— Я не собираюсь затыкать своими деньгами дыры в твоем прогоревшем бизнесе, Ольга! Выкручивайся сама. Или продавай наконец эту свою квартиру, раз так припекло.
Ольга замерла на краю дивана, будто он внезапно превратился в тонкую льдину посреди бурной реки. Она смотрела на мужа, на его знакомое, такое родное лицо, и не узнавала его. Черты были те же — ровный нос, чуть насмешливый изгиб губ, — но выражение было чужим, вылепленным из холодной глины и равнодушия.
«Его квартира? — пронеслось в голове вихрем. — *Его*? В которой он три года ночевал, ел, храпел по ночам, разбрасывал носки?»
— Что? — единственное, что она смогла выдавить из себя. Горло сжалось, словно ее пытались задушить.
Дмитрий пожал плечами, отведя взгляд в сторону телевизора, где беззвучно мелькала реклама. Он сделал глоток пива, поставил бутылку на стол с таким видом, будто только что озвучил непреложную истину, вроде «земля круглая» или «завтра вторник».
— Ну а что тут непонятного? Квартира твоя, бизнес твой. Твои и риски. Я не намерен расплачиваться за твои проколы.
Они познакомились в кофейне у ее офиса, в дождливый ноябрьский день. Ольге было двадцать восемь, она выгорала на работе в своем рекламном агентстве, а личная жизнь напоминала заброшенный огород — пусто и сорняки. Он пропустил ее вперед в очереди, улыбнувшись не просто приятно, а как-то по-домашнему, по-свойски. Заплатил за ее капучино.
«Позвольте угостить самую уставшую и потому самую красивую девушку в этом офисе», — сказал он. И она, обычно ощетинившаяся как еж, позволила. Дала номер. Почему бы и нет? Легкость, с которой он общался, его негромкий смех, тепло в глазах — все это было похоже на глоток крепкого кофе после бессонной ночи.
Он работал менеджером по продажам в строительной конторе, получал скромно, но не роптал. «Я не стремлюсь к миллионам, Оль, — говорил он, держа ее за руку на набережной. — Мне важнее тепло, уют, чтобы дома ждали. Настоящие ценности, они не в деньгах». После череды напыщенных карьеристов, помешанных на статусах и ипотеках на рублевке, Дмитрий казался тем самым глотком свежего воздуха, которого ей так не хватало.
Через год они поженились. Скромно, в узком кругу. Он переехал в ее однушку в панельной пятиэтажке, скромную, но уютную. На вопрос о своем жилье отмахнулся: «Продал, маме помог. После развода с отцом ей было тяжело. Не мог же я оставить ее одну». Ольга растрогалась тогда до слез. «Настоящий мужчина, — думала она, глядя, как он аккуратно вешает свои рубашки в ее шкаф. — Ценит семью».
И вот теперь этот «настоящий мужчина» предлагал ей продать крышу над головой.
— Дима, — голос ее дрожал, но она пыталась вдохнуть в него сталь. — Ты в своем уме? Это наше единственное жилье! Куда мы пойдем?
— Это *твое* единственное жилье, — поправил он, наконец посмотрев на нее. Взгляд был пустым, выхолощенным. — Ты ее купила до меня. Я как-нибудь у мамы перебьюсь. А ты… ну, снимай что-нибудь. Или в общежитие. Решай свои проблемы.
Внутри у нее что-то оборвалось с тихим, щемящим звуком. Ольга встала, подошла к нему вплотную. Комната плыла перед глазами.
— А помнишь, полгода назад, твоя мама, Людмила Григорьевна? У нее потолок протек. Срочно нужны были деньги на ремонт. Двести тысяч. Ты сказал, что у тебя нет, и я, дура, полезла в свои накопления, отдала последнее! Ты тогда кивнул, сказал «спасибо, Оль» и поцеловал в щеку, будто я передала тебе соль.
Дмитрий нахмурился, будто она завела разговор о какой-то древней и нелепой истории.
— При чем тут это? Маме помогать — это святое. Она же родная кровь.
— А твоя сестра, Анька? — Ольга уже не сдерживалась, слова вырывались сгустками боли и яда. — Триста тысяч на первоначальный взнос за свою «мечту»! Я ей эти деньги перевела в тот же день! Ты меня тогда обнял, задохнулся, сказал, что я ангел! Ангел с кошельком, да? А потом еще сколько было? Пятьдесят тысяч твоей маме на зубы? Тридцать Анне на платье для свадьбы подруги? Я уже сбилась со счета! Я три года исправно платила дань твоей семье! А теперь, когда мне, твоей жене, реально хуево, ты предлагаешь мне продать хату и не отсвечивать?
Он тоже вскочил, лицо исказила гримаса раздражения.
— Не матерись! И не сравнивай! Помощь родным — это нормально! Это обязанность жены! А твой бизнес — это твои личные амбиции, твои косяки! Ты сама виновата, что довела свою контору до ручки! Плохо считала деньги, набрала ненужных людей, вот теперь и расхлебывай!
Ольга отшатнулась, будто он ударил ее по лицу. «Обязанность жены». Эти слова повисли в воздухе, густые и липкие, как паутина.
— Так вот в чем дело, — прошептала она. — Я для тебя не жена. Я — ресурс. Дойная корова. Удобный и бесплатный банк для твоей голодной родни.
— Да не заводи ты эту шарманку! — рявкнул Дмитрий, хватая свою куртку. — Я устал на работе, прихожу домой, а тут твои истерики! Я не желаю это слушать!
— Тогда и не слушай! — закричала она в ответ, и в крике этом выплеснулись все ночи без сна, все унижения от кредиторов, вся накопившаяся усталость. — Убирайся к своей мамочке! Вон из моей квартиры! Сейчас же!
Он засмеялся, коротко и зло.
— Ольга, опомнись. Ты сейчас на эмоциях. Успокоишься — сама все поймешь.
«Нет, — думала она, глядя на него. — Это ты сейчас меня впервые по-настоящему видишь. Не ту удобную дуру, которую три года обустраивала твой быт и решала твои семейные проблемы, а живого человека, у которого кончились силы и терпение».
— Я абсолютно спокойна, — сказала она, и голос ее внезапно стал низким и ровным, как лезвие. — Я требую, чтобы ты ушел. Немедленно. И забери свои шмотки. Все до последней пары носков.
Они скандалили до самого утра. Он метался по комнате, швыряя в сумку вещи, обвиняя ее в эгоизме, в меркантильности, в том, что она «из-за денег рушит семью». Она стояла посреди гостиной, холодная и опустошенная, и вставляла короткие, точные фразы, как ножницы, разрезающие эту грязную ткань их общих лет.
Под утро, хлопнув дверью, он ушел. Ольга осталась одна. Она медленно обошла квартиру. Вот диван, на котором они смотрели сериалы, и он гладил ее волосы. Вот кухонный стол, за которым она по вечерам готовила отчеты, а он сидел напротив и играл в телефон. Везде остались его следы: забытая зарядка, банка с кофе, которую он покупал, его запах, въевшийся в обивку кресла. Теперь это был не их общий дом, а ее крепость, которую она чудом отстояла.
Крах наступил стремительно. Крупный клиент, сеть строительных магазинов, взял да и лопнул, не заплатив за масштабную рекламную кампанию. Полтора миллиона — в трубу. А следом пришло письмо из налоговой — ошибка в прошлогодней декларации, штраф четыреста тысяч. Ее агентство, ее детище, которое она строила с нуля, трещало по швам. Она металась, как загнанная лошадь, пыталась рефинансировать кредиты, умоляла подрядчиков подождать, сутками не спала, раскладывая цифры по эксель-таблицам. А Дмитрий в это время приходил с работы, утыкался в телевизор и на ее робкие попытки поговорить о проблемах отмахивался: «Оль, ну ты же всегда со всем справлялась. Справишься и сейчас». Теперь она понимала — ему было просто удобно, чтобы она справлялась.
Спасение пришло оттуда, откуда она не ждала. Родители. Мать, Татьяна Михайловна, почуяла неладное и примчалась без звонка, застав ее в слезах над ноутбуком. Вечером приехал отец, Сергей Владимирович. Он выслушал все, не перебивая, а потом спросил одним предложением: «Сколько нужно?» Она попыталась отказаться, запинаясь, но он посмотрел на нее строго, по-отцовски: «Сколько, Оля?»
— Восемьсот тысяч, папа. Чтобы хоть как-то удержаться на плаву.
Родители переглянулись. На следующий день отец оформил кредит под залог их дачи. Принес ей пачку документов и банковскую карту. «Вот. Выкарабкивайся. Возвращать не спеши. Мы справимся». Ольга плакала, уткнувшись лицом в его поношенную куртку, пахнущую табаком и осенним ветром. Впервые за много месяцев она почувствовала, что не одна.
Она засучила рукава. Уволила пол-офиса, оставив только самых верных и работоспособных. Сама ринулась в бой за клиентов — холодные звонки, десятки писем в день, встречи с утра до вечера. Работала на износ, по четырнадцать-шестнадцать часов, стиснув зубы. Она не просто спасала бизнес, она отвоевывала свою жизнь. По кусочку. По копейке.
И у нее получилось. Через полгода агентство вышло в ноль, еще через три месяца она пришла к родителям с деньгами. «Оль, я же говорил, не торопись», — ворчал отец, но в его глазах читалась гордость.
А Дмитрий начал звонить. Сначала через две недели после ухода. «Оль, давай встретимся, поговорим». Потом смс: «Я был неправ. Испугался. Прости». Потом более настойчивые: «Я скучаю. Давай все начнем сначала». Она не отвечала. Каждое его сообщение было похоже на попытку вставить обратно выпавший зуб — бесполезно и больно.
В суде, после оглашения решения о разводе, он подошел к ней. Выглядел помятым, несчастным.
— Оль, неужели все? Из-за денег? Я же извинился.
Она посмотрела на него, на этого человека, который когда-то пропустил ее в очереди за кофе, и не почувствовала ничего, кроме легкой усталости.
— Ты не извинился, Дима. Ты просто понял, что твой персональный банкомат закрылся. Ты был честен тогда, вечером, когда предложил мне продать квартиру. Ты показал, кто ты на самом деле. И я тебе за это благодарна.
Он что-то еще пробормотал, но она уже развернулась и пошла по коридору здания суда, навстречу прохладному осеннему воздуху. Делить было нечего. Ее квартира, ее бизнес, ее жизнь.
Вечером она вернулась домой. Та же однашка, тот же диван. Но теперь это пространство было наполнено только ею. Ее волей, ее дыханием. Она подошла к окну. На улице темнело, зажигались фонари, оранжевые и размытые в ноябрьской сырости. Где-то вдалеке гудела машина, кто-то кричал.
Ольга прислонилась лбом к холодному стеклу. Три года назад она стояла здесь же и представляла себе счастливое будущее с этим человеком. Дом, дети, общие победы и горести. Не срослось. Оказалось, что для него семья — это улица с односторонним движением, где она должна была безропотно отдавать, не ожидая ничего взамен.
Но горечи не было. Была лишь ясная, холодная уверенность. Лучше такая горькая правда, чем сладкая ложь. Лучше одна, чем с кем-то, кто считает любовь и поддержку — обязанностью, а тебя самой — средством для ее выполнения.
Она отошла от окна, заварила крепкий чай и села за ноутбук. На почте мигали два новых письма от потенциальных клиентов. Жизнь, ее настоящая, неподдельная жизнь, продолжалась. И в этой жизни больше не было места людям, которые брали, не умея давать.
