Его слова повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как дым после пожара. Она сидела на диване, прижимая к груди спящую дочь. Несколько минут назад в этой комнате царило уютное вечернее спокойствие, а теперь его будто вымели резким взмахом.
Максим стоял посреди гостиной, отвернувшись к окну, за которым медленно гасли краски осеннего дня. Он только что вернулся с работы, ещё пахнул улицей и офисным кофе.
— Яна, не драматизируй, — он провёл рукой по волосам, нервный жест, который она узнавала. — Речь не о прописке, а о временной регистрации. Почувствуй разницу. Ему просто нужно официально где-то числиться, чтобы устроиться на хорошую работу. На пару месяцев, не больше.
— Пару месяцев? — её голос дрогнул, и она инстинктивно крепче прижала к себе малышку. — Максим, мы же говорили об этом! Мы договорились, что это временно! Просто пожить, пока не найдёт вариант! А теперь выходит, что это надолго и с какими-то штампами в паспорте!
Воспоминания о том, как всё начиналось, нахлынули на неё с болезненной чёткостью. Всего три недели назад.
Тот вечер был совсем другим. Яна, измотанная, но счастливая, укачивала двухмесячную Софийку. Ритмичное посасывание, тёплый комочек на руках — это был её мир. Зазвонил ключ в замке. Это был Максим. Он вошел, снял пальто, и она сразу почувствовала — что-то не так. Он был чрезмерно нежен, целовал её в макушку дольше обычного, гладил плечо, пока она не откинулась на спинку дивана.
— Как ты, мои девочки? — его голос прозвучал нарочито бодро.
— Устала, но мы справляемся, — улыбнулась Яна. — А у тебя как день?
Максим сел рядом, его колено коснулось её колена. Он взял её руку в свою, играя с обручальным кольцом.
— Знаешь, звонил Стас.
В воздухе запахло тревогой. Брат Максима редко звонил с хорошими новостями.
— И что наш неудачливый герой? — осторожно спросила Яна.
— У него проблемы. С работой. И с жильём. Хозяин квартиры, где он снимал комнату, внезапно продал её, и новые жильцы въезжают через неделю. Стасу некуда идти.
Яна вздохнула. Стасу всегда «некуда было идти». Он был мастером создавать себе кризисные ситуации, из которых его неизменно вытаскивали другие.
— Жалко его, конечно, — сказала она, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало раздражения. — Может, поможет ему снять что-то?
— Яна, — Максим прижал её пальцы чуть сильнее. — Я предложил ему пожить у нас. Несколько недель. Пока не встанет на ноги. Он же родная кровь. Мы не можем бросить его в такой ситуации.
Он смотрел на неё умоляющими глазами, которые она не могла игнорировать. В них была та самая мальчишеская беспомощность, из-за которой она всегда соглашалась. Усталость, гормоны, желание мира в семье — всё это сыграло против неё.
— Несколько недель? — переспросила она, уже чувствуя, как внутри что-то сжимается. — Ты уверен, что это хорошая идея? У нас новорождённый ребёнок, я…
— Он будет тише воды, ниже травы! — поспешно заверил Максим. — Он мне обещал. Поможет по хозяйству, с продуктами. Ты даже не заметишь его присутствия.
Он наклонился и поцеловал её в лоб.
— Спасибо, — прошептал он. — Я знал, что ты поймёшь. Ты у меня самая лучшая.
И она, как дура, кивнула. Потому что в тот момент это казалось проявлением заботы о семье мужа. Потому что он попросил так убедительно. Потому что она не увидела подвоха.
Сейчас, глядя на его спину у окна, она понимала — тот разговор был лишь первой, разведывательной операцией. А сегодня прозвучал главный удар.
— В чём разница, Максим? «Прописка», «регистрация»… Для меня разницы нет! Это моя квартира! Моя! Я её покупала, пока мы с тобой ещё только встречались! На деньги бабушки! Ты не имел права принимать такое решение, не посоветовавшись со мной!
Он резко обернулся. Его лицо исказила гримаса раздражения.
— Опять «твоя квартира»! Я здесь не жилец, Яна! Я твой муж! Это наш общий дом! Или ты уже забыла, что у нас семья? Или в этой семье есть только твои права?
— Не надо переворачивать всё с ног на голову! — она встала, стараясь не разбудить ребёнка. Голос срывался на шёпот, но от этого он становился только острее. — Речь не о правах, а об уважении! Ты договорился с братом о чём-то важном за моей спиной! Ты впускаешь в наше личное пространство на постоянной основе третьего человека! И даже не спросил меня!
— Я тебя спрашивал! — вспылил он. — Три недели назад! Ты согласилась!
— Я согласилась на то, чтобы он ПОЖИЛ у нас! А не на то, чтобы он вписывал себя в наши документы! Это две огромные разницы!
Малышка на руках крякнула, сморщившись, и Яна автоматически начала её покачивать. Этот привычный жест успокаивал больше её саму.
Максим, видя её замешательство, сменил тактику. Его голос стал мягче, заискивающим.
— Янка, пойми… Он мой брат. Ему не повезло. Он не просит денег, не просит купить ему жильё. Ему нужна просто бумажка. Юридическая формальность. Что тебе стоит? Мы ему поможем, он встанет на ноги и съедет. Все будут счастливы.
Он сделал шаг к ней, но она отступила назад. Пространство между ними стало ощутимым, как стена.
— А если он не съедет? — тихо спросила Яна. — Что тогда? Ты знаешь, какими правами он обзаведётся? Ты думал об этом?
— Ты всегда всё усложняешь! — он снова сорвался. — Вечно ты ищешь подвох, строишь теории заговора! Речь идёт о помощи близкому человеку, а не о правах и документах!
В её глазах стояли слёзы от бессилия. Он не слышал её. Он не хотел слышать. Он видел только свою правду — правду братской помощи. А её опасения, её чувство нарушенных границ, её право распоряжаться своим же имуществом — всё это было для него «теориями заговора».
— Я не дам своего согласия, — твёрдо сказала она, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Не дам и всё.
Максим посмотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом. В его глазах она прочитала нечто новое, холодное и чужое.
— Это несправедливо, Яна, — произнёс он отчуждённо. — Я уже дал ему слово.
Он развернулся и вышел из комнаты, оставив её одну с спящим ребёнком на руках и с гудящей в ушах фразой, которая разделила её жизнь на «до» и «после». Фраза «я уже дал ему слово» означала только одно: её мнение ничего не значит. Решение уже принято. Война была объявлена, а она даже не знала, когда успели занять первые окопы.
Стас появился в их жизни в пятницу, под вечер. Он приехал на такси, с одним большим рюкзаком и гитарным чехлом за плечом. Когда Яна открыла дверь, он стоял на пороге с такой виновато-благодарной улыбкой, что все её предостережения на мгновение показались ей самой мелочной придиркой.
— Янка, родная! Прости за вторжение! — он буквально ворвался в прихожую, поставил рюкзак и расстегнул куртку. — Макс всё рассказал. Вы просто спасатели!
Он пахнул дорогим табаком и осенним ветром. Прежде чем она успела что-то сказать, он уже смотрел на спящую в переноске Софийку.
— О, божечки! Какая крошка! — его голос стал тихим и умилённым. — Здравствуй, принцесса. Я твой дядя Стас.
Он аккуратно потрогал ручку ребёнка, и Яна невольно смягчилась. Может, она зря паниковала? Может, он и правда просто попал в трудную ситуацию и нуждается в поддержке семьи?
Максим, вернувшийся с работы пораньше, сиял. Он хлопал брата по плечу, помогал разгружать вещи, его лицо выражало чистое, ничем не омрачённое братское удовольствие. Он был счастлив, что может помочь. Яна, наблюдая за этой идиллией, заставила себя улыбнуться.
— Ничего страшного, Стас. Проходи. Покажу, где ты сможешь разместиться.
Они выделили ему маленькую комнату, бывший кабинет, где стоял раскладной диван и письменный стол. Стас благодарно кивал.
— Роскошь! После моей каморки это просто апартаменты! Спасибо вам огромное, ребята. Я вас не подведу. Буду тише мыши, незаметней тени.
Первые два дня он и правда напоминал идеального гостя. Мыл за собой посуду, подметал пол на кухне, купил огромный торт «Прага» и букет хризантем для Яны. Вечерами он играл на гитаре, тихо напевая старые песни, и Максим, сидя с ним в гостиной, смеялся так заразительно, как не смеялся давно. Яна, кормя ребёнка в спальне, ловила себя на мысли, что в квартире снова стало по-настоящему уютно. Муж выглядел расслабленным и счастливым.
Но к середине следующей недечи начали проступать первые трещины.
Яна как-то утром, едва открыв глаза после бессонной ночи с коликами у дочки, вышла на кухню и застыла на пороге. Стол был заставлен грязными чашками, на столешнице лежали крошки, а в раковине покоилась сковородка с засохшими остатками яичницы. Стас, судя по звукам, ещё спал в своей комнате.
Она вздохнула и принялась за уборку. «Несколько недель, — повторяла она про себя, как мантру. — Всего несколько недель».
Вечером того же дня случился первый открытый конфликт. Яна только уложила Софийку, долго укачивая, и сама собралась прилечь, как из гостиной донёсся громкий смех и звуки гитары. Она накинула халат и вышла.
Стас сидел на диване с гитарой, напротив него — Максим с пивом в руке. Они что-то весело обсуждали.
— Ребята, — тихо сказала Яна, — ребёнок спит. Можно потише?
— Ой, виноват! — Стас сразу приглушил голос и сделал преувеличенно-виноватое лицо. — Совсем забыл, что здесь есть маленький человечек. Всё, шептуном включаюсь.
Максим улыбнулся ей.
— Всё в порядке, солнышко. Мы уже закругляемся.
Но через час, когда Яна уже начала дремать, её разбудил снова нарастающий гул голосов и смеха. Она снова встала и вышла. На этот раз её лицо было строгим.
— Я прошу вас сделать потише. Сейчас. Я только её уложила, она может проснуться от любого шума.
— Яна, успокойся, — Максим отмахнулся, и в его голосе впервые прозвучала лёгкая раздражённость. — Мы не кричим, мы просто разговариваем.
— Для спящего младенца твой «простой разговор» — как стройка под окном.
Стас тут же опустил гитару и поднял руки в знак капитуляции.
— Всё, капитулирую! Молчу, как партизан. Макс, брат, давай завтра продолжим. Не буду я злить хозяйку.
Он подмигнул Максиму и быстро ретировался в свою комнату. Максим же остался сидеть на диване с надутым видом.
— Нужно было сделать замечание так резко? — тихо спросил он, когда Яна села рядом. — Мне с ним наконец-то удалось пообщаться по-человечески, расслабиться.
— А мне нужно наконец-то поспать, Максим! — прошептала она в ответ, чувствуя, как слёзы подступают к глазам от усталости и обиды. — Я с ребёнком целый день одна, я еле на ногах стою, а вы тут устроили акустический концерт. Это мой дом или проходной двор?
— Опять начинается, — он тяжело вздохнул и отхлебнул пиво. — Он старается, ведёт себя прилично. Нельзя же быть такой… правильной всё время.
Она посмотрела на него и поняла, что говорить бесполезно. Его брат «старается», а она — «правильная», то есть зануда, портящая всем удовольствие.
Настоящий взрыв произошёл в четверг. Яна поехала с дочкой к педиатру, прождала в очереди два часа и вернулась домой полностью вымотанная. Открыв дверь, она услышала из гостиной не только голос Стаса, но и женский смех.
Войдя в комнату, она застала картину: Стас сидел на её диване, обняв за плечи какую-то молодую девушку с ярко-розовыми волосами. На журнальном столике стояли две банки из-под энергетика и пачка чипсов.
— О, Яна! Привет! — Стас широко улыбнулся, словно ничего необычного не происходило. — Это Лера, подруга. Лера, это жена моего брата.
Девушка лениво помахала ей рукой.
— Приветик.
Яна окаменела. Она перевела взгляд с них на дверь своей спальни, где спала дочь, потом обратно на Стаса.
— Стас, мы не договаривались о том, что ты будешь приводить в мой дом гостей.
— Ой, да мы ненадолго! — засмеялась Лера, явно не понимая серьёзности ситуации.
— Я сейчас не с тобой разговариваю, — холодно отрезала Яна, глядя на Стаса. — Прошу тебя, проводи свою подругу. Сейчас же.
Лицо Стаса на мгновение вытянулось, но тут же снова расплылось в улыбке.
— Конечно, Яночка, конечно! Лера, дорогая, извини, у нас тут строгий режим. Провожу тебя.
Когда девушка, бурча что-то под нос, собралась и вышла, а Стас закрыл за ней дверь, в квартире повисла гробовая тишина. Яна стояла посреди гостиной, дрожа от ярости.
Вечером она устроила разборку Максиму, который только что вернулся с работы.
— Ты представляешь? Я прихожу домой, а тут какая-то девица с розовыми волосами развалилась на моём диване! Рядом комната, где спит наш ребёнок!
Максим, вместо того чтобы поддержать её, лишь пожал плечами, снимая галстук.
— Ну, привёл девушку. Ну, ошибся человек. Он же молодой, ему общаться с кем-то надо.
— Ему «надо»? А мне? А нашему ребёнку? Это мой дом, Максим! Мой! И я не должна чувствовать себя в нём как в общежитии, где кто угодно может появиться в любой момент!
— Хватит уже тыкать мне в лицо, что это твой дом! — внезапно взорвался он. — Он живёт здесь всего несколько дней! Нельзя же быть такой чёрствой! Он же родная кровь!
— Родная кровь… — Яна с горечью покачала головой. — А мы с Софийкой для тебя кто? Мебель?
Она развернулась и ушла в детскую, закрыв за собой дверь. Она сидела в кресле рядом с кроваткой, смотрела на спокойное лицо дочери и понимала: обещанные «пара недель» превратятся в нечто гораздо более долгое и неприятное. И её муж, её опора и защита, был по другую сторону баррикады. На стороне «родной крови». А она осталась одна. С ребёнком на руках и с растущим, холодным комом тревоги где-то под сердцем.
Тишина после той ссоры была тягучей и зыбкой, как болото. Они не разговаривали весь вечер и следующее утро. Максим ушёл на работу, даже не попрощавшись. Яна чувствовала себя заключённой в собственной квартире. Каждый шорох за стеной, где обитал Стас, заставлял её вздрагивать. Он, впрочем, будто и не заметил холодной войны. Свистел на кухне, грея чай, и снова прибрал за собой. Но это уже не радовало. Это выглядело как насмешка.
К полудню терпение лопнуло. Она понимала, что так больше не может. Нужно было расставить все точки над «i». Она послала Максиму сообщение: «Мы должны поговорить. Серьёзно. Сегодня, когда вернёшься».
Он ответил сухо: «Хорошо».
Он пришёл рано, до семи. Яна уже уложила Софийку. Она сидела в гостиной на том самом диване, где недавно разваливалась девушка с розовыми волосами, и ждала его. Сердце колотилось где-то в горле.
Максим вошёл, смотрел куда-то мимо неё, снял пиджак.
— Ну? Я слушаю.
— Садись, пожалуйста, — тихо сказала она.
Он тяжело опустился в кресло напротив. Между ними было всего два метра, но казалось — пропасть.
— Максим, это не может так продолжаться. Твой брат… Он уже чувствует себя здесь как дома. Слишком как дома. Он приводит посторонних людей, шумит, когда ребёнок спит. Ты сам видишь это. Нам нужно определить чёткие сроки. Конкретную дату, до которой он съедет.
Максим вздохнул, как будто устал от её придирок ещё до начала разговора.
— Яна, я же не могу его выгнать на улицу. У него до сих пор нет нормального варианта.
— Не надо драматизировать! — её голос задрожал, и она сделала усилие, чтобы взять себя в руки. — Он взрослый, трудоспособный мужчина. Он может снять комнату, как все. Или найти хостел. Я не требую выгнать его завтра. Я требую понять, когда это «завтра» наступит.
Он помолчал, глядя на свои руки. Потом поднял на неё взгляд, и в его глазах она увидела нерешительность. Ту самую, которая всегда предвещала что-то неприятное.
— Дело не только в жилье, — начал он медленно, взвешивая каждое слово. — Ему нужна прописка. Временная регистрация.
Яна замерла. Слово «прописка» прозвучало так же неожиданно и оглушительно, как выстрел.
— Что? — выдавила она.
— Его не берут на нормальную работу без московской прописки. Все приличные вакансии требуют официальной регистрации. Ему нужен этот штамп в паспорте. Без него он не устроится, не сможет платить за аренду. Получается замкнутый круг.
В голове у Яны всё завертелось. Она слышала, как где-то внутри трещит и рушится хрупкое стекло её доверия.
— И… сколько времени ему нужна эта… регистрация? — спросила она, уже зная ответ.
— На полгода. Максимум. Ровно до тех пор, пока он не пройдёт испытательный срок на новой работе и не встанет на ноги.
— Полгода? — она вскочила с дивана, не в силах усидеть на месте. — Ты предлагаешь прописать твоего брата в моей квартире на ПОЛГОДА? Ты в своём уме, Максим?
— Яна, успокойся! Это не прописка, это временная регистрация! Это просто бумажка для отдела кадров!
— Для отдела кадров? А для меня это что? Разрешение на полгода терпеть у себя дома чужого человека, который уже сейчас ведёт себя как хозяин? Ты вообще думал о том, что это моя квартира? Купленная на деньги моей бабушки, ещё до того, как мы с тобой поженились! Ты не имел права даже заикаться о таком, не спросив меня!
Её голос сорвался на крик, и она тут же осеклась, прислушиваясь, не проснулась ли дочка.
Максим тоже встал. Его лицо покраснело.
— Опять «твоя квартира»! — его голос зазвенел от ярости. — Я здесь не на птичьих правах! Я твой муж! Это наш общий дом! Или ты уже забыла, что у нас семья? Ты что, мою семью не считаешь своей? Мой брат для тебя чужой?
Это был удар ниже пояса. Он бил именно туда, где она была беззащитна — в её чувство семейного долга, в её любовь к нему.
— Не надо всё переворачивать! — она чувствовала, как слёзы подступают, но гнев был сильнее. — Речь не о том, чужой он или свой! Речь о нашем с тобой личном пространстве! О границах, которые он уже перешёл! Ты договорился с ним о чём-то важном за моей спиной! Ты впускаешь в нашу жизнь на шесть месяцев третьего человека и даже не спросил, хочу я этого или нет! Это называется неуважение, Максим!
— Я тебя спрашивал! — рявкнул он. — Три недели назад! Ты согласилась, чтобы он пожил у нас!
— Я согласилась на то, чтобы он ПОЖИЛ у нас несколько недель! А не на то, чтобы он вписывал себя в наши с тобой документы на полгода! Это две огромные разницы!
Она подошла к нему вплотную, глядя в глаза, пытаясь достучаться.
— Ты понимаешь, какие права у него появятся? Ты думал об этом? Что, если он не захочет съезжать через полгода? Что мы будем делать? Выставлять его через суд?
— Хватит строить апокалипсис! — он отмахнулся от неё, как от назойливой мухи. — Он же не враг! Он мой брат! Он сказал, что съедет, как только устроится. Чего ты боишься? Вечно ты ищешь подвох, вечно строишь теории заговора! Речь идёт о помощи близкому человеку, а не о правах и документах!
В его глазах она увидела не просто гнев. Она увидела полное непонимание. Пропасть между их восприятием ситуации была непреодолимой. Для него это была благородная миссия по спасению брата. Для неё — вторжение в её единственное безопасное место, угроза её ребёнку и браку.
— Я не дам своего согласия, — прошептала она, отступая на шаг. Всё её тело дрожало. — Никогда. Я не дам ему здесь прописаться. Это мой дом, и я решаю, кто будет в нём прописан.
Максим посмотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом. В его глазах не было ни любви, ни понимания. Была лишь холодная, каменная уверенность в своей правоте.
— Это несправедливо, Яна, — произнёс он отчуждённо, и его слова упали, как приговор. — Я уже дал ему слово.
Он развернулся и ушёл в спальню, громко хлопнув дверью.
Яна осталась стоять одна посреди гостиной. Фраза «я уже дал ему слово» звенела в ушах, как набат. Это значило, что её мнение, её чувства, её право распоряжаться своей собственностью — ничего не значили. Решение было принято без неё. Её муж поставил слово, данное брату, выше доверия и согласия жены.
Она медленно опустилась на диван, обхватила голову руками и закрыла глаза. Война была объявлена. И она только что поняла, что сражается в одиночку.
Неделя после того разговора прошла в ледяном молчании. Максим почти не бывал дома, ссылаясь на авралы на работе. Яна понимала — он просто избегает её. Стас, чувствуя напряжение, стал вести себя тише и услужливее, но в его глазах теперь читалось не раскаяние, а скорее насмешка. Он знал, что между супругами пробежала чёрная кошка, и, кажется, это его вполне устраивало.
В пятницу у Яны был тяжёлый день. Софийка капризничала, плохо спала, и к вечеру у самой Яны раскалывалась голова. Она с нетерпением ждала, когда ребёнок наконец уснёт, чтобы самой рухнуть в постель. Уложив дочку, она вышла из спальни, решив попить воды, и замерла на пороге гостиной.
Свет был включен только настольной лампой, создавая причудливые тени. За её письменным столом, который она не использовала со времён родов, сидел Максим. Рядом, развалясь на стуле, устроился Стас. Они были чем-то очень увлечены и не заметили её. На столе перед ними лежала стопка каких-то бумаг, а в руках у Максима блестел его планшет.
— Вот, смотри, — Максим тыкал пальцем в экран. — Всё заполнено. Осталось только проверить данные и можно записываться.
— А долго это всё? — ленивым голосом спросил Стас.
— Нет, в МФЦ сейчас быстро. Через пару дней после подачи уже готово будет.
Слово «МФЦ» прозвучало для Яны как удар тока. Она шагнула в комнату, и скрип половицы выдал её присутствие. Оба мужчины вздрогнули и резко повернулись к ней. На столе, рядом с планшетом, она увидела распечатанные бланки. Крупные буквы вверху одного из них гласили: «Заявление о регистрации по месту пребывания».
Наступила мёртвая тишина. Яна смотрела на мужа, и ей казалось, что она видит совершенно чужого человека.
— Что это? — её голос был тихим и ровным, обманчиво спокойным.
Максим попытался быстро собрать бумаги, но его движения были неуклюжими, выдавшими вину.
— Янка, не начинай… Это просто формальности.
— Какие формальности, Максим? — она подошла ближе и выхватила из его рук один из бланков. Быстро пробежала глазами по тексту. Её собственный адрес. Фамилия, имя, отчество Стаса. В графе «Собственник жилого помещения» стояла её фамилия. Он даже не потрудился это скрыть. Он использовал её данные, её право собственности, не спросив ни единого слова.
— Ты… ты уже подал заявление? — она подняла на него глаза, и в них бушевала буря из неверия, боли и ярости.
— Нет ещё! — поспешно сказал он, поднимаясь с места. — Мы только заполняем! Я же хотел с тобой поговорить!
— Врешь! — её крик прозвучал так неожиданно громко, что оба мужчины вздрогнули. — Ты врешь мне в лицо! Ты сказал «я уже дал ему слово», и всё для тебя было решено! Ты даже не собирался со мной говорить! Ты просто делаешь это за моей спиной, как вор!
— Перестань кричать! — рявкнул Максим, тоже повышая голос. — Ребёнка разбудишь! Хватит истерик! Я твой муж! Я имею право принимать решения в этой семье!
— Какие решения? Какая семья? — она трясла листком с заявлением перед его лицом. — Это моя квартира! Ты принимаешь решения о моём имуществе? Ты прописываешь здесь кого-то, не имея на это никакого юридического права? Ты кто здесь такой?
— Я здесь хозяин! — закричал он в ответ, его лицо перекосилось от злости. — Я кормлю эту семью! А ты сидишь дома и строишь из себя королеву! Без меня ты бы тут одна с ребёнком с ума сошла!
Его слова впились в неё как ножи. «Сидишь дома… строишь из себя королеву…» Вся её усталость, бессонные ночи, ежедневный труд по уходу за ребёнком и домом — всё это было обесценено в одну секунду.
Стас встал и с фальшивым спокойствием попытался вставить своё слово.
— Ребята, успокойтесь… Яна, давайте без скандалов…
— Молчи! — прошипела она, обернувшись к нему. — Это между мной и моим мужем. Ты здесь никто! Ты просто нахлебник, который пришёл разрушить мою семью! Вон из моей квартиры!
Стас отступил на шаг, подняв руки, но в его глазах вспыхнула злоба.
Максим шагнул вперёд, заслоняя брата.
— Не смей так говорить с моим братом! Ты сейчас же извинишься!
— Я? Извинюсь? — Яна засмеялась, и этот смех звучал горько и истерично. — Перед кем? Перед человеком, которого ты тайком прописываешь в моём доме? Перед тобой, предателем?
Она посмотрела на него, на его разгневанное, знакомое до боли лицо, и вдруг всё внутри оборвалось. Ярость уступила место леденящему, абсолютному пониманию. С этим человеком говорить бесполезно. Его не переубедить. Он выбрал свою кровь, а её и её дочь — предал.
Она выронила из рук бланк заявления. Листок плавно опустился на пол.
— Всё, — тихо сказала она. — Всё кончено.
Она развернулась и быстрыми шагами направилась в спальню. Максим что-то кричал ей вслед, но она уже не слышала слов. В ушах стоял лишь оглушительный звон.
В спальне, при тусклом свете ночника, мирно посапывала Софийка. Яна, дрожащими руками, схватила большую сумку-кенгуру для переноски ребёнка, детскую сумку с памперсами и питанием, которую она всегда держала наготове. На автомате, почти не думая, она стала аккуратно, чтобы не разбудить, укладывать тёплую, сонную дочь в переноску. Малышка кряхтела, но не проснулась.
— Всё хорошо, солнышко, всё хорошо, — шептала она, застёгивая замки, и слёзы наконец хлынули из её глаз, капая на розовый комбинезон дочери.
Она накинула на себя первое попавшееся пальто, сунула в карман кошелёк, телефон и паспорт. Взяла в одну руку сумку с вещами, в другую — ручку переноски с ребёнком.
Когда она вышла в прихожую, Максим стоял там. Гнев с его лица сменился растерянностью.
— Ты куда это собралась в такое время? С ребёнком?
— Уезжаю, — просто сказала Яна, не глядя на него, надевая ботинки на босу ногу.
— То есть как это «уезжаю»? Из-за какой-то ерунды? Из-за бумажки?
Она подняла на него глаза. Слёзы высохли. Взгляд был чистым и твёрдым.
— Поздравляю, Максим. Ты только что прописал своего брата в руинах нашего брака.
Она открыла входную дверь и вышла на тёмную, холодную лестничную клетку. Дверь захлопнулась за её спиной с оглушительным, финальным щелчком.
Тёплый, пахнущий ванилью и яблочной шарлоткой воздух в маминой квартире обволок Яну, как целебный бальзам. Но ни уютная кухня, ни мамин испуганный взгляд не могли прогнать ледяной осколок, вонзившийся ей в грусть там, в прихожей её собственного дома.
— Родная моя, что случилось? — Мама, Елена Викторовна, уже забирала у неё сонную Софийку, разворачивая её из переноски с practiced ease. — Господи, ты вся трясёшься!
Яна молча сняла пальто, позволив привычной обстановке хоть как-то стабилизировать её. Она рассказала. Сначала сбивчиво, потом, под чашку горячего чая, всё подробнее: о внезапном появлении Стаса, о его поведении, о молчаливом сопротивлении Максима, о том самом заявлении из МФЦ.
— Он что, с ума сошёл?! — возмутилась Елена Викторовна, качая на руках внучку. — Прописать чужого человека в твоей же квартире! Да он не имеет на это никакого права!
— Он считает, что имеет, — глухо произнесла Яна. — Потому что он «хозяин» и «кормилец». А я просто «сижу дома и корю из себя королеву».
Мама ахнула, и в её глазах вспыхнула знакомая ярость, та самая, что защищала Яну с детства.
— Ах он так! Ну мы ему сейчас устроим! Я сама ему скажу!
— Мам, не надо, — устало попросила Яна. — Ничего говорить не надо. Всё уже сказано.
Но мирного затишья хватило ненадолго. Едва Яна переодела дочку и уложила её в свою старую девичью кровать, как её телефон завибрировал. Максим. Она сбросила вызов. Он перезвонил. Она снова сбросила. На третий раз он прислал сообщение: «Яна, хватит дурить! Где ты? Вернись домой, нам нужно поговорить».
Она не ответила. Через минуту пришло новое: «Ты что, у своей матери? Я сейчас приеду».
Яна закрыла глаза. Она не хотела его видеть. Не хотела новых скандалов, особенно при ребёнке и при своей маме.
— Кто, он? — тихо спросила Елена Викторовна.
Яна кивнула.
— Скажи, чтобы не приезжал. Скажи, что я не хочу его видеть.
Но Максим, видимо, решил, что лучшая тактика — давление. Через полчаса в дверь позвонили. Настойчиво, требовательно. Елена Викторовна, сжав губы, пошла открывать.
Яна осталась в комнате с дочкой, прислушиваясь к приглушённым голосам из прихожей. Сначала говорила мама, спокойно и твёрдо. Потом голос Максима стал громче, раздражённым.
— Елена Викторовна, я пришёл к своей жене! Я имею право знать, где она!
— Она не хочет тебя видеть, Максим. И я её прекрасно понимаю. Ты повёл себя как последний эгоист.
— Какой эгоист? Я помогаю своему брату! Разве это плохо? Она устроила истерику на пустом месте!
— На пустом месте? — голос мамы зазвенел. — Ты пытаешься прописать в её квартире, в её единственном имуществе, человека, который ей в тягость! Ты хоть подумал о ней? О ребёнке?
— Это наша общая семья! — уже почти кричал Максим. — А вы её тут настраиваете против меня! Я знал, что вы всё испортите!
Яна не выдержала. Она вышла в коридор. Максим стоял на пороге, растрёпанный, с покрасневшими глазами.
— Мама тут ни при чём, — холодно сказала Яна. — Уезжай.
— Я не уеду, пока ты не выслушаешь меня! — он упёрся взглядом в неё. — Ты бросила всё и сбежала, как ребёнок! Из-за чего? Из-за бумажки!
— Я сбежала из-за твоего предательства, — её голос был тихим, но каждое слово отстукивало, как гвоздь. — Ты выбрал брата. Вместо меня. Вместо нашей дочери. Поздравляю с выбором. Теперь можешь жить с ним вдвоём в моей квартире. Нас там больше нет.
Он смотрел на неё с таким искренним непониманием, что её снова передёрнуло от злости.
— Какое предательство? Я никого не предавал! Я пытаюсь спасти брата! Ты просто не хочешь этого понимать! Ты жестокая и бессердечная!
— Всё, Максим, достаточно, — твёрдо перебила Елена Викторовна, делая шаг вперёд и заслоняя дочь. — Успокойся и уезжай. Поговорите завтра, когда остынете.
Он постоял ещё мгновение, яростно глядя на них обеих, потом резко развернулся и ушёл, громко хлопнув дверью подъезда.
Яна прислонилась лбом к прохладной стене в коридоре. Битва за её дом только что переместилась на новую линию фронта. И она понимала — это был лишь первый выстрел.
На следующее утро, когда Яна пыталась накормить капризничающую Софийку, снова раздался звонок в дверь. На этот раз — властный, продолжительный. Елена Викторовна посмотрела в глазок и выдохнула:
— О, господи… Тамара Ивановна.
Сердце Яны упало. Свекровь. Настоящий полководец в этой войне.
Она вошла, как торнадо, в дорогой норковой шубке и с сумочкой из крокодиловой кожи. Воздух в прихожей сразу стал густым и тяжёлым.
— Ну, здравствуйте, — она окинула их обеих уничтожающим взглядом. — Можно я к своей невестке пройду? Или здесь будете принимать?
Не дожидаясь приглашения, она проследовала в гостиную, сняла шубу и бросила её на спинку кресла.
— Яна, я даже не знаю, что и сказать, — начала она, садясь на диван и склады руки на коленях. — Устраивать такие спектакли! С маленьким ребёнком по ночам шастать! Моего сына до инфаркта довести!
— Тамара Ивановна, — начала Елена Викторовна, но свекровь подняла руку, останавливая её.
— Я не с вами разговариваю. Я с ней.
Яна, всё ещё держа на руках дочь, чувствовала, как по спине бегут мурашки. Но отступать было некуда.
— Я не устраивала спектаклей, — ровно сказала она. — Я защищала свой дом от незаконного вторжения.
— Какое вторжение? Речь идёт о помощи родному человеку! О семье! А ты что делаешь? Делишь имущество! «Моё, моё, моё»! А где любовь? Где прощение? Максим — золотой человек, он заботится о брате! А ты его в грязь втоптала!
— Он «заботится» о брате, нарушая мои права и предавая нашу с ним семью! — голос Яны дрогнул от нахлынувших эмоций. — Он решил прописать у нас человека, который уже сейчас ведёт себя как хозяин! Вы действительно не понимаете, в чём проблема?
— Проблема в твоей жадности! — отрезала Тамара Ивановна. — Квартира теперь общая, раз вы в браке! И мой сын имеет полное право решать, кого ему прописывать в своём доме!
Яна глубоко вдохнула. Она вспомнила разговор с подругой-юристом, который состоялся ещё пару недель назад, на всякий случай.
— Нет, не имеет, — сказала она, и её голос внезапно приобрёл стальную твёрдость. — Согласно статье 36 Семейного кодекса Российской Федерации, имущество, принадлежавшее одному из супругов до вступления в брак, является его собственностью. Квартира была куплена на деньги моей бабушки и оформлена на меня до того, как я вышла замуч за Максима. Это моя личная собственность. Максим не имеет на неё никаких прав. И решать, кого прописывать в моей квартире, могу только я. Только я.
В гостиной повисла оглушительная тишина. Тамара Ивановна смотрела на неё с широко раскрытыми глазами. Она явно не ожидала такого чёткого, юридического ответа. Её лицо из возмущённого постепенно стало просто злым.
— Ты… ты свою любовь статьями измеряешь? — прошипела она. — Это как же надо не любить мужа, чтобы вот так, по книжке…
— Я свою любовь доверием измеряю! — перебила её Яна, вставая. — А ваш сын его уничтожил. Всё, разговор окончен. Прошу вас уйти.
Свекровь медленно поднялась. Она взяла свою шубу, не спуская с Яны тяжёлого, ненавидящего взгляда.
— Ты ещё пожалеешь об этом, милочка, — тихо сказала она. — Очень пожалеешь.
Она вышла, оставив после себя тяжёлый шлейф духов и невысказанных угроз.
Яна опустилась на диван. Дочь на её руках заплакала, чувствуя напряжение. Она начала её укачивать, автоматически, но её мысли были далеко. Она только что отстояла свой рубеж. Но она прекрасно понимала — война не закончилась. Она только перешла в новую, ещё более грязную фазу.
Неделя у мамы пролетела в странном состоянии подвешенности. Каждый день Яна ждала звонка от Максима — звонка с извинениями, с признанием своей ошибки, с просьбой вернуться. Но звонки были другие — короткие, деловые: «Как ребёнок?», «Заберу свои документы». Он словно отгораживался от неё стеной, строил свою правду, в которой она была виноватой, сбежавшей истеричкой.
Именно это молчание и заставило её принять решение. Она не могла сидеть в ожидании вечно. Эта квартира была её крепостью, её вложением, её безопасным местом для дочери. И она не собиралась позволять кому бы то ни было отбирать его у неё.
Она решила вернуться. Без предупреждения. Просто приехать и жить в своём доме. Взяв такси, она с замиранием сердца подъезжала к родному подъезду. Софийка мирно посапывала в слинге на её груди, а сама Яна мысленно репетировала, что скажет, если встретит Максима или Стаса.
Она открыла дверь своим ключом. Первое, что ударило в нос, — это стойкий запах чужого табака, смешанный с дешёвым одеколоном. Воздух в её доме был чужим.
Она прошла в прихожую. Всё было на своих местах, но какие-то мелочи резали глаз. На вешалке висела кожаная куртка Стаса, занявшая крючок, на котором всегда висел её домашний халат. Рядом с её аккуратными балетками стояли его потертые ботинки, оставившие на паркете грязный след.
Сердце заколотилось чаще. Она двинулась дальше, в гостиную. На её диване, на том самом, где она любила читать по вечерам, лежала смятая чужая подушка и плед. На журнальном столике стояла кружка с мутным осадком на дне и лежала зажигалка.
Тихо, стараясь не шуметь, она подошла к двери своей спальни и приоткрыла её. Комната была пуста. Кровать заправлена, всё аккуратно. Максима не было.
Тогда она направилась в маленькую комнату — бывший кабинет. Дверь была приоткрыта. Заглянув внутрь, она застыла, как вкопанная.
Комната была неузнаваема. Рюкзак Стаса лежал посреди пола, из него вывалились какие-то вещи. На её письменном столе, заваленном теперь бумагами, пачкой сигарет и парой телефонов, стояла его гитара. Но самое страшное ждало её в углу. Там, где раньше стояла корзина с её старыми журналами, теперь была сложена детская кроватка Софийки. Та самая, складная, для поездок. Кто-то её вынес из кладовки и поставил сюда, в эту захламлённую комнату, будто готовя её для использования.
По спине Яны пробежали мурашки. Это было уже не просто нарушение границ. Это было посягательство на пространство её ребёнка.
В этот момент из кухни послышались шаги. Стас появился в дверях своей комнаты, в растянутой футболке и мятых спортивных штанах. Увидев её, он не удивился, лишь лениво ухмыльнулся.
— О, хозяйка на горизонте. Возвращаешься с повинной?
Яна сделала шаг вперёд, сжимая ручки слинга, в котором спала дочь.
— Что ты здесь делаешь, Стас? И что это значит? — она кивнула в сторону детской кроватки.
— А что? — он развёл руками, изображая невинность. — Места мало. Думал, освобожу немного в зале. Эта штука всё равно пылится.
— Ты не имеешь права ничего трогать! Ни моих вещей, ни вещей моего ребёнка! — её голос задрожал от ярости. — Я прошу тебя собрать свои вещи и уйти. Сейчас же.
Стас усмехнулся, облокотившись о косяк двери. Его взгляд стал наглым и вызывающим.
— А ты что, хозяйка? Я здесь прописан. Временно, но зато на законных основаниях. Имею полное право здесь находиться.
— Ты нигде не прописан! Максим только подал документы!
— Ну и что? — он пожал плечами. — Скapshotу буду. А пока что я здесь живу. И не собираюсь съезжать. Не понравится — иди в суд, выселяй. Это надолго, милочка.
Он говорил это с такой лёгкостью, с таким циничным пониманием своей безнаказанности, что у Яны перехватило дыхание. Он знал, что она не сможет просто выгнать его. Он прятался за букву закона, как за крепостную стену.
— Это мой дом, — прошептала она, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
— А я тебе чем мешаю? Живи. Мы же соседи. — его улыбка стала ещё шире. — Тем более, Макс тут теперь редко бывает. Скучает по братву, у мамы ночует. Так что нам с тобой не тесно будет.
Он помахал ей рукой и, развернувшись, пошёл на кухню, насвистывая какой-то беззаботный мотив.
Яна осталась стоять посреди его захламлённой комнаты, глядя на кроватку своей дочери, стоящую в углу, как ненужная вещь. В горле встал ком. Она понимала, что он не блефует. Он действительно чувствовал себя здесь полноправным хозяином. И её муж, её бывший защитник, просто ушёл с поля боя, оставив её один на один с этим наглым захватчиком.
Она медленно вышла в гостиную, опустилась на диван и закрыла лицо руками. Чувство беспомощности было таким острым, что хотелось выть. Она была у себя дома, но это больше не был её дом. Он был оккупирован. И самый страшный враг был не за дверью, а внутри — это ощущение, что она ничего не может с этим поделать.
Жизнь в квартире превратилась в странное, невыносимое сосуществование. Яна жила в спальне, как в осаждённой крепости. Стас — в гостиной и на кухне, чувствуя себя всё более вольготно. Максим появлялся эпизодически, будто случайный гость. Он заходил, чтобы взять свежие вещи, проверить почту, иногда пытался завести какой-то отстранённый, бытовой разговор.
— В кране на кухне подтекает, я вызвал сантехника на завтра.
—Хорошо.
—Почистил балкон от старого хлама.
—Хорошо.
Они разговаривали, как соседи по коммуналке, делившие на троих общее пространство, но не жизнь. Яна отвечала односложно, не глядя на него. Вид его растерянного, виноватого лица вызывал в ней не жалость, а новую волну горечи. Он пытался латать дыры в быте, в то время как между ними зияла пропасть, в которую рухнуло всё — доверие, уважение, любовь.
Он ночевал то здесь, на диване в гостиной, то у своей матери. Каждый раз, выходя утром из спальни и видя его смятую постель, Яна чувствовала что-то странное — не боль расставания, а ледяное равнодушие. Этот человек стал для неё чужим.
Однажды вечером Стас куда-то ушёл. В квартире царила редкая тишина. Яна, уложив Софийку, решила принять душ. Проходя по тёмному коридору мимо гостиной, она услышала за дверью приглушённый голос Максима. Он кому-то звонил. Она уже было собралась идти дальше, но вдруг остановилась, услышав своё имя.
— Нет, я не у мамы. Я дома… Ну, в общем, дома. — он говорил устало, вероятно, своему другу. — Да всё так же… Кошкино кладбище. Яна в своей комнате тусуется, Стас в зале. Весело, ага.
Он тяжело вздохнул. Яна замерла в темноте, прислушиваясь.
— Не знаю я, что делать… Она вообще не разговаривает. Как стена. Говорит, что я её предал… А что я такого сделал-то? Брату помочь хотел…
В его голосе слышались искренние страдание и недоумение. И это недоумение злило её больше всего. Он действительно не понимал.
Помолчав, он сказал тише, почти шёпотом, и эти слова заставили Яну замереть, вцепившись пальцами в косяк двери.
— Да, документы уже подали… Ну, я же не мог бросить Стаса в такой ситуации… Он говорит, что это единственный выход… Иначе его уволят, и он снова на мели… А Яна… Ну, что Яна? Переживёт. Не вечно же она будет дуться.
У Яны перехватило дыхание. «Переживёт». Её чувства, её боль, её разрушенное доверие — всё это для него было просто «дуньем», детской обидой, которая пройдёт.
Она уже хотела отойти, не в силах слушать больше, когда голос Максима снова донесся из гостиной, но теперь он звучал иначе — уставше и покорно.
— Ладно, братан, не грузи меня… Я знаю, что ты прав… Да, я понимаю, что она никогда не примет мою семью по-настоящему… Видимо, так и есть… Ладно. Договорились. Завтра решим всё.
Он закончил разговор. Яна, не дыша, отпрянула в тень коридора. Через мгновение дверь в гостиную открылась, и Максим, не заметив её, прошёл на кухню, чтобы налить себе воды.
Слово «братан» резануло её по живому. Это был Стас. Он звонил Стасу. И они о чём-то «договорились». Что они могли решить? Что они планировали?
Сердце бешено колотилось. Она проскользнула в ванную, заперлась и прислонилась к прохладной кафельной стене, пытаясь унять дрожь. В голове крутились обрывки фраз. «Она никогда не примет мою семью». «Переживёт». «Договорились. Завтра решим всё».
Она чувствовала себя мышьью в ловушке, вокруг которой тихо сговариваются кошки. Эти двое — братья — сплотились против неё. Максим, её муж, человек, который когда-то клялся защищать её, теперь в тихих ночных разговорах с братом решал её судьбу. Судьбу их общей дочери.
Она больше не сомневалась. Он сделал свой выбор. Окончательно и бесповоротно. Он выбрал кровь, которая манипулировала им, против семьи, которую они создали.
В тот момент, стоя в темноте ванной и слушая, как он ходит по кухне, с ней произошла странная метаморфоза. Острая, режущая боль уступила место холодному, абсолютному спокойствию. Слёзы высохли, не успев пролиться. Всё внутри замерло и превратилось в лёд.
Она больше не любила его. Она даже не ненавидела его. Он просто стал для неё помехой. Препятствием на пути к спокойной жизни для неё и её ребёнка. Человеком, которого нужно удалить из своей жизни, как удаляют больной зуб.
Она вышла из ванной. Максим как раз шёл из кухни. Их взгляды встретились в полумраке коридора.
— Всё в порядке? — механически спросил он.
— Да, — так же механически ответила она. — Всё отлично.
Она прошла мимо него в спальню и закрыла дверь. Не на ключ, а просто притворила. Но для них обоих эта дверь в тот момент захлопнулась навсегда.
Она подошла к кроватке, где во сне посапывала Софийка, и поправила одеяло. Она смотрела на это маленькое, беззащитное личико, и её охватила новая, странная эмоция — не горечь, а решимость. Чистая и стальная.
Она проиграла битву за своего мужа. Но война за свой дом и будущее своей дочки только начиналась. И на этот раз она будет сражаться без сомнений и без жалости. Холодно и расчётливо.
Тишина, наступившая после ночного откровения, была иной. Не тягостной, а деловой, наполненной скрытой работой мысли. Яна перестала быть жертвой. Она стала стратегом.
На следующее утро, дождавшись, когда Стас уйдёт «по делам», а Максим отправится на работу, она сделала первый звонок. Не подруге, не маме, а в юридическую консультацию, специализирующуюся на жилищных и семейных спорах. Голос у неё был ровным и чётким.
— Здравствуйте. Мне нужна консультация. Ситуация следующая: я собственник квартиры, прописана там одна с несовершеннолетним ребёнком. В квартире без моего согласия проживает брат мужа, который пытается оформить временную регистрацию. Мой муж фактически съехал. Мне нужно выписать этого человека и начать бракоразводный процесс.
Она записалась на очную встречу на тот же день.
Кабинет юриста оказался небольшим, но строгим. Женщина по имени Ирина Сергеевна, лет пятидесяти, с внимательными глазами, выслушала её, не перебивая, изредка делая пометки в блокноте.
— Итак, — Ирина Сергеевна отложила ручку. — С регистрацией брата всё более-менее ясно. Без вашего нотариального согласия, как собственника, временную регистрацию ему не оформят. Это прямое нарушение. Если же ваш муж каким-то чудом попытается это сделать, подав заявление как член семьи, мы его легко оспорим. Оснований для беспокойства пока нет.
— А что делать с ним самим? — спросила Яна. — Он просто живёт и не уходит.
— Вот здесь сложнее. Если он не прописан, мы можем действовать через полицию, как с непрошеным гостем. Но если у него есть вещи, факт проживания установить сложно. Нужно собирать доказательства, что он нарушает ваш покой и права ребёнка. Это станет основой для иска о выселении.
Ирина Сергеевна посмотрела на Яну прямо.
— Самый эффективный способ — это лишить его комфорта. Создать условия, в которых жить ему будет невыносимо. Законно. Без угроз и оскорблений. Вы готовы к этому?
Яна твёрдо кивнула.
— Готова.
— Что касается развода и раздела имущества… Квартира — ваша, это очевидно. Но есть нюансы с совместно нажитым имуществом за время брака. Будем действовать по обстоятельствам.
Выйдя от юриста, Яна купила себе новый блокнот и разделила его на три части: «Доказательства», «Развод», «Будущее».
С этого дня её жизнь превратилась в методичную операцию. Она установила на телефон диктофон с функцией быстрого старта. Каждый раз, когда Стас включал громко музыку или приводил кого-то, она включала запись. Она фотографировала его беспорядок на кухне, пепел на её любимом кресле, грязную посуду в раковине. Она вела дневник, где фиксировала даты и время его шумных вечеринок, мешающих спать ребёнку.
Она перестала с ним разговаривать. На все его провокационные вопросы и комментарии отвечала ледяным молчанием или коротким «нет». Она убрала все свои продукты в отдельный шкафчик, купила себе мини-холодильник в комнату. Она создала в своей квартире островок автономии, отгородившись от хаоса, который он принёс.
Однажды вечером Стас, явно раздражённый её непробиваемым спокойствием, попытался устроить скандал.
— Что, хозяйка, воздуха своего не хватает? В своей крепости отсиживаешься? Может, всё-таки признаешь, что я здесь тоже имею права?
Яна, проходившая мимо с Софийкой на руках, остановилась и медленно повернулась к нему. Она не сказала ни слова. Просто посмотрела на него тем новым, холодным, оценивающим взглядом, который заставил его на секунду смолкнуть. Потом развернулась и ушла в свою комнату. Это молчаливое презрение действовало на него сильнее любых криков.
Тем временем Ирина Сергеевна подготовила исковое заявление о расторжении брака и о признании отсутствием прав у Стаса на проживание. Параллельно она отправила Максиму официальное письмо с предложением заключить мировое соглашение о разделе имущества.
Ответа не последовало. Максим, видимо, надеялся, что всё как-то рассосётся само собой.
Тогда Яна подала иск в суд.
Судья, женщина с усталым, но внимательным лицом, изучала материалы дела. Адвокат Максима, нанятый, скорее всего, его матерью, пытался давить на жалость.
— Уважаемый суд, мой доверитель руководствовался исключительно благородными побуждениями — помочь родному брату встать на ноги. Он искренне хотел сохранить семью, но истица проявила непонимание и жестокосердие…
Судья подняла глаза от документов.
— Нас интересуют не побуждения, а факты. Нарушены ли права собственника? Имеется ли доказательства противоправных действий со стороны проживающего лица?
Тут слово взяла Ирина Сергеевна. Она была спокойна и невозмутима. Она предоставила суду аудиозаписи шума, показания соседей, фотографии антисанитарных условий, которые создавал Стас, и, главное, справку из управляющей компании о том, что он не участвует в оплате коммунальных услуг, хотя фактически проживает по адресу.
— Проживание ответчика Стаса Петрова нарушает не только права моей доверительницы как собственника, но и права её несовершеннолетней дочери на спокойное и безопасное проживание, — гладко заявила Ирина Сергеевна. — Он не несёт никаких расходов по содержанию жилья, при этом систематически нарушает общественный порядок.
Судья удалилась в совещательную комнату. Возвращалась она быстро.
— Решение по гражданскому иску №… Исковые требования Яны Сидоровой удовлетворить. Признать за Стасом Петровым отсутствие права пользования жилым помещением по адресу… Обязать Петрова С.В. освободить указанное жилое помещение в течение десяти дней с момента вступления решения в законную силу.
Яна не почувствовала триумфа. Только глубочайшую усталость.
Что касается развода, всё прошло ещё быстрее. При отсутствии спора о детях (Максим даже не стал претендовать на опеку) и при раздельном проживании суд расторг брак в первом же заседании.
Через две недели Яна получила на руки два документа: свидетельство о расторжении брака и вступившее в силу решение суда о выселении Стаса.
Он съехал на следующий же день, хлопнув дверью и бросив пару нелестных эпитетов в её адрес. Яна не реагировала. Она наблюдала, как он грузит свои вещи в такси, с тем же холодным спокойствием.
Максим зашёл за своими вещами, когда её не было дома. Он оставил ключи на тумбе в прихожей и ушёл, не оставив записки.
В тот вечер Яна впервые за несколько месяцев осталась в квартире одна. Совершенно одна. Она обошла все комнаты. Выбросила пепельницу Стаса, выстирала диванные покрывала, вымыла полы с хлоркой, выветривая чужой запах.
Потом она зашла в детскую. Софийка, чистая и накормленная, мирно играла в манеже. Яна села на пол рядом, прислонившись спиной к стене, и закрыла глаза.
Она выиграла. Отстояла свой дом. Избавилась от мужа-предателя и его наглого брата. Но цена этой победы лежала на ней тяжёлым, невидимым грузом. Она не чувствовала радости. Лишь опустошение после долгой битвы и горький осадок от того, во что превратилась её любовь и её семья.
Она открыла глаза и посмотрела на дочь. Та протянула к ней маленькую ручку и что-то радостно лопотала.
Яна взяла её тёплую ладошку в свою, прижала к щеке и глубоко вздохнула.
— Всё, солнышко, — тихо прошептала она. — Всё позади. Теперь это наш дом. Наш с тобой. И мы наведём в нём свой порядок.
Она знала, что рана ещё долго будет болеть. Что доверие к людям будет подорвано. Но глядя в сияющие, беззаботные глаза дочери, она понимала — это не конец. Это было тяжёлое, болезненное начало чего-то нового. Начало жизни, в которой она сама была хозяйкой. И в этой мысли была не радость, но суровая, выстраданная надежда.
