Я положила последний помидор в миску и услышала, как Марья Ивановна снова заговорила — тем самым голосом, которым обычно объясняют что-то очевидное человеку недалёкому.
— Серёж, тебе бы жену получше поискать надо было. Ты ведь у меня — золотой.
Сергей сидел напротив, уткнувшись в газету. Пожал плечами. Даже не поднял глаз.
Я стояла над столом, держа в руках скользкую от сока миску. Под навесом жужжал шершень, стол липнул от вчерашнего варенья. У ног возился Петя — строил из конструктора дорогу, сосредоточенно сопел. Потом встал, взял машинку и молча ушёл к калитке.
Значит, слышал.
Марья Ивановна прикрыла глаза, будто устала от меня просто фактом моего существования.
— Оль, а ты хозяйка всё такая же ни о чём…
Я поставила миску на стол чуть резче, чем собиралась.
— Вам чаю налить? — спросила ровно.
За оградой притихла соседка — Зинка, что ли. Наверняка слушала.
Знаете, я уже восемь раз слышала, какая я никакая. Может, хватит?
Но вслух ничего не сказала. Вытерла руки о фартук и пошла на кухню.
Холодная вода била в раковину, заглушая голоса со двора. Я резала лук, старалась не слушать. Но Марья Ивановна говорила громко — будто специально, чтобы я слышала.
— Дом держать — не посуду мыть, понимаете…
Сергей зашёл на кухню, потёр шею.
— Мама ворчит, ты не обращай внимания. Что с неё взять, знаешь же…
Я посмотрела на него. Он стоял у двери, теребил край рубашки. Не встречался взглядом.
— Серёж, ты вообще слышал, что она сказала?
Он помялся.
— Ну слышал. Мама такая. Не принимай близко к сердцу.
Развернулся и ушёл.
Я снова включила воду — сильнее, чем нужно. Пальцы онемели от холода.
За окном послышался голос Зинки:
— Оль, да у вас опять жарко? Держись там!
Все видят. Все слышат. Никто ничего не делает.
Я закрыла кран. Вытерла руки. Подумала: а если просто уйти? Заметит ли кто?
Марья Ивановна крикнула из-за двери:
— Оль, чаю наливай, хозяйка же!
Я медленно выдохнула.
Петя сидел на качелях, рисовал колесом машинки круги по земле. Я присела рядом, погладила его по плечу.
— Мам, — он поднял на меня глаза, — а почему бабушка говорит так громко? Шурум-бурум — это плохо?
Я обняла его.
— Нет, просто взрослые иногда устают.
Он кивнул и снова уткнулся в машинку.
Зинка подошла, протянула стакан воды.
— Попей, Оль. Жарко ведь.
Я взяла, сделала глоток. Вода была тёплая, из-под крана.
— Знаешь, Оля, — Зинка присела на край скамейки, — я, как муж был жив, тоже с его матерью терпела. Всё думала — потерпеть надо, семья же. А потом много лет себя кусала. Ты ведь хорошая. На себя не забывай.
Она похлопала меня по руке и ушла.
Я сидела, глядя на пыльные качели. Песок под ногами был тёплым. Где-то за забором снова крикнула Марья Ивановна — что-то про ужин.
Терпеть не обязательно.
Эта мысль прозвучала так ясно, будто кто-то сказал вслух.
Я встала и пошла обратно к дому.
Вечером я резала помидоры для салата. Сергей сидел в углу, листал телефон. Марья Ивановна разговаривала в коридоре — громко, демонстративно.
— Да, я им всё прямо сказала. Дочь бы такая меня на руках носила, а тут — пустое место.
Я замерла. Нож выскользнул из пальцев, упал на стол. Помидорная мякоть прилипла к ладони.
Пустое место.
Я медленно подняла нож. Положила его обратно.
Знаете, хватит.
Сергей поднял глаза.
— Оль, ты чего?
Я посмотрела на него. Потом на дверь, за которой стояла его мать.
— Ничего, — сказала тихо. — Сейчас всё будет.
Они сидели на террасе. Марья Ивановна перебирала вязание, Сергей смотрел в телефон.
Я вышла, встала у стола.
— Марья Ивановна, — начала спокойно, — за последние три года вы восемь раз назвали меня плохой хозяйкой. Почему вы каждый раз приезжаете, если вам здесь всё не так?
Она подняла голову, щёлкнула пальцами.
— Что ты себе позволяешь?
— Я позволяю себе спросить. Знаете, это мой дом. Моя дача. И я устала терпеть.
Сергей отложил телефон.
— Оль, мама же не специально…
Я повернулась к нему.
— Серёж, ты взрослый. Я хочу поддержки. Не тени.
Он открыл рот. Закрыл. Посмотрел на мать. На меня.
— Понимаешь, я уже не могу. Либо вы уважаете мои правила, либо уходите.
Пауза. Марья Ивановна смотрела на меня так, будто я сошла с ума.
Я взяла плед со стула и пошла в спальню. Не хлопнула дверью — просто закрыла тихо.
Легла на кровать, уставилась в потолок. Руки дрожали.
Я это сделала. Я правда это сделала.
Утром я проснулась от звука шагов. Сергей собирал вещи.
Я вышла на кухню. Он стоял у стола, держал в руках куртку.
— Ты, значит, серьёзно? — спросил он.
— Да.
Он кивнул. Посмотрел мимо меня.
— Мама сказала, что поедет к сестре. Я её подвезу.
— Хорошо.
— И я… — он замялся. — Я пока тоже поеду. Подумать надо.
Я ничего не ответила.
Марья Ивановна вышла с чемоданом. Посмотрела на меня с высоты. Ничего не сказала. Хлопнула дверью машины.
Сергей сел за руль. Завёл мотор. Развернулся на гравийной дороге и уехал.
Я осталась стоять у крыльца. Слушала, как затихает звук машины.
Тишина.
Непривычная. Пугающая. Какая-то правильная.
Петя вернулся с площадки через час. Подошёл, молча сел мне на колени, положил голову на плечо.
— Мам, а тут можно играть?
Я обняла его.
— Здесь теперь можно быть кем угодно.
Он кивнул и снова убежал.
Я сидела на дорожке, смотрела на дом. Он казался большим, пустым. Свободным.
По щекам потекли слёзы. Но не жгли. Просто текли.
Я выбрала себя.
К вечеру я поставила чайник. Достала миску с земляникой — ягоды уже подгнивали. Вымыла руки под холодной водой.
За окном мелькнула Зинка.
— Ну что, тихо у вас теперь?
Я улыбнулась.
— Да. Теперь здесь мои правила. Не идеально — но моё.
Она кивнула и ушла.
Я посмотрела на своё отражение в оконном стекле. Усталое лицо. Мокрые глаза. Но что-то другое — что-то новое.
Может, пора перестать ждать идеальных отношений. У каждого свой огород. Свои сорняки.
Я налила чай. Села у окна.
Впервые за долгое время — не корила себя.
