждому, как говорится, по его… трубе!
Работа превратилась в ежедневную пытку. Весь район гудел. Его узнавали. «О, «Профессор» идет!», «Смотри, Танькин-то бывший! Допрыгался!», «Лёнь, а Лёнь, а ты и мне «схему» нарисуй, чтоб в туалете не пахло!»
Он пил теперь каждый вечер, глуша стыд. Светлана Аркадьевна почти перестала с ним разговаривать. Она молча ставила перед ним тарелку супа и уходила в свою комнату, к телевизору, где в сериалах начальники оставались начальниками.
А в ателье у Татьяны кипела жизнь. Она взяла в ученицы молодую девочку и теперь расширяла дело — начала шить шторы и покрывала для дорогих квартир в новостройках.
— Ты видела его, Тань? — спросила как-то Вера Игнатьевна, зайдя с тортом. — Говорят, совсем опустился.
Татьяна отвлеклась от сложной выкройки.
— Видела. Он приходил засор чинить.
— Что?! — Вера ахнула, а потом расхохоталась так громко, что в окне задребезжали стекла. — Ну, жизнь! Ну, драматург! И что ты?
— А что я? — Татьяна пожала плечами. — Я вежливо попросила его вынести мусор. Он не вынес.
— Правильно! — отсмеявшись, серьезно сказала Вера. — Ты знаешь, Тань, в чем разница между мастером и… им? Мастер, как ты, берет кусок ткани и создает красоту. Он не боится сложной работы. А он… он всю жизнь искал, где что плохо лежит, где можно «схимичить». Он не создавать хотел, а отнимать.
Вера отрезала кусок торта.
— Есть такое простое правило, Танюша, в любом деле — хоть в шитье, хоть в ремонте. Нельзя строить дом на гнилом фундаменте. Нельзя сшить платье из гнилых ниток. Он всю жизнь использовал гнилье — ложь, «мертвые души», обман. Вот его «костюмчик» и расползся. А ты… ты не опустила руки тогда. Ты боролась. И теперь у тебя — шёлк. А у него — вонючая роба.
Татьяна посмотрела на свои руки — в мозолях от иголки, в пятнах от мела. Это были руки мастера.
— Да, Вера. Ты права. Руки опускать нельзя. Никогда.
Она подошла к окну. Внизу, через дорогу, брела ссутулившаяся фигура в синей спецовке. Леонид шел с работы. Он остановился, поднял голову, и их взгляды встретились на долю секунды.
Татьяна не отвернулась. Она просто смотрела, как он, бывший хозяин жизни, прячет глаза и торопливо семенит дальше, в свою новую, пахнущую канализацией, реальность.
