Тишина в гостиной была настолько густой, что в ушах звенело. Воздух, пропитанный ароматом дорогого кофе, который теперь остывал в чашках, казалось, застыл, превратившись в стекло. И слова Марины разбили это стекло вдребезги.
— Квартира моя и не кого я прописывать в неё не собираюсь. А уж вас и вашего сына тем более.
Она произнесла это четко, отчеканивая каждое слово, глядя прямо в глаза свекрови. Не в пол, не в сторону, а прямо на Лидию Петровну, сидевшую напротив в глубоком кресле. Лицо пожилой женщины будто каменело на глазах, лишь легкая дрожь в уголках губ выдавала потрясение. Она медленно опустила взгляд на свои руки, лежащие на коленях, сцепила и расцепила пальцы.Олег, сидевший между ними на диване, сжался. Его плечи подались вперед, будто он пытался стать меньше, незаметнее. Он уставился на узор дорогого персидского ковра, по которому так любила бегать их кошка. Сейчас кошки не было, она почуяла неладное и спряталась. Эта просьба прозвучала неделю назад. Вечером, за ужином. Олег сказал это как-то вбок, не глядя на жену, будто случайно обронил.
— Мама просит, нельзя ли нам временно прописать у себя Сергея и Вовку? Школа там у мальчика хорошая рядом, им всего на пару месяцев, пока свои дела уладят.
Тогда Марина промолчала. Проигнорировала. Она надеялась, что Олег поймет ее молчание как отказ. Но он, как всегда, предпочел сделать вид, что все утрясется само собой. А сейчас, в это воскресное утро, явилась Лидия Петровна — обсудить «вопрос». Марина обвела взглядом свою гостиную. Ровные стены цвета сливок, дорогие шторы, идеальный порядок. Каждая вещь здесь была выбрана, выстрадана, оплачена ее трудом. Ее потом. Не их. Не его. И уж тем более не его семьи. Этот дом был ее крепостью, последним рубежом, за который она отступала после десятичасового рабочего дня, выслушивая претензии клиентов. Здесь царил ее порядок. Ее закон. Она с ненавистью посмотрела на фарфорового слоника, одиноко стоявшего на полке. Нелепый, дешевый, безвкусный подарок свекрови на новоселье. Он словно говорил ей: «Я здесь была первой. Это мой сын. А ты — пришлая».
— Марина, ну что ты так… — начал было Олег, но голос его сорвался.
— Что я так «что»? — она повернулась к нему, и ее взгляд был холодным и острым, как лезвие. — Ты вообще понимаешь, о чем просишь? Прописать твоего брата, которого мы видел раз в пять лет, и его сына? В нашей с тобой квартире? Той самой, за которую мы с тобой отдавали кредиты последние три года?
— Ну, временно… — пробормотал он.
— Временно? — она горько усмехнулась. — В нашей жизни, Олег, нет ничего более постоянного, чем временные решения. Нет. Мой ответ — нет.
Лидия Петровна подняла на нее глаза. В них не было ни злобы, ни обиды. Там было нечто худшее — глубокое, леденящее разочарование.
— Значит, так, — тихо сказала она. — Значит, моя семья для тебя чужие люди.
Марина почувствовала, как по спине бегут мурашки. Она знала этот ход. Ход в жертву. Но сегодня она не поддастся.
— Лидия Петровна, речь не о семье. Речь о границах. Речь о том, что у взрослых людей есть свое пространство, которое нельзя вот так просто вскрывать по первому требованию.
— По первому требованию? — свекровь покачала головой. — Я тебя ни о чем никогда не просила, Марина. Никогда. А попросила сейчас — для внука. Для своего кровного внука.
— Он мне не внук! — вырвалось у Марины, и она тут же пожалела. Это прозвучало слишком жестоко. Но остановиться уже не могла. — Он ребенок твоего старшего сына, с которым у нас нет никаких отношений. Почему я должна нести за него ответственность?
Олег поднял голову. Его лицо исказилось от боли и стыда.
— Мариш, хватит…
— Нет, не хватит! — ее голос снова зазвенел. — Ты хоть раз подумал, что будет, если они тут прописываются? А выписать их потом будет практически невозможно! Ты думал об этом? Нет! Ты думаешь только о том, как бы угодить матери и избежать скандала! А я потом буду разгребать последствия, как всегда!
В комнате снова повисла тишина, но теперь она была иной — тяжелой, гнетущей, наполненной всем, что было сказано и что осталось недосказанным. Лидия Петровна медленно поднялась с кресла. Она выпрямилась во весь свой невысокий рост, и в ее осанке вдруг появилась былая стать.
— Хорошо, — сказала она без эмоций. — Я все поняла.
Она не посмотрела на сына, не кивнула Марине. Она просто развернулась и, не спеша, пошла к прихожей. Скрипнула дверь, щелкнул замок. Они остались вдвоем в своей красивой, просторной, идеальной квартире, которая в одно мгновение превратилась в поле боя. И запах остывшего кофе внезапно стал пахнуть поражением.
Она стояла посреди гостиной, все еще ощущая на себе призрачный, осуждающий взгляд свекрови. Воздух был густым и горьким, как остывший кофе. Олег молча ушел в спальню, хлопнув дверью, и этот звук отозвался в ней новой волной ярости. Всегда так. Он уходил, а она оставалась разгребать последствия. Марина резко подошла к полке, схватила фарфорового слоника. Рука сама сжалась, готовая швырнуть эту безделушку в стену. Но она не сделала этого. Она лишь с силой поставила его обратно, заставив звенеть хрустальную вазу рядом. Ей нужно было движение, какое-то физическое действие, чтобы не сойти с ума. Она рванула на кухню, схватила губку и моющее средство. Механическими, резкими движениями принялась тереть уже идеально чистую столешницу. Пена шипела, а в голове стучало: «Моя. Моя. Моя». Это слово стало ее мантрой. Оно родилось не здесь, не в этой светлой кухне с дорогой техникой. Оно пришло из далекого прошлого, из тесной коммуналки с вечно пахнущей капустой общей кухней.
—
Память, как внезапный порыв сквозняка, захлопнула дверь в настоящее и отбросила ее на двадцать лет назад. Маленькая Марина, худая, как щепка, прижавшись ухом к тонкой перегородке, слушала, как ссорятся родители. Ссорились всегда из-за денег, но сегодня было хуже.
— Я не могу больше! — кричала мать, и ее голос срывался на слезы. — Он снова придет, этот сосед, будет стучать по батарее! У него своя комната, а мы тут в этой клетушке…
— А что я могу сделать? — устало отвечал отец. — Не на улице же жить.
— Ты обещал! Обещал, что к школе у нее будет своя комната!
Марина сжалась в комок на своей раскладушке, которую на день задвигали в угол. У нее не было своей комнаты. Не было своего стола. Не было угла, куда бы она могла прийти и закрыться. Ее игрушки — несколько потрепанных мишек — жили в картонной коробке под кроватью. А по вечерам, когда в соседней комнате включали телевизор на полную громкость, она натягивала одеяло на голову и представляла себе большой-большой дом. Только для нее одной. Где тихо. Где пахнет не чужими щами, а ее духами. Где никто не имеет права сказать ей: «Убери свои вещи, ты мешаешь».
Однажды, вернувшись из школы, она застала мать в слезах. Сосед сверху затопил их, и вода протекла через потолок, испортив единственный decentный ковер. Мать не плакала из-за ковра. Она плакала от бессилия. От того, что негде укрыться от чужого разгильдяйства. От того, что их жизнь на виду, как в аквариуме.
— Запомни, Маринка, — сказала тогда мать, обнимая ее мокрыми от слез руками. — Твое жилье — это твоя крепость. Вырастешь, сделай все, чтобы у тебя был свой угол. Свои стены. Чтобы никто не мог прийти и сказать тебе, что тут можно, а что нельзя.
—
Резкий звонок телефона вырвал ее из прошлого. Марина вздрогнула, уронив губку в раковину. Она не стала брать трубку. Сердце бешено колотилось. Она обернулась, обводя взглядом свою кухню. Ровные фасады шкафов, блестящая панель плиты, огромное окно, из которого открывался вид на парк. Она провела ладонью по столешнице из искусственного камня. Холодная, гладкая, прочная. Ее поверхность. Она купила не просто стены и метры. Она купила уверенность. Уверенность в том, что никто и никогда не сможет поставить ей ультиматум, тыча пальцем в ее жеванный диван. Что никто не придет и не испортит ее вещи. Что ее сон не будут прерывать чужие ссоры. Эта квартира была щитом, который она выковала за годы бесконечных сделок, нервных срывов, работы в выходные и ночных бдений над договорами. Она сама, без чьей-либо помощи, внесла первоначальный взнос. Она сама выбрала каждый сантиметр ремонта. И теперь они — его мать, его брат — приходили и хотели приоткрыть дверь в ее крепость. Впустить в свое святилище чужих людей, чужие проблемы, чужой хаос.
«Нет, — твердо сказала она сама себе, глядя на свое отражение в темном экране выключенного телевизора. — Нет».
Олег вышел из спальни. Он выглядел помятым и потерянным.
— Мариш, давай поговорим…
— О чем? — ее голос прозвучал устало, но непоколебимо. — Ты все уже решил за нас. Ты согласился, даже не спросив меня. Для тебя это просто какая-то формальность, бумажка. А для меня это… — она не нашла слов, чтобы объяснить весь ужас вторжения, который жил в ней с детства. — Для меня это невозможно. Точка.
Она увидела, как он сжался, и почувствовала не удовлетворение, а пустоту. Они стояли в своей прекрасной крепости, по разные стороны баррикады, которую она так отчаянно пыталась построить от всего мира. И теперь понимала, что самая страшная угроза пришла не извне. Она жила здесь, внутри, в молчаливой уступчивости ее мужа, в его неспособности защитить их общее пространство.
Олег сидел на краю кровати в полумраке спальни, опустив голову в ладони. За дверью царила звенящая тишина, тяжелее и громче любого скандала. Он слышал, как Марина металась по гостиной, потом замолкла. Теперь он ждал. Ждал, что стена между ними рухнет, или, наоборот, станет еще толще.Он чувствовал себя зажатым между двумя жерновами. С одной стороны — Марина. Его жена, женщина, с которой он строил эту жизнь, квартиру, которую он тоже считал своим домом. С другой — мать. Лидия Петровна, которая одна подняла его и Сергея, отказывая себе во всем. Ее молчаливый уход прозвучал для него громче любого обвинительного приговора. Он встал и подошел к комоду. Сверху лежала их свадебная фотография. Марина улыбалась, прижавшись к его плечу. Он вспомнил тот день. Лидия Петровна тогда отдала им конверт с деньгами. Все свои сбережения.
— Бери, сынок, — сказала она, и в ее глазах стояли слезы. — На красивую жизнь. Чтобы у вас все было, как у людей.
Олег тогда попытался отказаться, но она настояла. Эти деньги ушли на пышный банкет, которого так хотела Марина. Он сейчас с горечью подумал, что, может, лучше бы они потратили их на что-то другое. Меньше пафоса, больше практичности. Но тогда он был счастлив. Счастлив, что может сделать жене красивый праздник, и счастлив, что мать это одобряет и поддерживает. А сейчас он видел спину этой же матери, уходящей из его дома. Уходящей обиженной. И он ничего не сделал, чтобы ее остановить.Он вышел в гостиную. Марина стояла у окна, спиной к нему, скрестив руки на груди. Ее поза была неприступной.
— Мариш, — тихо начал он. — Давай попробуем все обсудить спокойно.
Она не обернулась.
— Что обсуждать, Олег? Ты уже все решил. Ты дал ей надежду. Ты согласился, даже не поинтересовавшись моим мнением. Как будто это не мой дом тоже.
— Я не соглашался! — вспылил он, но сразу же понизил голос, понимая бесполезность крика. — Мама просто спросила, можно ли. Я сказал, что поговорю с тобой.
— Нет, Олег, — она наконец повернулась. Ее лицо было уставшим и твердым. — Ты сказал: «Мама просит». Для тебя это уже не вопрос, а факт, с которым я должна согласиться. Ты всегда так. Ты избегаешь конфликта, поддакиваешь всем, а потом я оказываюсь крайней. Злой и бессердечной.
В ее словах была горькая правда. Он ненавидел ссоры. Ненавидел это скрежет голосов, этот взгляд полной чуждости в глазах близких людей. В детстве, когда родители ругались, он уходил в свою комнату и включал музыку на полную громкость, лишь бы не слышать. Он и сейчас хотел бы включить музыку. Заглушить все это.
— Но что мне было делать? — в его голосе прозвучала мольба. — Послать ее? Сказать, чтобы даже не спрашивала? Это моя мать, Марина!
— А я кто? — ее вопрос повис в воздухе, острый и безответный. — Я твоя жена. И в этом нашем общем доме у меня должно быть право голоса. Особенно в таких вопросах. Ты не просто сын, Олег. Ты муж. И пора бы уже научиться расставлять приоритеты.
Он снова увидел перед собой мать. Ее сцепленные пальцы. Ее взгляд,полный невысказанной боли. Она просила не для себя. Никогда не просила. Она просила для Сергея, для внука. Для семьи.
— Она одна, Марина, — тихо сказал он. — Сергей уехал, я тут. Она на меня рассчитывает. А я… я выставил ее за дверь.
— Это ты ее выставил? — Марина горько усмехнулась. — Это я оказалась крайней, как всегда! Ты просто сидел и молчал! Ты всегда молчишь в самые важные моменты! Молчишь, когда надо сказать «нет» своей матери, и молчишь, когда надо поддержать меня!
Олег понял, что проиграл. Проиграл, еще не начав разговор. Потому что она была права. Его молчание — это была трусость. Он боялся обидеть мать. Боялся вызвать гнев жены. И в итоге обидел обеих. Он пытался угодить всем и не угодил никому. Он чувствовал, как стены его прекрасной, выстраданной квартиры начинают смыкаться вокруг него. В этом идеальном пространстве, которое Марина создавала как крепость от внешнего мира, не было места его внутреннему раздражению. Его дискомфорту. Его чувству вины.
— Хорошо, — безжизненно произнес он. — Как скажешь.
Он повернулся и пошел обратно в спальню. Его плечи были ссутулены. Он снова выбирал молчание. Но на этот раз это было молчание капитуляции. Он не знал, как быть и тем, и другим — и любящим сыном, и главой семьи для жены. Он был просто Олегом, зажатым между двумя жерновами долга и любви, которые медленно, но верно перемалывали его в порошок. И тишина, которая воцарилась в квартире, была громче любого крика.
Тишина в ее маленькой хрущевке была иной, чем в квартире сына. Та была натянутой, взрывоопасной. Здесь же она была густой, застойной, как болото. Лидия Петровна медленно прошла в свою комнату, прикоснулась к прохладной поверхности комода. Он был старый, еще советский, но крепкий. Она опустилась на краешек кровати, не включая свет. Сумерки за окном окрашивали комнату в сизые тона. Слова невестки все еще звенели в ушах, как пощечина. «А уж вас и вашего сына тем более». Эти слова резанули глубже всего. Она была не просто свекровью, просящей об одолжении. Она была кем-то чужим. Посторонней старухой, которая лезет в чужую жизнь. Ее взгляд упал на пожелтевшую фотографию в рамке. Молодая она, муж, два сынишки — Олежка с серьезным лицом, Сережка — маленький, на руках у отца. Снято на старую пленку, цвета уже выцвели. Та самая поездка на море, на которую они копили три года. Она вспомнила, как отказывала себе во всем: в новой одежде, в парикмахерской, в конфетах к чаю. Все для детей. Все для того, чтобы они выучились, встали на ноги.
Сергей, старший, был ее гордостью. Пробивной, умный, поступил в престижный вуз в другом городе и остался там. Звонил редко, приезжал раз в год. Он был как яркая комета — ослепил и умчался. А Олег… Олег всегда был ближе. Более мягкий, более домашний. Он остался здесь, женился. Она думала, он — ее опора. Ее семья. Она встала, подошла к окну. За ним шумел вечерний город, жил своей жизнью. А здесь, внутри, время словно остановилось. Она вспомнила, как помогала им с ремонтом в той самой квартире. Не деньгами — их уже не было, все ушло на их же свадьбу. А руками. Мыла окна после строителей, часами оттирала плитку, пока спина не гнулась. Она чувствовала себя причастной. Она вкладывала в эти стены свой труд, свою любовь. Она думала, это тоже немножко ее дом. Дом ее сына, где ей всегда рады.
Как же она ошибалась.
Она снова посмотрела на фото. На лицо мужа. Его не стало, когда мальчишки были еще подростками. Она одна тянула их. Работала на заводе, потом уборщицей в офисе, лишь бы дать им образование. Никогда не жаловалась. Считала, что это ее долг. А теперь ее долг стал ей же упреком. Она подошла к комоду, открыла верхний ящик. Там, под стопкой белья, лежал конверт. Старый, потрепанный. Она достала его. Внутри — несколько потрепанных школьных грамот Олега, его первый выпавший зуб, замотанный в ватку, и сложенный вчетверо листок. Она развернула его. Это было письмо от Сергея, написанное еще в студенческие годы. Короткое, деловое: «Мама, пришли денег, надо купить зимнюю куртку». И подпись. Все. А Олег… Олег никогда не просил. Он молча носил поношенные свитеры старшего брата. Молча отказывался от походов с друзьями в кино, если знал, что денег нет. Она положила письмо назад и закрыла ящик. В горле стоял ком. Она просила не прописать племянника. Нет. Эта бумажка, эта печать в паспорте… это было последнее, что могло ее связать с сыном. С его жизнью. Знак того, что она еще что-то значит. Что ее слово, ее просьба имеют вес. Что ее семья — это все еще ее семья, а не просто чужие люди, которые изредка собираются за праздничным столом. А они… они вычеркнули ее. Олег своим молчаливым согласием с женой. Марина — своим прямым, жестоким отказом. Ей сказали: «Твое место не здесь. Ты лишняя». Лидия Петровна медленно провела рукой по гладкой поверхности комода, смахнула невидимую пылинку. Она просила не о милости. Она просила признания. Шепотом, про себя, она повторила слова, которые так и не решилась сказать вслух в той богатой гостиной:
— Сынок, я все еще твоя мама. Твоя семья — это и моя семья. Разве ты не понимаешь?
Но в тишине комнаты ей никто не ответил. Лишь за окном завывал ветер, и в его звуке ей почудилось что-то похожее на плач.
Олег вышел из подъезда, чтобы проветрить голову. Воздух в квартире был густым от невысказанных обид, и он буквально задыхался. Он закурил, прислонившись к стене, когда к нему подъехал потрепанный иномарка. Из машины вышел мужчина в дорогой, но мятой куртке. Сергей.
— Братан! — громко позвал старший брат, широко улыбаясь. — А я тебя тут ловлю. Мама сказала, ты во дворе.
Олег кивнул, с усилием выдавив улыбку. Сергей всегда появлялся внезапно, как ураган, сбивая все с пути.
— Заходи, — буркнул Олег, бросая окурок.
— А то, — Сергей хлопнул его по плечу. — Надо же на племянника посмотреть. И с невесткой поздороваться.
Войдя в квартиру, Сергей свистнул, оценивающе оглядывая гостиную.
— Ничего себе, разжились. Не хуже, чем у наших олигархов. Прямо дворец.
Марина вышла из кухни, вытирая руки. Ее лицо было натянутым.
— Сергей, здравствуй, — сказала она без эмоций.
— Мариш, красавица! — Сергей попытался обнять ее, но она сделал шаг назад. — Холодно как. Не по-родственному. Ладно, дело есть.
Они уселись в гостиной. Сергей развалился в кресле, заняв собой все пространство.
— Ну, так что с пропиской? — начал он без предисловий. — Мама говорила, вы решаете вопрос. Вовке в школу с сентября, времени в обрез.
Олег почувствовал, как у него сжался желудок. Он посмотрел на Марину. Она сидела с прямой спиной, глядя на Сергея.
— Мы не будем никого прописывать, — четко сказала она.
Сергей удивленно поднял брови, потом усмехнулся.
— Серьезно? А в чем проблема-то? Бумажка на пару месяцев. Мы тебе, Олег, полный пакет документов предоставим. Все чисто.
— Проблема в том, что это наша квартира, — голос Марины дрогнул от напряжения. — И мы не собираемся прописывать здесь людей, с которыми у нас нет близких отношений.
— Какие близкие отношения? — Сергей фыркнул. — Речь о ребенке. О твоем племяннике, если ты забыла. Ему в хорошую школу надо. Вы тут в хоромах своих живете, вам не понять наших проблем.
Олег попытался вставить слово.
— Серег, просто… это неудобно. Юридически.
— Какое там юридически! — Сергей махнул рукой. — Все решаемо. Я ж не навсегда. Максимум на полгода. Пока свою квартиру не продам и новую не куплю.
В воздухе повисла тишина. Олег и Марина переглянулись.
— Какую квартиру? — медленно спросила Марина.
Сергей понял, что проговорился. Его уверенность на мгновение дрогнула, но он тут же взял себя в руки.
— Ну, я же говорил… Временная прописка для школы. А параллельно я со своей жилплощадью разбираюсь.
— Ты говорил только о школе, — тихо, но твердо сказала Марина. — Ни слова о продаже.
— Ну и что? — Сергей развел руками. — Какая разница? Вам-то что? Пропишите нас на полгода, мы свою квартиру продадим, купим новую и выпишемся. Все. Делов-то.
Олег смотрел на брата, и кусок в горле встал комом. Его использовали. Сначала мать, теперь брат. Все это вранье про школу… чтобы подселиться к ним на время сделки. А там, как знать, может, и задержаться подольше.
— Так для школы или для продажи твоей квартиры? — спросил Олег, и его голос прозвучал хрипло.
— Да какая, в сущности, разница, братан? — Сергей посмотрел на него, и в его глазах мелькнуло что-то жесткое. — Речь идет о будущем моего ребенка. А вы тут в своих хоромах сидите, вам не понять. Мелочитесь.
— Это не мелочи, — вдруг сказала Марина. Она встала. — Это обман. Ты обманул мать, ты обманываешь нас. Ты хочешь решить свои жилищные проблемы за наш счет, под видом заботы о ребенке. Вон из моей квартиры.
Сергей медленно поднялся. Его лицо исказила злая усмешка.
— Твоя квартира? Я смотрю, ты тут всем заправляешь. Ну ладно. — Он повернулся к Олегу. — Я все понял. Семья для вас — пустой звук. Родной брат с ребенком — как чумачные. Позор тебе, Олег.
Он повернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Олег остался сидеть на диване, чувствуя себя полным ничтожеством. Его брат только что назвал его позорным, а он не нашелся что ответить. Он снова промолчал. И снова был виноват перед всеми.
Тишина после ухода Сергея длилась недолго. Ее разорвал резкий звонок в дверь. Олег вздрогнул, Марина нервно обернулась. Он подошел к глазку и почувствовал, как кровь отливает от лица.
— Мама, — тихо сказал он.
— Открывай, — сквозь зубы произнесла Марина. — Пусть посмотрит, кого она ко мне в дом привела.
Олег медленно открыл дверь. На пороге стояла Лидия Петровна. Лицо ее было бледным, а в руках она сжимала сумочку так, что костяшки пальцев побелели.
— Он был здесь? — без предисловий спросила она, заходя в прихожую. — Сергей?
— Был, — ответила Марина, выходя из гостиной. — И рассказал нам интересные вещи. Оказывается, прописка нужна не для школы, а чтобы продать свою квартиру и спокойно жить здесь, пока не купит новую. Вы это знали?
Лидия Петровна остановилась как вкопанная. На ее лице промелькнуло неподдельное изумление.
— Что? Нет… Он сказал…
— Он вам солгал, — холодно отрезала Марина. — Как и нам. И использовал вас, чтобы давить на нас. Поздравляю, вас просто сделали орудием в своих махинациях.
Лидия Петровна покачала головой, отказываясь верить.
— Нет, он не мог… Он говорил о ребенке, о школе…
— А вы даже не проверили! — голос Марины сорвался на крик. Вся ее накопленная ярость, все дни напряжения вырвались наружу. — Вы пришли сюда и потребовали от нас рисковать своим жильем, даже не разобравшись! Потому что для вас главное — исполнить прихоть сыночка! А мы что? Мы просто расходный материал?
— Марина, прекрати! — попытался вставить Олег.
— Нет, я не прекращу! — она повернулась к нему. — Хватит! Хватит молчать и делать вид, что все в порядке! Твоя мать пришла в мой дом и потребовала прописать людей, которые хотят нас использовать! А твой брат оказался обычным проходимцем! И все это на моей голове!
— Это не только твой дом! — вдруг крикнул Олег. Его тоже прорвало. Годы уступок, молчания, попыток угодить всем вылились в эту вспышку. — Я здесь тоже живу! И это моя мать! И мой брат, как бы он ни поступил!
— А я для тебя кто? — ее голос стал тише, но от этого еще страшнее. — Я твоя жена! Или так, сожительница, которую можно не ставить ни в грош, когда речь идет о твоей семье?
— Моя семья — это и есть ты! — закричал Олег, ударив кулаком по пристенному столику. Хрустальная ваза, та самая, что стояла там с новоселья, подпрыгнула и со звоном разбилась о пол. Осколки разлетелись по паркету. — Но я не могу отречься от матери! Я не могу! Ты требуешь от меня выбрать! Выбрать между тобой и ей! Это неправильно!
— А она разве не требует того же? — Марина указала на свекровь. — Она требует, чтобы ты выбрал ее и ее сына! И ты делаешь это! Ты молчишь, когда надо защитить нас, и шевелишься только когда она обижена! Ты живешь ее обидами, а я — своими страхами! А где же ты сам? Где твои желания? Твои принципы?
Олег тяжело дышал, глядя на осколки вазы. Он чувствовал, как земля уходит из-под ног. Все его жизнь, все его попытки сохранить мир рушились в одно мгновение. Лидия Петровна, до этого молчавшая, вдруг заговорила. Ее голос дрожал от обиды и гнева.
— Да, я просила! Я просила для внука! А вы… вы живете в своем богатстве, в своем идеальном мире, где нет места для старухи и ее просьб! Вы думаете только о себе! О своих деньгах, о своих стенах! А семья для вас — это так, пустой звук!
— Семья? — Марина истерически рассмеялась. — Какая семья? Семья, которая строит козни и обманывает? Семья, которая хочет решить свои проблемы за чужой счет? Это не семья! Это дурдом!
— Молчи! — крикнула Лидия Петровна, делая шаг к ней. — Не смей так говорить! Я одна подняла их! Я отдала им все! А теперь они выросли и стали чужими! А ты… ты отняла у меня последнее! Моего сына!
— Я никого у тебя не отнимала! — парировала Марина. — Он сам выбрал! Он выбрал меня! А ты не можешь этого простить! Ты хочешь, чтобы он навсегда остался твоим маленьким мальчиком, который во всем тебе подчиняется!
Олег смотрел на двух самых главных женщин в своей жизни, которые, словно волчицы, рвали друг друга на части. И рвали его. Он больше не мог.
— ХВАТИТ!
Его крик был таким громким и отчаянным, что обе женщины замолчали, разом уставившись на него. Олег выпрямился во весь рост. Его лицо было искажено гримасой боли и ярости.
— Хватит! — повторил он, уже тише, но с невероятной силой. — Я не ваша собственность! Ничья! Я не могу вечно расплачиваться за ваше прошлое! Мама, ты живешь одними обидами, ты смотришь на меня и видишь не сына, а должника! А ты, Марина, — одними страхами! Ты построила крепость, а теперь запираешь в ней и меня, и себя! А где же я? Где моя жизнь? Мое право голоса? Мое право сказать «нет» вам обеим?
Он перевел дух, его грудь сильно вздымалась.
— Я устал! Я устал быть между двух огней! Я устал от этой вечной войны! Вы обе требуете от меня любви, но сами не даете ничего, кроме упреков и условий!
Он посмотрел на мать.
— Мама, я люблю тебя. Но я не могу и не буду жить только ради твоего одобрения.
Потом взгляд упал на жену.
— И я люблю тебя. Но я не буду вечно искупать вину за твое тяжелое детство. Я не твой сосед из коммуналки. Я твой муж.
В гостиной воцарилась оглушительная тишина. Гнев испарился, оставив после себя лишь выжженную пустыню. Лидия Петровна смотрела на сына широко раскрытыми глазами, словно видя его впервые. Марина опустила голову, ее плечи ссутулились. Ничего не говоря, не глядя больше ни на кого, Лидия Петровна развернулась и вышла. Дверь закрылась тихо, без хлопка. Олег стоял, глядя в пустоту, среди осколков своей прежней жизни. Война закончилась. Но то, что осталось после нее, было похоже на руины.
Три дня в квартире стояла гробовая тишина. Они перемещались по комнатам, как тени, избегая встречных взглядов. Разбитая ваза так и лежала на полу у стены. Никто не решался убрать осколки, словно они были хрупким памятником случившемуся кошмару. Олег спал на диване в гостиной. Марина — в спальне, подальше от его молчаливого упрека. Она не могла уснуть, ворочаясь под одеялом и прокручивая в голове его слова. «Ты живешь одними страхами». В них была горькая правда. Она построила эту крепость, чтобы чувствовать себя в безопасности, а в итоге замуровала себя в одиночестве. На четвертый день, выйдя утром на кухню, она увидела, что осколков у стены нет. Их аккуратно смели, а пол протерли. Олег сидел за столом, пил кофе и смотрел в окно. Его лицо было серым, уставшим. Они не сказали друг другу ни слова. Вечером того же дня Марина не выдержала. Она подошла к полке и взяла в руки фарфорового слоника. Он был таким хрупким, нелепым и беззащитным в своей уродливой дешевизне. Все эти годы он был для нее символом вторжения, немым укором, напоминанием о том, что она здесь не полная хозяйка. Но сейчас она смотрела на него иначе. Это была просто безделушка. Подарок женщины, которая пыталась как-то ступить на ее территорию и не знала как. Она долго держала его в руках, ощущая холодный глазурованный фарфор. Потом, тяжело вздохнув, аккуратно поставила его на место. Олег видел этот жест из гостиной. Он ничего не сказал.
Наступили выходные. Олег оделся и, не глядя на Марину, бросил:
— Я выйду. На воздух.
Он вышел из дома и долго бродил по улицам, не замечая ни направления, ни времени. Ноги сами принесли его к старой пятиэтажке, где жила его мать. Он стоял внизу, глядя на освещенное окно ее кухни, и не решался подняться. Что он скажет? Какие слова могут залечить такую рану?
Он поднялся по лестнице, пахнущей старым деревом и вареной картошкой, и остановился перед ее дверью. Рука сама потянулась к звонку, но он не нажимал. Он слышал за дверью тихие шаги. Она была дома. Одна. Собрав всю свою волю, он нажал. Дверь открылась не сразу. Потом щелкнул замок. В проеме стояла Лидия Петровна. Она казалась постаревшей на десять лет.
— Сынок, — тихо сказала она, и в ее голосе не было ни обиды, ни гнева. Только бесконечная усталость.
— Можно я войду? — спросил он.
Она молча отступила, пропуская его. В квартире пахло лекарственными травами и одиночеством. Олег прошел в гостиную, сел на краешек дивана. Она села напротив, сложив руки на коленях.
— Мама, — начал он, с трудом подбирая слова. — Я не знаю, что сказать. Я не знаю, как извиниться.
— Не надо извинений, — она покачала головой. — Ты был прав. Я… я слишком многого требовала. Жила старыми обидами.
— И я был не прав, — твердо сказал Олег. — Я молчал, когда надо было говорить. Прятался. Я не защитил ни тебя, ни ее. Я просто сбежал.
Он посмотрел на нее, и впервые за многие годы увидел не свою мать, всегда знающую, как надо, а просто пожилую, одинокую женщину.
— Я не могу выбирать между тобой и Мариной. Это убьет меня. Но я хочу, чтобы ты была в моей жизни. Без долгов. Без претензий. Просто… как мама.
Лидия Петровна смотрела на него, и в ее глазах стояли слезы. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Олег не стал задерживаться. Он встал и вышел. Дверь закрылась тихо. Когда он вернулся домой, было уже темно. В гостиной горел только один торшер, отбрасывая мягкий свет. Марина сидела на диване, поджав ноги, и смотрела в окно на огни города.Олег снял куртку и молча сел рядом. Не близко, но и не далеко. Расстояние, которое можно было преодолеть..Они долго сидели так, не говоря ни слова. Тишина между ними была уже не враждебной, а усталой и тяжелой, как после долгой болезни.
— Я убрала осколки, — наконец сказала Марина, не глядя на него.
— Я видел. Спасибо.
— Я была ужасна, — прошептала она. — Я сказала такие вещи…
— Мы оба были ужасны, — перебил он. — Я позволил всему дойти до этой точки.
— Твои слова… про страхи… — она обернулась к нему, и в ее глазах он увидел ту самую маленькую девочку из коммуналки. — Это правда. Я так боюсь снова оказаться там, в этой бесправности, что готова была снести все вокруг.
— А я так боюсь конфликтов, что готов был похоронить себя заживо, — тихо ответил он.
Он протянул руку и накрыл ее ладонь своей. Она не отдернула свою. Ее пальцы были холодными.
— Я не знаю, что будет дальше, — честно сказал Олег. — С мамой. С нами.
— Я тоже не знаю, — ответила Марина. — Но я не хочу больше жить в осаде. Это слишком тяжело.
Она посмотрела на полку, где стоял фарфоровый слон.
— Война закончилась, — тихо сказала она. — Начиналось что-то новое. Страшное и неизвестное.
Олег сжал ее руку. Они сидели в тишине, в полумраке гостиной, двое очень уставших людей, которые наконец-то сложили оружие. Они не знали, смогут ли все исправить. Не знали, получится ли у них. Но они были вместе. И в этой хрупкой, зыбкой тишине после бури было что-то, что напоминало надежду.
