На кухне пахло подгоревшей курицей и нервами. Вера стояла у мойки, пытаясь не смотреть на свекровь, но та сама пришла к ней — нет, подплыла, как ледокол, чтобы очередной раз врезаться.
— Ну ты же видишь, Боря, — Галина Тимофеевна постучала ложкой по тарелке, будто проверяла, не треснет ли от возмущения фарфор. — Это опять невкусно. Пересол. Горечь. Да и картошка какая-то… унылая. Я в свои годы умела на плите чудеса творить, а эта…
Она смерила Веру взглядом, который можно было бы продавать как оружие массового поражения.
— Мам, хватит, — Борис сидел криво, будто пытался спрятаться в собственной тени. — Нормально приготовила. Чего ты…
— «Нормально»? — свекровь вскинула брови. — Ты ничего в жизни выше посредственности не видел, вот тебе и нормально.
Вера выдохнула носом, так, чтобы никто не заметил, но напряжение всё равно выдало дрожь в пальцах. Она повернулась к холодильнику, будто там был портал в другую вселенную, где нет вечных придирок и жалоб.
— Если хотите, могу вообще не готовить, — сказала она спокойно, хотя внутри всё кипело. — Покупайте еду сами. Или привозите свою фирменную, ага?
— Вот ещё дерзит, — свекровь вздохнула, положив руку на грудь в театральной позе. — Боря, я же всё это говорю из заботы. Девочка абсолютно не знает, как устроен быт! Тридцать пять лет, а толку…
— Мам, ну не начинай… — Борис потёр виски.
— Да как не начинать? Я здесь третий день — и уже насмотрелась! То ей «много», то ей «надоело». Ты её, Боря, совсем разбаловал. Женщина должна прежде всего думать о доме! А если она не умеет — значит, кто-то должен научить!
Вера обернулась и посмотрела Галина Тимофеевне прямо в глаза:
— Может, вы тогда школу откроете? «Как жить за счёт сына и давить на его жену». Курсы выходного дня. Скидка пенсионерам.
Борис вскинул глаза, но промолчал. Только воздух втянул резко, будто удар получил.
— Ты… ты… — свекровь даже покраснела. — Как ты смеешь со мной так разговаривать?! Я для вас стараюсь, а вы… неблагодарные!
— Мам, хватит. — Борис поднял руку, но голос его звучал так же жалко, как всегда. — Не накаляйте.
Но Галина Тимофеевна уже входила в раж.
— Если бы у неё хоть капля ответственности была, она бы сама предложила! Я же сказала — мне нужна помощь. Я болею. У меня состояние тяжёлое. Опухоль растёт! Мне врач сказал: операция срочная. Пять миллионов! Пять! Это жизнь или смерть!
Вера даже не сразу поняла, как в ней что-то хрустнуло. Вот будто палку сломали. Холодно, резко.
— Пять миллионов? — спросила она, переводя взгляд на Бориса.
Он кивнул. Даже не попытался возразить. Даже не повернулся к жене. Просто кивнул — будто получил домашнее задание.
— И что? — ровно спросила Вера.
— Ну… — Борис сглотнул. — Ты могла бы продать свою квартиру. Мы потом разберёмся, восстановим, что-нибудь придумаем…
— «Потом». «Как-нибудь». «Разберёмся». — Вера криво усмехнулась. — Это твои любимые слова. А по факту — я должна продать единственное, что у меня есть? Чтобы вы потом «как-нибудь»?
— Это моя мать! — Борис ударил ладонью по столу. — Я не могу её бросить!
— А я? — Вера прижала ладони к столешнице, наклонившись вперёд. — Меня можно?
Борис откинулся на спинку стула и закрыл лицо руками.
— Я просто… не знаю, что делать…
— Так я скажу, — Вера говорила тихо, но каждое слово было как гвоздь: — Я вас обоих больше в этом доме не держу. Завтра собрали вещи — и ушли.
Галина Тимофеевна вскочила, стул громко скрипнул.
— Да как ты смеешь! Это квартира моего сына! Ты тут никто! Если б он меня слушал, он бы никогда…
— Если б он вас слушал всё время, он бы до сих пор жил у вас под боком — в комнате с ковром на стене, — отрезала Вера. — Я сказала: уходите.
— Вер, ну ты… это не серьёзно… — Борис попробовал встать, но Вера только подняла ладонь.
— Более чем серьёзно.
Она вышла из кухни, громко закрыв дверь. За стеной сразу раздалось нытьё свекрови:
— Боречка… сынок… она нас выгоняет… она монстр…
Борис что-то шептал, извинялся, жалел, обещал всё уладить.
А Вера села на кровать, открыла телефон и впервые за долгое время задумалась: звонить подруге — или юристу.
Часов в одиннадцать вечера раздался звонок. Вера допивала свой чай и уже мысленно представляла горячую ванну и тишину. Но на пороге стоял Борис. Один. Помятый, как дешёвая простыня, и с тем самым виноватым взглядом, который у него появлялся каждый раз, когда он что-то натворил — но хотел сделать вид, что ничего страшного.
— Можно войти? — спросил он тихо.
— Не уверена, Боря, — Вера облокотилась о косяк. — Обычно в дом не пускают людей, которые считают тебя бездушной эгоисткой.
— Я этого не говорил…
— Конечно. Я сама додумала, да? — она кивнула. — Ладно, заходи. Но только если пришёл не просить денег.
Он прошёл в кухню, сел на стул, как ученик перед директором.
— Мамы нет. Её забрали в больницу, — сказал он. — Состояние… ну… ей тяжело. Деньги нужны, но я пришёл не за этим.
Вера присела напротив, скрестив руки.
— Тогда за чем?
Он потрогал лоб, будто там болела голова, а не совесть.
— Мне нужно объясниться. Вер, я всё понимаю. Я… был не прав тогда. И вообще.
— Это что, признание? — усмехнулась она. — Спустя двадцать лет?
— Не надо так…
— А как? — Вера подалась вперёд. — Ты всю жизнь выбирал её. Её мнение. Её слова. Её жалость. Я для тебя была кем? Приложением к кастрюле?
Он сжал кулаки.
— Я просто… не мог по-другому. Мама… она сильная. Она давила. А я…
— А ты — мягкотелый, — сказала Вера. — Ты знаешь, что самое обидное? Я тебя правда любила. Глупо. Наивно. До тошноты. А ты всё это время смотрел на неё, будто от неё зависело твоё дыхание.
— Я больше не хочу так, — сказал Борис, и голос его дрогнул. — Я хочу что-то исправить. Вернуть.
— Вернуть? — она холодно рассмеялась. — Ты даже не понимаешь, что потерял. И почему.
Он хотел взять её за руку — она отдёрнула.
— Вер… хоть шанс дай…
— Я хочу только одно, Боря, — Вера поднялась. — Чтобы меня оставили в покое.
Он тоже встал. Казался ниже обычного, сутулым.
— Мне тяжело…
— А мне было легко все эти годы? — Она покачала головой. — Уходи. Не сегодня — вообще.
Борис медленно вышел, как будто ноги его были ватными. Дверь закрылась, и в квартире воцарилась редкая, чистая тишина.
Утро началось не с кофе, а со звонков. Вера проснулась от того, что телефон вибрировал, как будто хотел вырваться из розетки. Она нащупала его рукой — двадцать два пропущенных от Бориса. Семь от его матери. Пара от незнакомого номера — наверняка поликлиника или очередной «проверенный специалист».
Вера выключила звук, легла обратно и уставилась в потолок. Серый февральский свет пробивался сквозь шторы, делая комнату ещё холоднее. Она чувствовала странное напряжение в груди, но не тревогу — скорее предвкушение. Словно организм знал: будет драка, только не кулаками, а словами.
И ровно в десять утра раздался стук в дверь. Упрямый, короткий, требовательный.
— Отлично, — пробормотала Вера. — Началось.
Она открыла.
На пороге стояла Галина Тимофеевна. В пуховике, застёгнутом криво. С авоськой в руках. На лице — смесь злости, обиды и какой-то решимости, которая от неё обычно не исходила.
Рядом — Борис. Бледный, взъерошенный, как будто всю ночь шёл пешком через половину Подмосковья.
— Нам надо поговорить, — заявила свекровь, даже не сказав «здравствуйте».
— Нет, — ответила Вера спокойно. — Ничего нам не надо.
— Вера, не будь ребёнком, — свекровь прошла внутрь без приглашения, начав стягивать пуховик. — Я всё вспомнила, всё поняла. Мы с Борей всю ночь разговаривали. Он же несчастный, ему тяжело, а ты…
— Мам, — тихо сказал Борис, — пожалуйста…
— Что? — огрызнулась Галина. — Хочешь сказать, я не права? Или… — она повернулась к Вере, — ты ему мозги промываешь?
— Я ему двадцать лет мозги пыталась очистить, — парировала Вера. — Но вы всё равно лучше справлялись.
Свекровь сузила глаза.
— Я пришла не ругаться, — проговорила она тонким голоском, от которого у Веры пробежали мурашки — слишком уж он отличался от обычного боевого тембра. — Я пришла попросить прощения.
Вера застыла.
— Что?
Галина Тимофеевна опустилась на стул. От её гордости осталось столько же, сколько соли в том супе, который она недавно называла «поносным».
— Боря продал дачу, — сказала Галина, вытирая глаза краем шарфа. — Своими руками. Без моего разрешения. Нашу семейную дачу. Я ему говорила: «не трогай». Но он сказал, что так надо… чтобы… — она снова всхлипнула, — чтобы не трогать твою квартиру.
Вера скрестила руки.
— И?
— И я поняла… — Галина всхлипнула громче. — Что я… может… переборщила… с вами обоими.
Вера глубоко вдохнула.
— Галина Тимофеевна, — сказала она медленно, — вот что важно: это не признание. Это — очередная попытка сыграть на чувстве жалости. Я вас вижу насквозь. Но сейчас проблема не в этом.
Она перевела взгляд на Бориса.
— Что ты хочешь от меня?
Борис теребил молнию на куртке, как школьник.
— Вер… я же… ну… я хочу, чтобы ты дала мне шанс. Я понял всё. Я реально всё понял. Мама была неправа. Я был неправ. Я… — он набрал воздух, — я хочу быть с тобой. Нормально. Без всех этих… лишних голосов. Я готов уехать от мамы. Снять квартиру. Пойти на любую работу. Я уже резюме отправил вчера вечером. Я могу жить сам. Я могу жить с тобой. Если ты…
— Хватит, — перебила Вера.
Наступила тишина, в которой слышно было только, как где-то в подъезде хлопнула дверь.
— Боря, — сказала она спокойно, — ты хороший человек. И… да, я когда-то тебя любила. До идиотизма. Слишком сильно, чтобы это было здорово. Но теперь — всё. Я закрыла эту страницу.
— Но мы же можем… — начал он.
— Нет, — Вера покачала головой. — Не можем. Я всё это время жила в твоей тени. В тени твоей матери. В тени твоих сомнений. И я наконец вышла на свет. И ты хочешь, чтобы я вернулась? Даже если ты вдруг стал идеальным мужем — я уже не та женщина, которая тебя ждала.
Галина Тимофеевна шумно выдохнула.
— Значит, вот так? Мы тут… страдаем… мучаемся… а ты…
— А я — живу, — сказала Вера. — Первый раз за много лет.
Она подошла к двери и открыла её.
— Уходите. Оба. Сегодня. Прямо сейчас.
— Вер… — Борис попытался приблизиться, но Вера отступила на шаг.
— Боря. Если ты меня любишь — уйди. Прямо сейчас. Уважай мой выбор хотя бы раз.
Он замер.
Глаза у него стали мокрыми. Не истерично — тихо, по-настоящему. Вера увидела в них то, что когда-то заставляло её терять голову. Но теперь… не сработало.
Борис кивнул. Сначала медленно, потом твёрже.
— Ладно, — сказал он хрипло. — Если ты так хочешь… ладно.
Он взял мать под локоть и повёл к выходу.
Галина Тимофеевна оглянулась:
— Я не хотела… правда… — её голос едва слышался, но Вера не ответила.
Когда дверь за ними закрылась, квартира наполнилась оглушительной тишиной. Вера стояла, прислонившись к стене, чувствуя, как подкашиваются колени. Она села прямо на пол, обняла себя руками и неожиданно… засмеялась. Тихо. Уставшее, но счастливое.
Она встала, прошла на кухню и налила себе чай. Окно было запотевшим, за ним снега не было — грязный февраль, машины с серыми пятнами на стёклах, крошечные дети рядом с мамами, бабка с санками, в которых вместо ребёнка — собака.
Обычная жизнь. Настоящая.
Телефон мигнул.
Сообщение от лучшей подруги:
«Ну что?»
Вера улыбнулась и набрала:
«Знаешь, Люсь… я впервые за долгое время дышу».
Через минуту — ответ:
«Поехали вечером куда-нибудь? Ты свободна, верно?»
Вера посмотрела в окно.
Снега всё так же не было.
Холодно, сыро, серо.
Но внутри — светло.
Она поправила волосы, взяла чашку двумя руками и написала:
«Да. Я свободна».
