Когда Людмила открыла дверь своей квартиры в десять вечера и увидела на пороге сына с окровавленным лицом и мокрой насквозь одеждой, она поняла — случилось что-то непоправимое.
Её Гриша, её единственный мальчик, стоял перед ней, словно привидение из прошлого: разбитый нос, из которого всё ещё сочилась кровь, рубашка, пропитанная водой и красными пятнами, и глаза — пустые, потерянные глаза человека, который только что пережил катастрофу.
— Мам, — только и смог выдавить он, прежде чем рухнуть ей на плечо.
Людмила втащила его в квартиру, усадила на диван, принесла полотенце и перекись. Пока она обрабатывала ему разбитое лицо, Гриша, заикаясь и путаясь в словах, рассказывал, что произошло. С каждым его словом лицо Людмилы каменело всё больше. Она слушала молча, сжав губы в тонкую линию, и её глаза постепенно наполнялись холодной, праведной яростью.
Невестка. Эта Вера, которую она терпела последние три года. Которая с самого начала смотрела на неё свысока, словно Людмила была прислугой, а не женщиной, вырастившей прекрасного сына в одиночку. Людмила всегда чувствовала, что эта девчонка не пара её Грише. Слишком амбициозная, слишком независимая, слишком много о себе возомнившая. И вот теперь — такое. Облила сына водой, как собаку! Избила шваброй его друзей! Выгнала на улицу, как последнего бродягу!
— Она сошла с ума, мам, — бормотал Гриша, держа к носу окровавленное полотенце. — Просто спятила. Я думал, она до утра у тебя будет. А она вернулась раньше и устроила… такое. Как будто я преступник какой-то. Мы просто с пацанами посидели, футбол посмотрели. Ну, выпили немного. Ну, покурили. Так она же всё равно не должна была вернуться! Это же её вина, что она приехала раньше!
Людмила гладила его по голове, как маленького, и внутри неё созревал план. Твёрдый, беспощадный план. Эта невестка зарвалась окончательно. Пора поставить её на место. И пора, наконец, показать, кто в этой семье главный.
Следующим утром, едва рассвело, Людмила уже стояла у двери квартиры сына. Она позвонила три раза, резко и требовательно. За дверью послышались шаги, затем щелчок замка. Вера открыла дверь, явно не ожидая визита. Она была в домашней одежде, волосы собраны в небрежный пучок, под глазами тёмные круги — похоже, ночь она провела не лучше Гриши.
— Людмила Петровна? — удивлённо начала она, но свекровь уже протиснулась мимо неё в прихожую.
— Где мой сын? — холодно спросила Людмила, осматриваясь. — Где Гриша?
— Вашего сына здесь нет, — так же сухо ответила Вера, закрывая дверь. — Я его вчера выставила. Думаю, он у вас.
— Да, он у меня. С разбитым лицом, в крови, мокрый, как крыса! — голос Людмилы зазвенел от возмущения. — Ты что творишь, девка? Совсем берегов не видишь?
Вера медленно повернулась к свекрови. В её глазах не было ни страха, ни раскаяния. Только усталость и глухое раздражение.
— Людмила Петровна, если вы пришли устраивать мне сцену, то можете сразу уходить. Я не в настроении.
— Не в настроении? — Людмила шагнула ближе, ткнув пальцем в грудь невестке. — А моему сыну каково было? Ты его водой облила! Избила! Выгнала из собственного дома!
— Из НАШЕГО дома, — отчеканила Вера. — Это наша с ним квартира. Которую мы вместе купили, между прочим. И если ваш драгоценный сыночек превращает её в свинарник, напивается и жжёт нашу мебель сигаретами, я имею полное право выгнать его вместе с его алкашами!
Людмила побагровела. Она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Тем более — какая-то невестка, которая должна была бы стоять перед ней на коленях и благодарить, что её вообще в семью приняли.
— Ах вот как! — её голос поднялся до крика. — Значит, мой сын — алкаш? Мой Гриша, который работает с утра до ночи, чтобы тебя обеспечивать? Который на тебе женился, хотя я его отговаривала? Который терпит твой скверный характер и вечное недовольство?
— Обеспечивать меня? — Вера горько усмехнулась. — Людмила Петровна, давайте без сказок. Я зарабатываю не меньше вашего сына. И на эту квартиру половину денег внесла я. И ремонт делала я. И мебель выбирала я. А ваш сын с друзьями всё это за один вечер превратил в помойку!
— Да как ты смеешь! — Людмила схватила Веру за руку, сжав её так сильно, что та вскрикнула. — Ты вообще понимаешь, с кем разговариваешь? Я его мать! Я родила его, вырастила, выучила! А ты кто? Никто! Пришла в готовое, захапала чужого мужика и думаешь, что теперь можешь диктовать свои правила?
Вера резко вырвала руку. На запястье остались красные отметины от пальцев свекрови. В её глазах вспыхнуло что-то опасное.
— Уходите, — тихо, но очень твёрдо сказала она. — Уходите прямо сейчас, пока я не вызвала полицию.
Людмила расхохоталась — громко, истерично.
— Полицию? На меня? Да ты охамела совсем! — она оглядела разгромленную гостиную, где ещё не убрали следы вчерашнего погрома. — Вон что ты устроила! Залила всю квартиру водой! Мебель попортила! И грозишься полицией мне?
— Это мой дом, — повторила Вера, и в её голосе зазвучала сталь. — И если вы не уйдёте сами, я вас выведу.
— Попробуй, — прошипела Людмила, выпрямляясь во весь рост. Она была выше и крупнее невестки. — Только попробуй меня тронуть. Я тебя в суд затаскаю! Я сделаю так, что мой сын подаст на развод и оставит тебя ни с чем!
Вера молча прошла в коридор, взяла телефон и набрала номер. Людмила следила за ней с торжествующей ухмылкой — пока не поняла, кому звонит невестка.
— Гриша? Это я. Твоя мать у меня в квартире. Она угрожает мне и отказывается уходить. Либо ты приезжаешь прямо сейчас и забираешь её, либо я вызываю участкового.
Она отключилась и посмотрела на свекровь спокойным, жёстким взглядом.
— У вас десять минут.
Людмила стояла, тяжело дыша. Она не ожидала такого поворота. Эта девчонка не испугалась, не расплакалась, не стала извиняться. Она держала удар, как равная. И это бесило свекровь больше всего на свете.
— Ты пожалеешь, — процедила Людмила сквозь зубы. — Я сделаю всё, чтобы ты пожалела о том дне, когда связалась с моим сыном.
— Я уже жалею, — устало ответила Вера. — Поверьте, я жалею об этом каждый день последние полгода.
Людмила хотела что-то сказать, но в этот момент в дверь позвонили. Вера открыла. На пороге стоял Гриша — бледный, с огромным синяком под глазом и заклеенным пластырем носом. Он виновато переводил взгляд с матери на жену.
— Вера, я… — начал он.
— Забери её, — перебила она. — Пожалуйста. Просто забери её отсюда.
— Мам, — Гриша взял Людмилу за локоть. — Пойдём. Не надо.
— Не надо? — Людмила вырвала руку. — Гриша, ты слышал, как она со мной разговаривает? Она угрожала мне! Твоей матери!
— Мам, ты сама сюда пришла, — тихо сказал Гриша. — Вера не звала тебя. Ты не должна была приходить.
Людмила ошарашенно уставилась на сына. Это был удар в спину. Он, её мальчик, за которого она пришла воевать, встал на сторону этой стервы?
— То есть ты её защищаешь? — в голосе свекрови зазвучали слёзы. — После того, что она с тобой вчера сделала, ты её защищаешь?
— Мам, я был виноват, — Гриша потёр лоб рукой. — Я обещал ей, что не буду приглашать друзей. Я нарушил слово. Мы разнесли квартиру. Испортили новый диван. Вера имела право злиться.
— Имела право? — Людмила побледнела. — Избить тебя шваброй она имела право?
— Она меня не била, — устало возразил Гриша. — Она била Толяна, потому что он полез на неё. Я сам упал. Я был пьяный и поскользнулся.
Людмила смотрела на сына так, словно видела его впервые. Этот человек, стоящий перед ней, был чужим. Он не был её маленьким мальчиком, который всегда слушался маму и ставил её мнение превыше всего. Он превратился в кого-то другого. В мужа этой женщины.
— Значит, так, — медленно произнесла Людмила. — Раз уж ты сделал свой выбор, Григорий, то живи с ним. Но не приходи ко мне, когда тебе станет плохо. Не приходи, когда она выгонит тебя окончательно. Не приходи, когда поймёшь, что я была права.
— Мама…
— Я всё сказала.
Людмила развернулась и вышла из квартиры, гордо подняв голову. Дверь за ней закрылась тихо, почти беззвучно. Но этот тихий щелчок прозвучал, как выстрел.
Гриша и Вера остались стоять в прихожей, не глядя друг на друга. Молчание затягивалось, становясь всё тяжелее и невыносимее. Наконец, Гриша сделал шаг к жене.
— Вера, я…
— Не надо, — она подняла руку, останавливая его. — Не надо сейчас ничего говорить.
— Мне нужно объяснить.
— Объяснить что? — она посмотрела на него усталыми глазами. — То, что ты меня обманул? То, что ты привёл своих друзей, хотя обещал не делать этого? То, что ты напился и разгромил нашу квартиру? Или то, что твоя мать только что пришла сюда, чтобы поставить меня на место?
— Я не просил её приходить, — Гриша провёл рукой по лицу. — Я просто рассказал ей, что случилось. Она сама решила…
— Конечно, решила, — горько усмехнулась Вера. — Потому что для неё я всегда была врагом. С самого первого дня. Помнишь, что она сказала, когда ты сообщил ей о нашей помолвке? «Эта девчонка тебе не пара». Я слышала.
— Она просто волновалась за меня.
— Нет, Гриша. Она не волновалась. Она не хотела отпускать тебя. Она до сих пор не хочет. И ты это прекрасно знаешь.
Гриша молчал. Ему нечего было ответить, потому что они оба понимали — это правда.
Вера медленно прошла в гостиную и опустилась на диван, обходя мокрое место на ковре. Гриша последовал за ней, но остался стоять, не решаясь сесть рядом.
— Я не хочу так жить, — тихо сказала Вера, глядя в пол. — Я не хочу каждый раз чувствовать себя виноватой, когда прошу тебя о чём-то. Я не хочу быть плохой невесткой, которая отбила сына у матери. Я просто хочу быть твоей женой. И хочу, чтобы наш дом был нашим домом, а не филиалом квартиры твоей матери.
— Так и есть, — Гриша присел рядом с ней, осторожно взял её за руку. — Это наш дом.
— Тогда почему ты позволяешь ей так со мной разговаривать? — Вера подняла на него глаза, и в них блестели слёзы. — Почему ты не сказал ей вчера, что это была твоя вина? Что я не виновата? Почему ты позволил ей прийти сюда и устроить мне сцену?
Гриша сжал её руку сильнее.
— Я не знаю, — честно признался он. — Наверное, я трус. Наверное, мне всегда легче промолчать, чем встать на чью-то сторону. Но сегодня… сегодня я выбрал. Ты это видела. Я встал на твою сторону.
— После того, как она ушла, — заметила Вера.
— Лучше поздно, чем никогда.
Она вздохнула и откинулась на спинку дивана.
— Что теперь будет? Твоя мать не простит тебя за это. Она не простит нас обоих.
— Знаешь, — Гриша тоже откинулся назад, устало закрывая глаза. — Может, это и к лучшему. Может, нам обоим нужно было повзрослеть. Мне — научиться отвечать за свои слова. А маме — научиться отпускать.
— Ты правда так думаешь?
— Я не знаю, что я думаю, — он повернулся к ней. — Но я знаю одно. Я не хочу тебя потерять. Вчера, когда ты закрыла передо мной дверь, я впервые по-настоящему испугался. Я понял, что могу остаться один. Что ты можешь уйти. И это было страшнее, чем разочаровать маму.
Вера молчала, переваривая его слова. Потом она медленно кивнула.
— Хорошо. Тогда слушай внимательно. Я остаюсь. Но с условиями.
Гриша выпрямился, настороженно глядя на неё.
— Каких условий?
— Первое. Ты больше никогда не обманываешь меня. Если ты хочешь пригласить друзей, ты говоришь мне об этом заранее. Мы обсуждаем это, как взрослые люди. Второе. Твоя мать больше не приходит сюда без приглашения. Если она хочет нас навестить, она звонит и спрашивает, удобно ли нам. Третье. Ты платишь за чистку ковра и за ремонт дивана. Сам. Из своих денег.
Гриша кивнул.
— Согласен. На всё согласен.
— И последнее, — Вера посмотрела ему прямо в глаза. — В следующий раз, когда тебе придётся выбирать между мной и твоей матерью, ты не молчишь. Ты говоришь ей правду. Даже если это больно. Даже если она обидится. Потому что если ты этого не сделаешь, мы не выживем.
Гриша медленно кивнул.
— Я постараюсь. Обещаю.
Они сидели рядом в разгромленной гостиной, держась за руки. За окном занимался новый день. Впереди их ждала уборка, чистка, ремонт — и разговор со свекровью, которого они оба боялись. Но в эту минуту им обоим казалось, что, может быть, они справятся. Что, может быть, это был не конец, а начало чего-то нового. Чего-то более честного.
Вера первой встала с дивана и пошла на кухню. Через минуту оттуда послышалось шипение чайника. Гриша поднялся следом, осторожно обходя лужи на полу. На пороге кухни он остановился, глядя на жену, которая стояла спиной к нему, разливая кипяток по чашкам.
— Вер?
— Да?
— Прости.
Она не обернулась. Но он видел, как напряглись её плечи, как она на секунду замерла. Потом она медленно кивнула.
— Я слышала.
Это был не конец. Это было перемирие. Хрупкое, неуверенное, но настоящее. И обоим им нужно было научиться жить в этом новом мире, где невестка больше не боялась свекрови, а муж больше не мог прятаться за спиной матери.
Впереди была долгая дорога. Но они сделали первый шаг.
