— Ты думаешь, я не замечаю?
Марина сказала это вечером, когда раскладывала продукты из супермаркета на столе. Виктор сидел на диване с телефоном и даже не поднял головы.
— О чём ты?
— О том, что я семь лет стою у плиты каждый Новый год, пока твоя мама с Людой сидят за столом и обсуждают, почему я постарела. Я больше не буду этого делать.
Виктор оторвался от экрана, повернулся.
— Что ты сейчас несёшь? У нас традиция. Мама приезжает, Люда с семьёй, дети. Это же семья.
— Это твоя семья. А я в ней прислуга. Мы с Костей едем к моим родителям. Отец построил каток, сын мечтает туда попасть. Можешь ехать с нами или оставайся здесь — решай сам.
Виктор встал. Лицо его вытянулось.
— Ты серьёзно? Марина, это невозможно. Все планы уже на нас. Мама купила продукты, Люда подарки привезёт. Ты сорвёшь праздник всем!
Марина резко обернулась.
В руках у неё был пакет с луком, она швырнула его на стол.
— Всем? Виктор, мне наплевать на «всех». Мне тридцать восемь лет, и я устала жить, как удобно другим.
— Это твоя обязанность как жены! Кто будет готовить?
— Не знаю. Может, твоя мама? Или Люда? Или ты сам, раз ты такой хозяин.
Виктор скрестил руки на груди, усмехнулся.
— Да ты не уедешь. Куда ты денешься? Остынешь и всё поймёшь.
Марина ничего не ответила. Просто отвернулась. Виктор подождал ещё минуту, пожал плечами и вернулся к дивану. Он был уверен, что она «передумает» через день-два.
Но она не передумала.
Утром 30 декабря Марина разбудила Костю рано.
— Собирайся. Едем к дедушке.
Мальчик подскочил.
— Правда? К дедушке с катком? Мам, а папа едет?
— Нет. Папа остаётся.
Костя нахмурился, но быстро улыбнулся снова.
— А можно я позову Диму из класса?
— Конечно.
Виктор вышел из спальни, когда Марина уже застёгивала чемодан.
— Ты что творишь?
— То, что сказала. Мы уезжаем.
— Марина, это глупость! Вернись в себя!
Она подняла на него глаза — холодные, спокойные.
— Я как раз в себя и вернулась. Семь лет назад я из себя вышла.
Она взяла сумку, позвала Костю. Виктор стоял в коридоре и не мог поверить, что это происходит по-настоящему. Дверь захлопнулась. Он остался один.
Вечером 31 декабря, в пять часов, Виктор метался по кухне с курицей в руках. Он не знал, с чего начать. В холодильнике — пусто. Марина специально ничего не закупила. Он позвонил матери.
— Мам, приезжай пораньше. Мне нужна помощь. Марина уехала к своим, я один.
Молчание. Потом голос — ледяной.
— Как это уехала? Виктор, ты совсем обнаглел? Я не буду скакать у плиты в праздник! Это обязанность невестки. Пусть немедленно возвращается.
— Но мама, я не умею…
— Это не моя проблема. Я приеду к восьми, как планировали. И чтобы стол был накрыт.
Гудки. Виктор стоял с телефоном в руке, ошарашенный. Через десять минут позвонила Люда. Голос её звенел от злости.
— Ты издеваешься? Мать мне всё рассказала! Марина уехала, а мы что, должны сидеть у тебя за пустым столом? Или, может, я буду готовить в чужом доме, как дура?
— Люда, подожди…
— Ничего не подожди! Мы с детьми едем к маме. И маму заберём с собой. Встретим праздник нормально, без твоих фокусов. А ты разбирайся со своей выскочкой сам.
Она бросила трубку. Виктор опустился на стул. На столе лежала размороженная курица, в раковине — немытые овощи. Часы показывали половину шестого. Он понял, что остался один. Совсем один.
В восемь вечера Виктор сидел в машине перед домом тестя. Руки лежали на руле, в пакете на сиденье — бутылка игристого и коробка конфет. Он не знал, примут ли его. Во дворе горели гирлянды, на катке мальчишки гоняли шайбу. Костя среди них — счастливый, розовощёкий.
Виктор вышел, прошёл к крыльцу. Дверь открыл тесть Михаил Семёнович.
— А, приехал. Заходи, чего на морозе стоишь.
Внутри пахло жареным мясом и хвоей. На кухне Марина с матерью резали салаты, рядом возились двое мужчин — Олег, муж младшей сестры Марины, и сосед. Они смеялись, пили из кружек что-то горячее. Марина подняла взгляд на Виктора — ровно, без злости, но и без радости.
— Садись.
Виктор сел за стол. Михаил Семёнович плюхнулся рядом, протянул ему кружку с чаем.
— Ну что, помогать будешь или просто так посидишь?
— Я не умею готовить.
Тесть усмехнулся.
— А кто умеет? Думаешь, я с детства борщи варил? Бери картошку, чисти.
Виктор встал, подошёл к раковине. Марина молча протянула нож. Он начал чистить — медленно, неловко. Олег подошёл, хлопнул его по плечу.
— Ничего, научишься. Я первый раз в тридцать пять картошку почистил. Теперь жена отдыхает на кухне, а я сам всё делаю.
Виктор посмотрел на Марину. Она стояла спиной, но плечи её были расправлены. Не сгорбленные, не усталые — свободные. Он вдруг понял, что не видел её такой много лет.
Праздник прошёл шумно и легко. Костя не отходил от деда, таскал его на каток каждые полчаса. Марина сидела за столом в алом платье, которое Виктор видел впервые. Она пила игристое, смеялась, рассказывала сестре что-то смешное. Ни разу не вскочила, чтобы кому-то что-то подать.
Виктор молчал весь вечер. Смотрел на жену и понимал, что она здесь другая. Не загнанная лошадь, которая таскает подносы для его матери и Люды. А живая женщина, которая отдыхает в своей семье.
На обратном пути, 9 января, Виктор заговорил первым.
— Прости.
Марина повернула голову. За окном мелькали заснеженные поля.
— За что?
— За то, что не видел, как тебе было тяжело. За то, что позволял маме и Люде садиться тебе на шею. За то, что считал это нормой.
Марина помолчала.
— Ты правда это понял или просто говоришь, чтобы я вернулась обратно?
Виктор крепче сжал руль.
— Понял. Я видел, как у твоих родителей все помогают. Как Олег моет посуду и смеётся. Как ты там не прислуга, а просто дочь. Мне стало стыдно.
Марина кивнула. Ничего не ответила, но не отвернулась. Этого было достаточно.
Прошёл год. 30 декабря, вечером, зазвонил телефон. Виктор взял трубку — мать.
— Виктор, завтра приезжаем к вам. К восьми вечера, как обычно. Скажи Марине, пусть готовит побольше, мы с Людой голодные будем.
Виктор посмотрел на жену. Марина стояла у окна, складывала вещи в сумку. Костя уже спал, рюкзак лежал у двери.
— Мама, мы уезжаем.
— Куда уезжаете? Какие ещё отъезды? Завтра праздник!
— У нас новая традиция. Мы встречаем Новый год так, как хотим сами. В этом году едем с Петровыми на базу отдыха «Зимний Сказ». Если хочешь — можешь приехать туда сама.
Молчание. Потом голос — резкий, задыхающийся от обиды.
— Ты с ума сошёл? Как это — сами? А я? А Люда? Мы что, вам чужие?
— Не чужие. Но мы больше не будем жить по твоим правилам. Мама, я тебя люблю, но я устал делать вид, что всё нормально, когда моя жена загоняется до смерти ради ваших посиделок.
— Это она! Эта твоя Марина тебе мозги промыла! Раньше ты таким не был!
— Раньше я был слепым.
Виктор положил трубку. Марина обернулась, на губах её играла улыбка.
— Ты серьёзно?
— Серьёзно.
Телефон снова зазвонил — мать, потом Люда, потом снова мать. Он отключил звук, сунул телефон в карман. Они уехали через час, когда за окном кружил снег. Костя спал на заднем сиденье, Марина смотрела в окно. Виктор вёл машину и впервые за много лет не чувствовал себя должным кому-то.
На базе их встретили Петровы — с объятиями, смехом, шутками. В домике пахло хвоей, на столе стояла простая еда, которую готовили все вместе. Дети Петровых утащили Костю на горку. Марина переоделась, налила игристого, села у камина. Виктор подсел рядом.
— Думаешь, мать простит?
Марина пожала плечами.
— Не знаю. Но это уже не твоя проблема. Ты сделал выбор.
Виктор кивнул. Он чувствовал вину, но сильнее — облегчение. Впервые за много лет он не был никому должен.
Утром позвонила Люда. Не Виктору — Марине.
«Ты разрушила нашу семью. Мама два дня плакала. Дети спрашивали, почему мы не поехали к дяде Виктору. Надеюсь, тебе хорошо теперь, эгоистка».
Марина прочитала, показала мужу. Виктор поморщился.
— Не отвечай.
Но Марина ответила. Коротко:
«Люда, семь лет я готовила для вас. Ни разу ты не предложила помочь. Теперь злишься, что я перестала? Подумай, кто здесь эгоистка».
Люда не ответила.
В марте они собрались дома — день рождения Кости. Виктор позвонил матери и Люде, пригласил. Обе приехали с кислыми лицами. Когда пришло время накрывать, Марина вышла из кухни.
— Кто хочет помочь с салатами — всё готово на кухне. Надо нарезать овощи.
Люда скрестила руки.
— Я гость. Не буду готовить.
Марина пожала плечами.
— Тогда стол будет попозже. Я одна справлюсь, но не быстро.
Виктор встал, пошёл на кухню. Следом пошёл Костя. Свекровь сидела, нервно теребя салфетку. Люда смотрела в телефон. Прошло десять минут. Пятнадцать.
Из кухни доносились смех и голоса. Наконец свекровь не выдержала, встала и пошла туда. Люда осталась одна, но через пять минут тоже поднялась.
Марина протянула ей нож, не глядя.
— Режь огурцы. Тонко.
Люда взяла нож молча. Свекровь мыла посуду. Виктор жарил мясо. Костя раскладывал тарелки. Впервые за много лет они делали что-то вместе — без ожиданий, без претензий.
К столу сели через полчаса. Еда была простой, но вкусной. Люда молчала весь вечер, но свекровь оттаяла и даже улыбнулась пару раз, когда Костя рассказывал про школу.
Уходя, свекровь задержалась у порога. Посмотрела на Марину.
— Ты изменилась.
— Нет. Я просто перестала молчать.
Свекровь кивнула, натянула пальто и ушла. Люда вышла следом, не попрощавшись. Но Марина знала — что-то сдвинулось. Они больше не смогут вести себя, как раньше. Потому что Виктор изменился. А когда меняется один — меняется всё.
Вечером, когда Костя заснул, Марина и Виктор сидели на кухне. Он налил ей чаю, сел напротив.
— Думаешь, она поняла?
— Твоя мать? Не знаю. Но это уже не важно. Важно, что ты понял.
Виктор взял её за руку.
— Я понял. И я больше не вернусь к тому, как было.
Марина улыбнулась. Впервые за много лет она не чувствовала тяжести на плечах. Не была должна никому ничего доказывать. Она просто жила — так, как хотела сама.
За окном шёл снег. Где-то в другом конце города свекровь сидела на кухне и думала, почему сын изменился. Люда жаловалась мужу, что Марина стала наглой. Но ни одна из них не понимала главного: Марина не изменилась. Она просто перестала быть удобной. И это было её право — право, которое она отвоевала не криками, не скандалами, а одним простым решением. Она просто сказала «нет». И мир не рухнул. Наоборот — он стал честнее.
Виктор смотрел на жену и понимал, что она спасла не только себя. Она спасла их обоих. Потому что жизнь, построенная на чужих ожиданиях, — это не жизнь. Это медленное умирание. А они выбрали жить.
