— Андрей, ну сколько можно повторять? Обувь ставим строго на коврик! Это итальянский паркет, массив, он влагу впитывает моментально!
Голос Галины Аркадьевны был таким же холодным и прозрачным, как хрусталь в её серванте. Тот самый, «для особых случаев», который никогда не наступал.
Андрей замер с ботинком в руке. Выдохнул. Аккуратно переставил обувь на два сантиметра правее.
Лена, его жена, привычно втянула голову в плечи. Началось.
Они приехали всего десять минут назад, а воздух в квартире уже натянулся. Квартира у Галины Аркадьевны была образцовая: восемьдесят метров безупречного евроремонта в бежевых тонах.
Ни пылинки. Ни лишнего предмета. Даже воздух казался стерильным. Здесь пахло дорогим кондиционером для белья и — совсем немного — постоянным контролем.
— Мам, с наступающим, — Андрей протянул пакет с деликатесами.
Галина приняла пакет двумя пальцами, словно там было что-то сомнительное.
— Спасибо, конечно. Хотя у меня стол уже накрыт. Вы же знаете, я не люблю магазинное. Всё сама. Салат собирала слоями в форме, чтобы края были идеальными. А не как… в некоторых местах, где всё просто в кучу.
Она не назвала имени. Но все поняли: камень полетел в огород Нины Петровны. Туда, за сорок километров от города, где в старом деревянном доме сейчас, наверное, топилась печь.
Там, где пахнет детством
Нина Петровна в это время действительно доставала из духовки противень.
Не было у неё ни кулинарных форм, ни итальянского массива. Был старый круглый стол, накрытый скатертью в красную клетку. И кот Мурзик, который нагло тянулся усами к горячим пирожкам с капустой.
Она знала, что дети сегодня у «городской бабушки». Так было заведено: Новый год встречают там, где большой телевизор и правильные тосты. А к ней — второго числа, когда надо просто отдохнуть.
Нина вздохнула, поправила вазочку с конфетами «Ромашка» и включила радио. Ей не было обидно. Ей было спокойно. Только вот ёлка — живая, пушистая, принесенная соседом-лесником — пахла на весь дом хвоей и смолой. И этот запах почему-то вызывал щемящее чувство.
— Ничего, Мурзик, — сказала она коту. — Зато нам с тобой никто не указывает, куда тапки ставить.
Ледяное застолье
За столом у Галины Аркадьевны царила торжественная тишина. Телевизор работал без звука, чтобы «не перебивать беседу». Беседа, правда, не клеилась.
Десятилетний Миша и семилетняя Даша сидели прямо, как солдатики. Им было велено не крошить и не болтать ногами — стулья новые, обивка бархатная, светлая.
— Ну, давайте, мои хорошие, — Галина Аркадьевна поставила на центр стола блюдо с заливным. — Пробуйте. Это вам не картошка в мундире. Это высокая кухня.
Миша ковырнул вилкой прозрачное содержимое.
— Баб Галь, а можно просто хлеба?
— Хлеб перебивает аппетит, — отрезала бабушка. — Ешь рыбу, там фосфор.
Андрей переглянулся с Леной. В глазах жены читалась мольба: «Терпи, всего пару часов».
Он знал этот взгляд. Они терпели уже двенадцать лет. Ради худой видимости мира. Ради того, чтобы мама потом не звонила неделю с жалобами на давление и «черную неблагодарность».
А потом наступил момент вручения подарков. Галина Аркадьевна любила этот процесс. Она доставала коробки медленно, смакуя эффект.
— Мишенька, это тебе. Последняя модель, для учебы пригодится.
Она протянула плоскую коробку с планшетом.
— А это тебе, Дашенька. Коллекционная кукла, фарфор, ручная работа. Пятнадцать тысяч стоит, между прочим. Смотри, не разбей. Лучше поставь на полку и просто любуйся.
Дети вежливо сказали «спасибо».
Миша положил планшет на край стола, даже не сняв пленку. Даша взяла тяжелую куклу, посмотрела на её застывшее, холодное лицо и аккуратно вернула в коробку.
— Что такое? — брови Галины Аркадьевны поползли вверх. — Вам не нравится? Вы хоть представляете, сколько я искала именно эту серию?
— Нравится, баб, — тихо сказал Миша. — Просто…
Он замолчал. Но в воздухе повисло то, что взрослые старательно прятали за вежливыми улыбками.
Холод. Идеальный, дорогой, глянцевый холод.
Точка кипения
Всё случилось внезапно. Даша, болтая ногой (всё-таки нарушила запрет!), случайно задела ножку стола. Звук получился глухой, но в тишине квартиры он прозвучал громко.
— Дарья! — Галина Аркадьевна даже не повысила голос, но от её тона у Андрея напряглась спина. — Я же просила. Ты хочешь испортить мне праздник? Или вас там, в деревне, совсем манерам не учат? Всё влияние этой… простоты.
И тут Даша, маленькая, тихая Даша, вдруг шмыгнула носом. Громко. Не «по-городскому».
— Я не хочу куклу, — сказала она, глядя в свою тарелку. — Она страшная. Она смотрит злыми глазами.
— Что?! — Галина застыла с салатницей в руках.
— Я к бабе Нине хочу, — голос девочки задрожал. — Там Мурзик тёплый. И санки. И пирожками пахнет, а не мылом!
— И ёлка там настоящая, — неожиданно басом поддержал сестру Миша. — А тут как в торговом центре. Дышать нечем.
Галина Аркадьевна медленно опустила салатницу на стол. Стекло звякнуло. Лицо её пошло красными пятнами — теми самыми, которые не скрыть никакой пудрой.
— Ах, вот как? — прошипела она, глядя не на детей, а на сына. — Я тут стараюсь, готовлю, лучшие куски вам… А вы? Это ты, Лена, их настроила? Или сватья вам голову забила своей «простотой»? Конечно, там же можно вести себя как угодно!
— Мама, прекрати, — тихо сказал Андрей.
— Нет, я не прекращу! — голос сорвался на крик. — Выбирайте! Сейчас же! Или вы цените то, что я для вас делаю, и мы сидим как нормальная семья… Или уезжайте в свою деревню! К сугробам и кошкам! Но тогда ноги моей больше у вас не будет!
В комнате повисла звенящая тишина.
Слышно было только, как тикают дорогие настенные часы. И как всхлипывает Даша.
Андрей посмотрел на мать. На её идеально уложенную прическу, на поджатые губы, на золотые кольца.
Потом перевел взгляд на детей. Миша сжал кулаки, глядя исподлобья. Даша вытирала слёзы рукавом нарядного платья. Лена сидела, опустив глаза, но её рука под столом нащупала его ладонь и сжала так, что пальцам стало больно.
И вдруг Андрей почувствовал, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, что-то щелкнуло. Тот самый зажим, который держал его спину прямой перед матерью последние сорок лет, вдруг исчез.
Он встал. Медленно, спокойно. Не отодвигая стула с визгом, как делал в подростковом возрасте, когда хотел доказать свою правоту. Просто поднялся во весь рост.
— Собирайтесь, — сказал он жене и детям.
Голос прозвучал ровно. Без злости, но с такой спокойной уверенностью, что Лена вздрогнула.
— Куда?! — Галина Аркадьевна схватилась за спинку стула, костяшки пальцев побелели. — Андрей, ты что творишь? Через два часа куранты! Вы не посмеете!
— Посмеем, мам.
Андрей подошел к Даше и взял её на руки. Дочка сразу обмякла, уткнулась мокрым носом ему в шею.
— Дети сказали правду. Они соскучились. И я, знаешь, тоже.
— Ты… ты меня бросаешь? В новогоднюю ночь? — в её голосе впервые зазвучал не гнев, а настоящий страх одиночества, который она всю жизнь маскировала командирским тоном. — Ради чего? Ради картошки из печки?
— Мы не бросаем, — Лена уже надевала пальто в прихожей, помогая Мише застегнуть куртку. — Мы просто едем туда, где нас ждут тёплыми. А не «воспитанными».
Дверь захлопнулась мягко. Без стука. Замок щелкнул, отрезая идеальный мир от живого.
Дорога домой
Дорога заняла сорок минут. За окнами машины мелькали заснеженные ели, фары выхватывали из темноты вихри снежинок. В салоне было тихо, но это была другая тишина — уютная, сонная. Дети уснули почти сразу.
Когда подъехали к дому Нины Петровны, окна светились жёлтым, мягким светом. Из трубы шёл дым — густой, пахнущий березовыми дровами.
Андрей заглушил мотор. Несколько секунд он просто сидел, глядя на этот свет вместо с женой. Она помнил его с детства. Свет, который не требует, чтобы ты была отличницей или носила пионерский галстук.
Они вошли без звонка. Дверь была не заперта — в деревне до сих пор так жили, доверяя соседям.
Нина Петровна сидела в кресле с книгой, Мурзик спал у неё на коленях. Увидев вошедших, она не всплеснула руками, не засуетилась. Она просто сняла очки и улыбнулась. Так улыбаются люди, которые умеют ждать.
— Замерзли? — спросила она, словно они просто вышли погулять пять минут назад. — Чайник горячий. И пирожки ещё тёплые, под полотенцем.
Даша, ещё сонная, сползла с рук отца и, не раздеваясь, побрела к коту.
— Мурзик… — прошептала она, зарываясь лицом в пушистый бок. Кот открыл один глаз, зевнул и замурчал, как маленький трактор.
Вкус настоящего
Через полчаса стол преобразился.
Никаких сложных форм и многоэтажной сервировки. Просто вареная картошка — рассыпчатая, с укропом. Селёдка с луком, политая пахучим маслом. Солёные огурцы, хрустящие, с пупырышками. И те самые пирожки.
Миша уплетал картошку за обе щеки, забыв про манеры, про локти на столе.
— Вкусно, баб Нин! Вкуснее, чем то… в тарелке.
Андрей налил себе и Лене. Они чокнулись стаканами молча. Лена смотрела на маму, на её руки — простые, без маникюра, но такие ласковые, когда она гладила внука по голове.
— Знаете, — сказал Андрей, откусывая пирожок. — Я ведь слепым был. Думал, детям нужно «лучшее». А им нужно настоящее.
Нина Петровна только головой покачала:
— Лучшее, Андрюша, это когда на душе спокойно. Ешь давай, остынет.
Полночь встретили не под бой курантов по телевизору (он был выключен), а под треск поленьев в печи.
Выбор сделан
Андрей вышел на крыльцо. Мороз щипал щёки, небо было усыпано звёздами — в городе таких не увидишь из-за фонарей.
Он достал телефон. На экране висело пять пропущенных от «Мама».
В кармане завибрировало снова. Шестой звонок.
Он представил её сейчас. Одну. Посреди восьмидесяти метров идеального ремонта. С нетронутым заливным и коллекционной куклой, которая смотрит стеклянными глазами в пустоту.
Ему стало жаль её. По-человечески, остро жаль.
Но он знал: если ответит сейчас, если начнет оправдываться — магия исчезнет. Он снова станет мальчиком, который неправильно поставил ботинки.
Андрей провёл пальцем по экрану. Сбросил вызов. И отключил телефон совсем.
В доме смеялись дети. Даша что-то рассказывала про школу, Лена гремела тарелками, помогая накрывать на чай. Жизнь шла своим чередом — простая, неидеальная, живая.
Он вернулся в тепло, плотно закрыв за собой дверь. Холод остался снаружи.
А вы бы смогли сбросить этот звонок? Или чувство долга заставило бы вас взять трубку, даже зная, что праздник будет испорчен? Ведь иногда, чтобы стать по-настоящему взрослым, приходится делать неудобный выбор.
