— В говяжьи котлеты, Олеся, нужно геркулес молотый класть, а не хлеб. Я тебе сто раз говорила! Так они и пышнее, и сочнее, и «правильнее» будут, — Анна Тимофеевна, свекровь, возникла на пороге кухни, словно тень.
Олеся лишь крепче сжала в руках миску с фаршем, мысленно досчитав до десяти. Пять лет брака с Антоном, пять лет этого вязкого, всепроникающего контроля под соусом «я же как лучше хочу». Пять лет она молча кивала, улыбалась и делала по-своему, едва за свекровью закрывалась дверь.
Антон, её муж, всегда в таких случаях виновато улыбался: «Ну, ты же знаешь маму. Она не со зла, она просто… старой закалки. Не обостряй». И Олеся не обостряла. Она гасила в себе раздражение, списывая вечные «советы» на скуку и попытку быть нужной. Но сегодня воздух на кухне пах не только жареным луком, но и грозой.
— Дети, я тут подумала… — начала Анна Тимофеевна тем же вечером за чаем, по-хозяйски разливая кипяток по чашкам. — Мне же в поликлинику нашу районную неудобно ездить. Да и вообще. Так будет правильно, если ты меня пропишешь у себя, Олеся.
Олеся поперхнулась чаем. Антон замер с печеньем в руке.
— Мам, а зачем? — осторожно спросил он. — У тебя же есть прописка в твоей квартире.
— «Зачем», — передразнила свекровь с обидой. — Для порядка, Антон! Мы семья или кто? Мне так спокойнее будет. Да и что тебе стоит, Олесенька? Это же просто штамп. Или я вам чужая? Я мать твоего мужа, я жизнь ему дала!
Олеся молчала. Её квартира. Двухкомнатная, в хорошем районе. Подарок её родителей на свадьбу. Не совместно нажитое. Её. И этот «просто штамп» она знала, чем чреват. Постоянная прописка (регистрация по месту жительства) давала право пользования квартирой. И выписать человека без его согласия, даже если он не собственник, было почти невозможно. Только через суд, доказывая, что он «утратил право пользования».
— Я подумаю, Анна Тимофеевна, — холодно ответила Олеся, убирая чашку.
— Думать тут нечего! — взвилась свекровь. — Правильно так будет, и всё!
Следующая неделя превратилась в ад. Анна Тимофеевна вздыхала, хваталась за сердце, жаловалась сыну шёпотом, что «Олеська её в гроб вгонит». Антон метался.
— Олесь, ну может, правда? Ей же спокойнее. Она же мать.
— Антон, у неё есть своя квартира. У неё есть дочь Лариска. Почему она хочет прописаться именно ко мне?
— Ты видишь во всём подвох! — взорвался муж. — Ты просто её не любишь! Она старый человек!
— Она не старый человек, Антон. Она — хитрый манипулятор. А эта квартира — моя.
Это была их первая крупная ссора. Олеся спала на кухне. Она чувствовала себя загнанной в угол. Свекровь виртуозно настраивала сына против неё, играя на самом святом — сыновнем долге. Олеся понимала: ещё неделя такого давления, и Антон её «дожмёт». И тогда — прощай, спокойная жизнь.
Нужно было действовать. Но не скандалом. А холодной точностью.
В воскресенье был обед. Приехала Лариса, дочь Анны Тимофеевны. Свекровь демонстративно хлопотала, меча громы и молнии в сторону Олеси, которая молча накрывала на стол.
— Вот, Ларисонька, смотри, — начала Анна Тимофеевна, разливая суп. — Угощайся. Хорошо брату твоему, жена заботливая. Только вот незадача. Мать старую приютить — приютила, а сделать для неё элементарную вещь не может. Жалеет штампа! А ведь так было бы правильно…
Олеся медленно положила ложку. В столовой повисла тишина.
— «Правильно», Анна Тимофеевна, — произнесла она тихим, но ледяным голосом, — это жить в своей собственной квартире. Той самой, которую вы сейчас втайне от Антона пытаетесь продать.
Антон поперхнулся. Лариса уронила вилку.
— Ты что такое несёшь?! — задохнулась свекровь, пятнами пойдя по лицу. — Да как ты смеешь!
— А «правильно», — продолжала Олеся, глядя прямо в глаза мужу, — это сказать сыну, что вы не просто её продаёте. А что вы её уже переписали. По договору дарения. На Ларису. Три дня назад.
— Мама? — только и смог выговорить Антон, бледнея.
— Она врёт! Врёт! — закричала Анна Тимофеевна, переходя на визг. — Она нас поссорить хочет! Лариска, скажи ему!
Лариса съёжилась и вжала голову в плечи:
— Мам, откуда она знает?..
Это было признание. Антон перевёл взгляд с матери на сестру, и в его глазах медленно гасла последняя искра сыновней преданности.
— Откуда я знаю? — Олеся горько усмехнулась. — Вы на прошлой неделе, Анна Тимофеевна, просили меня «почту на новом телефоне настроить». А сами из своих «Госуслуг» выйти забыли. Я не искала. Оно само открылось. Все ваши заявки в Росреестр. И договор дарения. И даже ваша заявка на регистрацию по месту жительства здесь, в моей квартире. Которую я, как единственный собственник, естественно, отклонила.
Наступила мёртвая тишина. Вся двойная игра, вся интрига, все эти «так будет правильно» лежали на столе, как грязные карты. План был прост: избавиться от своей квартиры в пользу любимой дочери Ларисы, а самой «на старости лет» переехать к сыну. А чтобы сын и невестка не взбрыкнули — получить постоянную прописку, которая сделала бы её полноправной хозяйкой в чужом доме.
— Мама… — Антон встал. Его трясло. — Ты… ты…
— Антоша, сынок! — бросилась к нему Анна Тимофеевна. — Это всё она! Она меня заставила! Я для вас же…
— Вон, — тихо сказал Антон.
— Что?
— Вон. Мама. Возьми Ларису. И идите. Домой. В… — он запнулся, — в Ларисину квартиру.
— Да как ты можешь! Я мать!
— Так будет правильно, мама, — отрезал Антон, возвращая ей её же слова, как пощёчину.
Когда за гостями закрылась дверь, Олеся не чувствовала триумфа. Только огромную, звенящую усталость. Она молча начала убирать со стола.
Антон сел на стул и закрыл лицо руками.
— Олеся… Я… какой же я идиот. Прости меня.
Она остановилась, посмотрела на его ссутулившуюся спину. Она не мстила. Она просто больше не позволяла собой управлять.
— Ладно, — сказала она неожиданно спокойно. — Иди сюда. Будешь мне сейчас рассказывать, как твоя мама делает эти свои «правильные» котлеты. С геркулесом. Хочу попробовать, вдруг и правда вкуснее.
Антон поднял на неё удивлённые, полные раскаяния глаза. Он понял. Это был не мир. Это был новый договор. На её условиях.
…
Вот и думай потом, где кончается «материнская забота» и начинается холодный расчёт на чужие квадратные метры.
