— Ты опять забыл! Я же просила, умоляла — заедь за матерью! Она три часа на остановке прождала! — Татьяна стояла посреди прихожей, держа телефон в дрожащих руках.
Олег медленно разувался, не поднимая глаз.
— Таня, у меня совещание затянулось. Я предупреждал.
— Предупреждал! Всегда у тебя совещание, срочная встреча, аврал на работе! А моя мать для тебя кто? Пустое место?
— Твоя мать могла такси вызвать. У нее же телефон есть.
— На какие деньги?! Ты же знаешь, что у нее пенсия маленькая! Она экономит на всем!
Олег выпрямился, посмотрел на жену наконец.
— Слушай, я устал. Разговор этот мы каждую неделю ведем. Твоя мать, твои проблемы. Я работаю, деньги зарабатываю. Остальное меня не касается.
Татьяна застыла. Эти слова долетели до нее будто издалека, через туман. Остальное меня не касается. Она стояла, чувствуя, как внутри что-то обрывается, как натянутая нить лопается с тихим звоном.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Я поняла.
Олег прошел мимо нее в комнату, включил телевизор. Татьяна осталась в прихожей, смотрела на его ботинки, брошенные как попало. Всегда разбрасывал. Всегда она убирала за ним. Как за ребенком.
Она прошла в спальню, достала из шкафа старый дорожный чемодан. Пыльный, с облезлой ручкой. Они покупали его давно, когда еще ездили вместе отдыхать. На море, в Крым. Тогда Олег брал ее за руку, шутил, покупал мороженое. А вечерами они гуляли по набережной, и он рассказывал о планах, о мечтах.
Когда это кончилось? Когда он превратился в угрюмого молчуна, для которого она была прислугой?
Татьяна открыла чемодан, стала складывать вещи. Движения были быстрыми, автоматическими. Белье, платья, джинсы. Косметичка из ванной, документы из тумбочки. Телефон, зарядка. Фотографии матери не брала — та стояла на комоде, смотрела и будто подбадривала.
Десять минут понадобилось. Ровно десять минут, чтобы собрать вещи из жизни, в которой она провела пятнадцать лет.
Татьяна застегнула чемодан, оглядела комнату. Хотела написать записку, даже взяла ручку, лист бумаги. Но что писать? Прощай? Извини? Я больше не могу?
Бумага осталась чистой. Татьяна положила ручку, взяла чемодан. Вышла из спальни. В комнате всё так же гудел телевизор, Олег лежал на диване, уткнувшись в экран.
— Я ухожу, — сказала Татьяна.
Он не повернулся.
— Ага. Куда пошла?
— Ухожу насовсем.
Теперь он обернулся, посмотрел на чемодан в ее руке. Усмехнулся.
— Опять театр? Таня, ну хватит. Надоело уже.
— Это не театр.
Она открыла дверь, вышла на лестничную площадку. Олег вскочил с дивана, появился в дверях.
— Татьяна, ты куда?! Ты серьезно?!
— Серьезно.
— Да подожди! Давай поговорим! Я не хотел тебя обидеть!
Татьяна спустилась на пролет ниже, остановилась, обернулась. Олег стоял наверху, растерянный, в одних носках.
— Ты не хотел обидеть. Ты просто не думал обо мне. Совсем. Пятнадцать лет ты не думал. А я терпела, ждала, что изменится. Устала ждать.
— Таня, ну не дури! Куда ты пойдешь? К матери? Там же однушка!
— Пойду. Как-нибудь разместимся.
— Послушай, ну давай завтра обсудим! Спокойно! Я возьму отгул, мы посидим, поговорим!
Татьяна покачала головой.
— Поздно, Олег. Слишком поздно.
Она спустилась вниз, вышла на улицу. Октябрьский вечер встретил ее холодным ветром и мелким дождем. Татьяна подняла воротник куртки, пошла к остановке. Чемодан был тяжелый, колесики заедали. Но идти было легко. Странно легко, будто с плеч сняли мешок с камнями.
В автобусе она села у окна, смотрела на проплывающие мимо дома. Город готовился ко сну, в окнах зажигался свет. Где-то семьи собирались за ужином, где-то дети делали уроки, где-то супруги обнимались на диване. А у Татьяны семьи больше не было. Был чемодан, мать в однокомнатной квартире на окраине и пугающая неизвестность.
Мать открыла дверь в халате, с полотенцем на голове.
— Танечка? Что случилось?
— Мам, можно я у тебя поживу? Ненадолго.
Мать отступила, впустила дочь. Не стала расспрашивать, не стала ахать. Просто обняла, прижала к себе.
— Живи сколько надо. Это твой дом.
Татьяна заплакала. Тихо, уткнувшись матери в плечо. Плакала и чувствовала облегчение. Она ушла. Наконец-то ушла.
Мать усадила дочь на диван, заварила крепкий чай с мятой. Они сидели на маленькой кухоньке, пили чай, молчали. Потом мать спросила:
— Совсем решила?
— Совсем.
— И правильно сделала. Я давно смотрела, как ты мучаешься. Молчала, думала — сама разберется. Но видела же, что жизни у тебя нет.
Татьяна кивнула. Жизни не было. Был быт, рутина, обязанности. Она вставала в шесть, готовила Олегу завтрак, собирала на работу. Сама уезжала в свою контору, работала бухгалтером до шести. Возвращалась, готовила ужин, убирала, стирала. Олег приходил, ел, ложился к телевизору. Так день за днем, неделя за неделей.
Раньше она пыталась разговаривать с ним. Рассказывала о работе, о коллегах, просила совета. Он отмахивался, говорил — потом, устал. Она предлагала куда-то съездить на выходные. Он отказывался — зачем тратить деньги. Она просила помочь по дому. Он обещал, забывал.
И Татьяна смирилась. Перестала просить, перестала ждать. Функционировала как робот. Пока сегодня что-то не щелкнуло. Может, эта фраза про мать — остальное меня не касается. Или просто накопилось, переполнилось.
— Мам, а как ты с папой жила? — спросила Татьяна, допивая чай. — Вы же тоже не сахар были.
Мать усмехнулась.
— Не сахар. Но твой отец, хоть и характер вредный был, меня уважал. Слышал, когда я говорила. А Олег твой тебя не слышит. Ты для него мебель. Удобная, привычная, но мебель.
Жестко, но правда. Татьяна была для Олега частью интерьера. Необходимой, но незаметной.
Ночью она не спала, лежала на раскладушке у матери в комнате, смотрела в потолок. Думала, что будет дальше. Олег позвонит? Приедет? Будет умолять вернуться?
Телефон молчал. Ни звонка, ни сообщения. Будто ничего не произошло.
Утром Татьяна собралась, поехала на работу. Коллеги поздоровались, никто ничего не заметил. Она сидела за компьютером, сводила баланс, отвечала на письма. Автоматически, механически.
В обед подошла Людмила, коллега и подруга.
— Тань, ты чего такая бледная? Заболела?
— Нет. От мужа ушла.
Людмила присела на край стола.
— Правда? Совсем?
— Совсем.
— Ну наконец-то! Я уж думала, ты вечно будешь терпеть!
Татьяна удивленно посмотрела на подругу.
— Ты знала?
— Все знали, Танюш. Ты же рассказывала иногда. Как он тебя игнорирует, как не помогает. Мы молчали, думали — сама решит. Ты куда теперь?
— Пока у матери. Потом посмотрю.
— Слушай, а у меня соседка квартиру сдает. Однушку. Недорого. Хочешь, скину контакт?
— Давай.
Людмила записала номер на бумажке, протянула Татьяне.
— Звони. Она нормальная, не придирается. У меня подруга у нее год прожила, хвалила.
Татьяна взяла бумажку, сунула в карман. Квартира. Съемная, своя. Где она будет одна, без Олега. Без его молчания, без равнодушия.
Вечером, когда Татьяна вернулась к матери, телефон наконец зазвонил. Олег.
— Алло?
— Таня, ты где? Когда домой придешь?
— Я не приду.
— Как не придешь? У нас дома беспорядок, я не могу найти чистую рубашку!
Татьяна усмехнулась. Не — прости, вернись, давай помиримся. А — где рубашка.
— Олег, я ушла. Навсегда. Ищи рубашку сам.
— Татьяна, прекрати! Хватит истерик! Я понял, ты обиделась. Я виноват, хорошо? Приезжай, поговорим.
— Не приеду. Разводись.
Она сбросила звонок, выключила телефон. Мать сидела на кухне, грела молоко.
— Звонил?
— Угу. Рубашку искал.
Мать покачала головой.
— Господи, ну что за мужики пошли. Сами ничего не умеют, но важничают.
Татьяна села напротив, положила голову на руки.
— Мам, а я правильно сделала?
— Правильно, доченька. Жизнь одна. Тратить ее на того, кто не ценит, глупо.
Утром Татьяна позвонила соседке Людмилы. Та предложила посмотреть квартиру вечером. Татьяна приехала после работы, поднялась на третий этаж панельной пятиэтажки. Соседка, женщина лет пятидесяти, открыла дверь, провела внутрь.
— Вот, смотрите. Тридцать квадратов, кухня отдельно. Мебель вся осталась от прежних жильцов. Ванная совмещенная.
Квартира была маленькая, но чистая. Диван, стол, шкаф. На кухне — холодильник, плита, гарнитур. Окна выходили во двор, тихо.
— Сколько?
— Пятнадцать тысяч в месяц. Плюс коммуналка.
Татьяна посчитала. Зарплата тридцать пять. Останется двадцать. Хватит, если экономить.
— Беру.
Она въехала через три дня. Мать помогла собрать минимум вещей — постельное белье, посуду, продукты. Олег снова звонил, но Татьяна не брала трубку. Написала ему сообщение: «Договоримся через адвоката». Больше общаться не хотела.
Первый вечер в новой квартире был странным. Тихо. Слишком тихо. Татьяна сидела на диване, пила чай, смотрела в окно. Никто не орал из комнаты — принеси воды, где пульт, что на ужин. Никто не требовал внимания, заботы. Свобода. Непривычная, немного пугающая.
Но приятная.
Людмила заходила в гости, приносила пирожки, разговаривала.
— Ну как ты? Привыкаешь?
— Потихоньку. Странно одной. Но хорошо.
— А Олег что?
— Звонит, пишет. То умоляет вернуться, то угрожает. Я не отвечаю.
— Правильно. Пусть поймет, что потерял.
Татьяна сомневалась, что Олег что-то поймет. Он просто лишился удобства. Прислуги, которая готовила, стирала, убирала. Теперь ему придется самому. Или новую искать.
Мать приезжала раз в неделю, привозила передачки.
— Танечка, ты там ешь нормально? Не похудела?
— Ем, мам. Не волнуйся.
— А деньги хватает?
— Хватает.
Хватало впритык. Татьяна экономила на всем — покупала самое дешевое, отказывалась от лишнего. Но это были ее деньги. Она распоряжалась ими сама, не отчитывалась.
Работала она больше, брала подработки. Начальница предложила вести еще одну фирму, доплачивала пять тысяч. Татьяна согласилась. Пять тысяч — это продукты на месяц.
Вечерами она гуляла по району, изучала магазины, кафе. Записалась в библиотеку, брала книги. Читала то, что хотела — детективы, романы, фантастику. Раньше Олег критиковал ее выбор, говорил — ерунда всякая, лучше что-то полезное почитай. Теперь никто не критиковал.
Через месяц Олег приехал. Татьяна открыла дверь, увидела его на пороге. Осунувшийся, небритый, в мятой рубашке.
— Можно войти?
— Нет.
— Таня, ну пожалуйста. Пять минут.
Она вздохнула, отступила. Олег прошел, огляделся.
— Так ты правда съехала. Я думал, блефуешь.
— Не блефую.
Он сел на диван, потер лицо руками.
— Слушай, я понял. Я был неправ. Я плохо себя вел. Вернись, я исправлюсь.
Татьяна села напротив, посмотрела на него. Видела усталость, растерянность. Но не видела раскаяния.
— Олег, ты не исправишься. Ты просто понял, что без меня неудобно. Некому готовить, стирать, убирать. Вот и приехал.
— Нет! Я правда скучаю! Дома пусто без тебя!
— Дома пусто без бесплатной прислуги. Со мной тебе давно скучно.
Он хотел возразить, но слова застряли. Потому что Татьяна была права.
— Я найму домработницу, — сказал он. — Буду платить. Но ты вернись. Как жена.
— Зачем? Чтобы ты снова меня игнорировал? Олег, за пятнадцать лет ты ни разу не спросил, чего я хочу. Ни разу не поинтересовался, как у меня дела, о чем я мечтаю. Я была функцией. Готовка, стирка, уборка. Но не женой.
Олег молчал, смотрел в пол.
— Я не умею иначе, — наконец сказал он. — Меня так воспитали. Мужчина работает, женщина дом ведет.
— Я тоже работаю. Но еще и дом веду. А ты что делаешь?
Он не ответил. Встал, пошел к двери.
— Значит, решение окончательное?
— Окончательное.
— Тогда я подам документы. На развод.
— Подавай.
Он ушел. Татьяна осталась сидеть на диване, смотрела на закрытую дверь. Почему-то не было ни боли, ни сожаления. Только усталость. И облегчение.
Развод оформили быстро. Олег не препятствовал, не требовал ничего. Имущество делить было нечего — квартира у них съемная была, машины нет. Просто расписались, получили свидетельства, разошлись.
Татьяна вышла из здания, села на скамейку. Свободна. Официально, юридически. Теперь она не чья-то жена, не приложение к мужу. Она просто Татьяна. Сама по себе.
Мать встретила новость спокойно.
— Ну и хорошо. Теперь живи для себя. Устраивай жизнь, как хочешь.
— А если одна останусь? Навсегда?
— Так лучше одной, чем с кем попало. Поверь мне.
Татьяна поверила. Она и правда чувствовала себя лучше одна. Не нужно было подстраиваться, угождать, ждать. Можно было просто быть.
Работа наладилась, начальница повысила зарплату. Татьяна копила, откладывала. Мечтала когда-нибудь купить свою квартиру, маленькую, но свою.
Людмила познакомила ее с компанией своих подруг. Женщины собирались раз в неделю, ходили в театр, в кино, в кафе. Татьяна присоединилась. Ей было интересно, весело. Впервые за много лет она смеялась искренне, без натуги.
Однажды к ней подошел мужчина. В кафе, где они сидели с подругами. Высокий, седой, с добрыми глазами.
— Простите, можно я присяду? Мест свободных нет.
Татьяна кивнула. Он сел, заказал кофе. Разговорились. Оказалось, зовут Сергей, работает врачом. Овдовел, живет один.
Они обменялись телефонами. Он звонил, приглашал на прогулки. Татьяна соглашалась. С ним было легко. Он слушал, когда она говорила. Спрашивал ее мнение. Уважал ее выбор.
Мать радовалась.
— Вот видишь! А ты боялась одна остаться!
Татьяна не знала, чем закончится эта история с Сергеем. Может, ничем, может, чем-то серьезным. Но она не торопилась, не цеплялась. Просто жила, наслаждалась каждым днем.
Иногда вспоминала тот вечер, когда собирала чемодан. Десять минут, чтобы изменить жизнь. Страшно было тогда. Но она решилась. И не пожалела.
Людмила как-то спросила:
— Таня, а ты жалеешь, что ушла?
Татьяна покачала головой.
— Ни секунды. Жалею только, что не ушла раньше. Столько лет потратила на человека, который меня не ценил.
— Ну зато теперь ты знаешь, чего не хочешь. Это тоже важно.
Да, Татьяна знала. Не хотела быть тенью, функцией, приложением. Хотела быть собой. Живой, настоящей, с правом на ошибки и радости.
И у нее получалось. Медленно, с трудом, но получалось. Жизнь налаживалась, обретала краски. Те самые краски, которых не было в браке с Олегом.
Он звонил изредка, пытался поговорить. Татьяна отвечала коротко, вежливо. Не было ни злости, ни обиды. Просто безразличие. Он стал чужим человеком, частью прошлого.
А будущее было впереди. Неизвестное, пугающее, но манящее. И Татьяна шла к нему уверенно, держа в руках свой чемодан — тот самый, с которым ушла из прежней жизни. Теперь он стоял в шкафу, пустой, ждал новых путешествий.
И Татьяна знала — они обязательно будут. Потому что она наконец научилась главному. Уходить вовремя. Не терпеть, не ждать чуда, не надеяться на изменения. А просто собрать чемодан и уйти. К себе. К своей жизни.
И это было правильное решение. Самое правильное за все пятнадцать лет.
