Константин сказал это пережевывая. Вилка брякнула по тарелке, он даже не поднял глаз.
— С этого месяца у нас раздельный бюджет.
Марина стояла у плиты, держа половник над кастрюлей с борщом, и на секунду замерла. Потом продолжила разливать, будто ничего не услышала.
— Ты меня слышала? С первого числа раздельный бюджет. Я устал тянуть всё на себе. Ты работаешь, получаешь зарплату, вот и будешь отвечать за свои расходы. Я плачу за квартиру и машину, остальное — каждый за себя.
Марина поставила кастрюлю обратно на плиту, вытерла руки о полотенце. Медленно. Села напротив, посмотрела ему в лицо — он ждал слёз, возмущения, мольбы. Но она только кивнула.
— Хорошо. Давай так и сделаем.
Константин нахмурился. Это была не та реакция. Он хотел, чтобы она поняла: он здесь главный. А она просто согласилась. Слишком легко.
— Ну и отлично. Значит, с понедельника начинаем новую жизнь.
Марина молча убрала со стола его пустую тарелку. Константин не заметил, что она сама так и не поела.
В четверг вечером он открыл холодильник и застыл. Пусто. На верхней полке стояли его йогурты, два яблока, пакет молока. Всё остальное исчезло. Морозилка — только его пельмени.
— Марина! Что с продуктами?
Она вышла из спальни, уже в домашнем, с влажными волосами.
— А что с ними?
— Где еда? Где всё?
— Я покупала на общие деньги, Костя. Теперь раздельный бюджет. Я купила себе то, что нужно мне. Свои продукты в нижнем ящике. Твои — это твои, мои — мои. Разве не так?
Он открыл нижний ящик. Там лежали её продукты: сыр, овощи, рыба в упаковке. Захлопнул.
— Ужин будет?
— Для тебя? Нет, Константин. Я готовлю теперь только себе. Хочешь ужинать — готовь сам или закажи. У меня свой бюджет, у тебя свой.
Она развернулась и ушла в комнату, закрыв дверь. Константин заказал пиццу. Жевал её один, в тишине. Впервые за двадцать лет он ужинал один в собственном доме.
Через неделю всё посыпалось. Закончилась туалетная бумага — Марина не купила. У неё есть, в её шкафу. Ему нужно? Пусть купит сам. Лампочка в ванной перегорела — он ждал три дня. Марина пожала плечами: раньше покупала на общие, теперь у них раздельный бюджет.
Стиральная машина встала — нет порошка. Марина стирала свои вещи вручную в тазике, развешивала на балконе. Его рубашки лежали грудой в корзине.
— Ты издеваешься?
— Нет, Константин. Я живу по твоим правилам. Раздельный бюджет — раздельный быт. Или ты думал, что я буду обслуживать тебя бесплатно?
Он смотрел на неё и не узнавал. Эта женщина, которая двадцать лет покорно кивала, готовила, убирала, вдруг стала чужой. Жёсткой. Непробиваемой.
А ещё она изменилась внешне. Одевалась ярче, на ней появились новые серьги — серебряные, с камнями. Явно не дешёвые.
— Откуда деньги?
— Мои деньги, Костя. Мой бюджет. Тебя это не касается.
Улыбнулась холодно, без тепла.
Константин начал считать расходы. Продукты на неделю, порошок, туалетная бумага, химчистка костюмов. Раньше Марина как-то умудрялась стирать их сама. Завтраки, которые он не замечал — они просто всегда были. Он сложил цифры и обнаружил: тратит столько же, сколько переводил ей раньше. Но живёт впроголодь, в бардаке, в грязных рубашках.
А Марина расцветала. Стала задерживаться после работы, встречалась с подругами. Однажды он увидел на её телефоне уведомление о бронировании в ресторане. Недешёвом.
— Гуляешь теперь? — бросил он, когда она в субботу вечером собиралась уходить. На ней было новое платье, тёмно-синее, облегающее.
— Встречаюсь с Людой и Аней. Давно планировали.
— На мои деньги, которые я годами переводил?
Марина обернулась. Посмотрела долго, оценивающе.
— Знаешь, Костя, я работаю двадцать лет. Администратором, немного получаю, да. Но я всегда откладывала. Понемногу, каждый месяц. Ты думал, я трачу всё? Нет. Я экономила на себе. Покупала дешёвые вещи, чтобы тебе хватало на костюмы. Не ходила в салоны, чтобы хватило на продукты. И всё, что оставалось, откладывала. На всякий случай.
Взяла сумочку.
— Вот теперь этот случай наступил. Я трачу свои деньги на себя. Ты же хотел раздельный бюджет? Получай.
Дверь закрылась. Константин остался один в квартире, которая больше не пахла домом.
Он пытался вернуть всё назад. Несколько раз предлагал отменить раздельный бюджет.
— Марин, давай как раньше. Я буду переводить тебе, ты будешь заниматься домом. Зачем нам это?
— Зачем тебе, хочешь сказать? — она подняла глаза от книги. — Мне удобно так, как сейчас. Я наконец свободна. Не отчитываюсь, не выпрашиваю, не экономлю на себе ради твоего комфорта. Знаешь, Костя, я впервые за двадцать лет живу для себя.
Он сел рядом, попытался взять её за руку. Она убрала ладонь.
— Мстишь мне?
Марина закрыла книгу. Посмотрела в глаза — долго, серьёзно.
— Нет, Константин. Я не мстю. Я просто перестала быть твоей бесплатной прислугой. Ты двадцать лет считал, что содержишь меня. Что я иждивенка. А на самом деле я работала не меньше. Только моя работа была невидимой. Борщи, глажка, уборка — всё это не считается, да? Потому что денег не приносит.
Встала, прошла на кухню. Константин пошёл за ней.
— Я не это имел в виду…
— Имел. Именно это. Ты хотел поставить меня на место. Показать, кто главный. Думал, испугаюсь, начну плакать, упрашивать. Но знаешь что? Мне не страшно. Я могу без твоих денег. А ты без меня не можешь.
Он стоял, и внутри что-то разламывалось. Она была права. Он не мог. За эти недели понял: всё, что делало его дом домом — не его зарплата. Это Марина. Её руки, её время, её забота, которую он принимал как должное.
— Прости. Я был идиотом.
— Был. И я не уверена, что перестал.
Константин начал меняться. Медленно. Взял на себя уборку, научился готовить по роликам — получалось коряво, но съедобно. Постирал, выгладил, обжёгшись утюгом. Купил продуктов — не только себе, взял овощи, фрукты, разложил по полкам.
Марина молча наблюдала. Не хвалила, не язвила. Просто смотрела.
Через месяц он пришёл раньше и приготовил ужин. Простой — гречка с курицей, салат. Позвал Марину.
— Ешь. Я приготовил. Для нас обоих.
Она попробовала, кивнула.
— Нормально. Гречка недоварена, но съедобно.
Ели в тишине. Но это была другая тишина — не колючая. Спокойная.
— Я хочу, чтобы ты вернулась. Не как повар и уборщица. Как жена. Как человек, с которым я прожил двадцать лет и которого предал своей тупостью.
Марина вытерла губы салфеткой. Посмотрела долго.
— Я не вернусь к тому, что было, Костя. Никогда. Если начнём заново — на других условиях. Я не буду делать всё за тебя. Делим обязанности поровну. Я не отчитываюсь за каждую копейку. И ты не имеешь права говорить, что я на твоей шее. Понял?
Он кивнул.
— Понял. Договорились.
Она встала, подошла к мойке. Константин взял свою тарелку, встал рядом. Они мыли посуду вместе — первый раз за двадцать лет. Марина не улыбалась, но плечи расслабились.
Это было не прощение. Это был шанс. И Константин знал — второго не будет.
Спустя три месяца они снова сидели за одним столом. Константин накрывал его сам, по очереди с Мариной. Готовили вместе по выходным — он резал овощи, она жарила мясо. Он больше не считал это унижением.
Но перемены давались тяжело. Марина не спешила смягчаться.
— Костя, я долго думала — прощать или нет. И поняла: дело не в прощении. Дело в том, изменился ли ты на самом деле или играешь роль, чтобы вернуть удобную жизнь.
Константин отложил телефон.
— И?
— Ты изменился. Но не до конца. Иногда вижу, как тебя раздражает, что нужно самому что-то делать. Как ждёшь благодарности за вымытый пол. Как думаешь, что делаешь одолжение.
Он хотел возразить, но осёкся. Она была права. Иногда он ловил себя на этом.
— Я работаю над этим. Честно.
— Знаю. Поэтому я здесь. Но запомни: я вернулась не потому, что не могу без тебя. Я вернулась, потому что вижу — ты стараешься. Но если снова начнёшь считать меня чем-то само собой разумеющимся — уйду. И тогда навсегда.
Он обнял её — осторожно, благодарно.
— Не начну. Обещаю.
Она положила голову ему на грудь, и они лежали в темноте. Константин понимал — это не хэппи-энд. Это просто продолжение. Сложное, требующее усилий каждый день. Но теперь он знал цену тому, что имеет.
Утром Константин проснулся первым. Тихо встал, пошёл на кухню. Поставил чайник, приготовил завтрак на двоих — не идеально, но с душой. Накрыл стол.
Марина вышла через двадцать минут, сонная, в халате. Увидела стол, подняла брови.
— Что это?
— Завтрак. Садись.
Она села, попробовала яичницу, кивнула.
— Вкусно. Спасибо.
— Не за что. Просто хотел.
Ели, изредка переглядываясь. Константин вдруг понял — вот оно, то счастье, которое он чуть не потерял. Не в деньгах, не в том, кто главный. А в этих простых утренних завтраках, в возможности быть рядом.
Он чуть не разрушил это своей гордыней. Получил урок — жёсткий, болезненный, необходимый. Женщина рядом — не обслуживающий персонал. Она партнёр. Равный. И если он забудет — она уйдёт. И будет права.
Марина допила чай, встала, подошла сзади, обняла за плечи.
— Я горжусь тобой. Не многие способны признать ошибки и измениться.
Константин накрыл её руки своими.
— Я просто не хочу снова остаться в пустой квартире, где холодильник пустой, а я не знаю, где лежат лампочки.
Она рассмеялась, и этот смех был как музыка.
Константин получил свой урок. Жёсткий, унизительный, спасительный. Он узнал, что значит быть одному в доме, который перестал быть домом. Понял, что женщина, которую считал иждивенкой, на самом деле была стержнем, на котором держалась вся его жизнь.
А Марина получила свободу. Поняла, что может жить без него. Но выбрала остаться — не из страха, не из зависимости. Из любви. Той, что выжила под двадцатилетним слоем невнимания.
Теперь они строили новые отношения. Равные. Честные. Без иллюзий и контроля. Это было труднее, чем раньше.
Но это было настоящим.
